Побег четырех сестер из Дагестана остался бы частной семейной историей, если бы их не задержали на КПП «Верхний Ларс». Именно тогда они вынуждены были опубликовать видео, в котором наскоро рассказали, почему и от чего бежали, как жили и что их ожидает, если их «вернут» родителям. Но ни это видео, ни последовавшие за ним публикации в крупных СМИ не переубедили ни тех, кто считает, что «девочки все придумали», ни тех, кто склонен не замечать системные проблемы, называя их «частным случаем». Даптар публикует большое интервью с беглянками из Хаджалмахи – об их жизни в селе, отношениях с родителями, о том, что им разрешалось и что запрещалось.

Сестры Хадижат и Патимат Хизриевы и их двоюродные сестры Аминат Газимагомедова и Патимат Магомедова сбежали, как они заявили, от домашнего насилия. При попытке выезда из России их продержали на контрольно-пропускном пункте «Верхний Ларс» более 11 часов, причин не объясняли – правоохранители говорили то о какой-то краже, то о некой проверке, то еще что-то. Девушек держали до приезда родственников. Те прибыли, но ни мать, ни брат, ни другие люди не смогли уговорить беглянок вернуться. А от выдачи родне силовиками их спасли правозащитники и большой резонанс: внимание к происходящему на КПП обратили крупные СМИ, телеграм-каналы, а также различные паблики в соцсетях.

Главред Даптара Светлана Анохина, с которой разговаривали один из отцов девушек и другие их родственники, считая ее причастной к побегу, с самого начала следила за этой историей. Она побеседовала по видеосвязи с сестрами.

Я тебя побью, потому что ты не улыбаешься

— Мне, знаете, что интересно? Были ли моменты, когда мама и папа были защитой и поддержкой?

Патимат Хизриева: Да, в детстве такое было. Но не поддержкой, скорее, как к детям хорошо относятся, любят их, целуют, обнимают, покупают игрушки. Но всегда были строгими, за любую оплошность могли поругать, побить. Это от любви, как они выражались, «Я тебя люблю, я не хочу, чтоб ты так ошибалась, когда ты вырастешь, то поймешь, почему я бью тебя. Сама потом будешь своих детей так же бить, будешь понимать, что детей нужно бить, чтобы больше так не делали».

Патимат Магомедова: Меня родители никогда не обнимали, не целовали. Никогда в жизни такого не было. Я не помню, чтоб меня хоть раз обняли или поцеловали. Или спросили, какое у меня настроение, счастлива ли я.

Аминат Газимагомедова: У меня тоже такого не было. Отец, если долго меня не видел, максимум, мог меня приобнять за плечи и все. А мать… Ну, если болеешь, чай и лекарства принесет, и еще поругает за то, что заболела. А так в целом, не было ничего такого, не интересовалась, как тебе там, нормально ли вообще, как там в школе у тебя. В менталитете такого, видимо, нет, чтобы спросить, как ты там морально себя чувствуешь.

Патимат Хизриева: Если говоришь, что ты без настроения, тебе говорят: «Еда есть, дом есть. Что ты такая грустная? Что тебе не хватает? У тебя нет детей, нет мужа, чтоб ты нервничала».

Хадижат Хизриева: Они думают, что в мире нервничают только из-за детей или мужа. Другого нет. Проблем с ментальным состоянием не бывает. Только, если ты вышла замуж, и ты уже взрослый человек. А если ты маленькая, то все время должна быть счастливой, улыбаться. Родители не терпели, если мы не улыбались.

Патимат Хизриева: За пару дней до побега мама на меня наехала «Почему ты такая расстроенная? Я тебя побью, потому что ты не улыбаешься. Дам причину, чтобы ты грустила… А пока у тебя нет, ты и не грусти.

— Когда вы говорите «побили», что имеется в виду?

Патимат Хизриева: Мама в детстве жестоко била. Когда мы подросли, стала меньше бить. Могла ущипнуть, сильно ударить, укусить. По плечам била, по башке. По лицу не били нас. Отец в ярости мог схватить за шею и ударить. Или по голове ударить. Потом они сами же извинялись. Палками тоже били.

— Какими палками?

Хадижат Хизриева: В огороде такие тоненькие палочки, прутья. Вот ими и били. Они их специально в селе срывали, забирали в город. Мама пару штук срывала, и когда они ломались, ехала в село и рвала новые. Папа же, если мы что-то сделали, говорил – «поставь руку!», сам ее так палкой поднимает и бьет. По внутренней стороне предплечья, по ладоням. Там даже следы оставались.

Патимат Магомедова: У меня в детстве отец прям вставал, бил меня по рукам, по телу. Потом уставал, садился. Отдохнет и снова бьет. Это когда я была маленькая, лет 5-7 я крикнула в квартире. А он мне всегда говорил не кричать дома, голос не подавать. Он мне ничего не сказал в этот раз, пошел, взял в подвале такой гибкий сантехнический трос и избил меня так, что я неделю в школу не ходила. Мама с работы пришла, и она в шоке была: я вся была в синяках. И так он меня в детстве очень часто избивал. Бил, как меня, так и мою сестру.

— Я говорила с твоей сестрой, она мне писала, что очень тебя любит, очень тебя оберегала…

Патимат Хизриева: Серьезно?! Ее сестра запрещала ей дружить с нами!

Патимат Магомедова: Сестра очень боялась отца и брата, но давила на маму и мама ее слушалась, боялась, что сестра что-то скажет мужчинам в семье и они поднимут скандал, начнут избивать. Или убьют. Сестре самой отец угрожал, что убьет, когда она не хотела выходить замуж за двоюродного брата.

А жена не может дать развод, поэтому она мучилась почти два года. И замуж выйти не могла, ничего не могла

Амина, по твоему поводу отдельные комментарии, пишут, например, «Чего она жалуется на отсутствие свободы, когда дали учиться в медицинском, тебя ж туда не конвоировали, там и общение, и ровесники».

Аминат Газимагомедова: Да, это все было, но начнем с того, что я не хотела в мед. Я хотела на иностранные языки, хотела стать переводчицей, но мама сказала: «Ты что, тупая? Какая переводчица? Будешь летать с мужиками на самолетах и с ними общаться где-то?».

— Ты же взрослая девушка, тебе 24. Предположим, ты говоришь «Я не хочу», не подчиняешься. Что было бы?

Аминат Газимагомедова: Она [мать] начинала меня бить. Брала нож, зажимала его пальцами, чтобы маленький кончик ножа оставался и била по спине. Тыкала. Оставались ранки. Несколько раз она такое проделывала. Она пыталась меня зарезать, пыталась меня застрелить. Конечно, у меня была свобода. Я ходила в универ, я выходила из дома, садилась в маршрутку и за каждый шаг я должна была отчитываться. Опоздаю с сообщением на минуту, а мама знала, сколько по времени минут занимает каждое мое действие, она начинает звонить и говорить: «Пришли фотку, покажи видео, где ты, кто там рядом, что они говорят». Зимой маршрутка опаздывает, я стою дольше пяти минут, она начинает мне звонить: «А почему ты еще не села? А почему ты там стоишь?». Как я уже говорила, если бы мне разрешали выйти на работу и вернуться домой, и сидеть, никуда не выходя, я бы не сбежала. Я сбежала, потому что меня постоянно оскорбляли, надо мной издевались и угрожали тем, что как только кто-то посватается – меня выдадут за него. Морально это невыносимо.

— Как часто девушки из вашего села сопротивляются навязанному браку и что из этого сопротивления выходит?

Аминат Газимагомедова: Одна наша родственница зимой без обуви убежала из дома мужа в дом своей бабушки, чтобы не жить с ним в одной квартире, в одной комнате…

Патимат Магомедова: …Она с ним не хотела вообще вступать ни в какие отношения. «Ты мне братом был, братом и остаешься», – так говорила. Но люди обсуждали, спрашивали: «Ничего нового нет?», значит, не беременна ли она.  И из-за этих разговоров ее дядя разозлился и избил ее гаечным ключом. Она все равно сбежала. Ей долго не давали развод, но как только дали, к ней пришли свататься, так как она девственницей была, все знали, что с мужем не жила половой жизнью.

— Что в данном случае значит — не давали развод?

Аминат Газимагомедова: По исламу мужчина должен дать развод жене. Сказать три раза: «Я с тобой развожусь». Тогда она считается разведенной. А жена не может дать развод, поэтому она мучилась почти два года. И замуж выйти не могла, ничего не могла.

— Ну, на самом деле, по исламу женщина очень даже может получить развод.

Аминат Газимагомедова: — У нас «другой ислам».

Снежки, велосипед и харамная елка

— Я все-таки хочу вытащить из вас детские воспоминания о какой-то близости с родителями. Если вам тяжело об этом говорить…

Патимат Магомедова: У меня есть про маму. Как поехали в большой магазин и купили мне ту самую игрушку, которую я очень давно хотела. И мне принесли ее, я была такой счастливой тогда, мне лет 5 было, я еще в школу не ходила.

Хадижат Хизриева: Мы с папой ходили в снежки играть. И еще в детстве он купил мне такую большую косметичку, мне тогда лет 6-7 было, а я ее потом сломала.

Патимат Хизриева: Первые воспоминания со снегом у меня связаны с папой. Мне было 4 или 5 лет, и мы пошли к снегу, я тогда снег впервые увидела, я помню, что он мне доходил до груди.

Хадижат Хизриева: А еще на море он нас забирал в детстве.

Патимат Магомедова: Я еще вспомнила, что у меня в детстве был очень старый велосипед, от старшего брата и я очень хотела научиться на нем кататься, у нас внутри двора я пыталась и не могла. И отец сел на него и стал показывать, научил меня, в принципе. Я так смеялась, он очень смешно на нем выглядел, велосипед был маленький. И он смеялся.

Хадижат Хизриева: Когда мама была беременна, нас по очереди оставляли в селе. Папа купил и привез мне в село велосипед, учил меня кататься. Но потом, когда я стала старше, пересела на велосипед брата, и тогда отец сказал, что девочкам нельзя на велосипед садиться. Вот они тебе в детстве что-то хорошее делают, но когда ты становишься старше, то уже нельзя…

Патимат Хизриева: …Это как с елкой. Мы так ее хотели. Папа купил очень красивую, белую, а потом через два года он ее выбросил в селе, потому что узнал, что праздновать Новый Год – большой грех.

Аминат Газимагомедова: Я пытаюсь вспомнить приятные моменты. Например, мама часто меня водила на какие-то экскурсии. Но каждый раз перед этим или после бывал скандал дома. Она говорила: «Каждый раз, когда мы куда-то выходим, ты мне портишь настроение, ты портишь всю атмосферу». Как будто я специально это делаю. Причем, она сама начинала цепляться ко мне, то у меня там волосы не так лежат, то не та одежда и я должна пойти переодеться. И мое нежелание что-то переодеть или сделать было для нее каким-то протестом, хотя я никогда не прямо не говорила, что не хочу или не буду. Она сама все портила, сначала делала что-то хорошее, а потом сразу портила.

— А почему? Ты ж единственный ребенок, да?

Аминат Газимагомедова: Наверное, она возложила на меня слишком много надежд. Она думала, что я должна быть суперидеальным ребенком. И она очень часто говорила про мою внешность, осуждала и внешность, и то, как я одеваюсь. Мне, например, не нравились платья длинные, все эти рюшки. Косметика мне не нравилась. Она хотела видеть меня такой женственной девочкой. Она говорила: «Вот, я покупаю тебе суперхорошее платье, обувь!». Но мне все это не нравилось.

— Вот та жизнь ваша, где папа учил кататься на велосипеде, играл в снежки, в какой момент она прекратилась?

Патимат Хизриева: В 13-14 лет. Отец нас не выпускал из дома, получается. В смысле, мы не могли выходить одни. И мама одевалась и шла с нами в парк, чтобы мы как люди гуляли. И каждый год все три месяца летних каникул разговаривала с отцом, чтобы мы отправились в школу. Так мы доучились до седьмого класса. А потом он сказал: «Они уже большие. Какая им школа?». И больше в школу мы не ходили.

Хадижат Хизриева: Еще нам разрешали небольшой макияж, и с хиджабом оттягивали тоже благодаря матери. Папа хотел, чтоб мы надели хиджаб, как только закрылись его племянницы.

— То есть, это не установка была в семье начальная, а реакция на то, что папа видел вокруг и чему пытался соответствовать, так?

Патимат Хизриева: Он все время боялся, он такой: «Вот, их дочки так сделали, и вы так делайте, а то потом скажут, что Гаджимурада дочки это не делают». Он очень сильно этого боялся и поэтому пытался максимально ограничить нас во всем. Например, рукава чуть выше локтя для нас с 12 лет уже были под запретом. Нельзя, чтобы руки было видно. И как только пошли месячные, я покрылась (надела хиджаб – Даптар). Он хотел раньше, но мама с спорила. Она хоть как-то пыталась облегчить нам жизнь, а папа был очень категорично против всего.

— Если бы не было этого ограничения во всем, вы бы побежали?

Все четыре: Нет!

Свадьбы, смотрины и помолвки

Хадижат Магомедова: Дело даже не в ограничениях, и не в том, что у нас нет образования, нет того, что есть у других людей. Но оставьте меня в покое хотя бы, когда я сижу дома! Нет, тебя заставляют делать, что ты не хочешь. Например, заставляют идти на свадьбы. Ты не хочешь идти, но у тебя нет выбора. Если не пойдешь, тебе не разрешать видеться с сестрами. Я помню, становилась постарше и мама сказала: «Ну, мне же надо тебя показать мамам мальчиков». И поставила ультиматум, если я не пойду, то и к сестрам больше не пойду и не увижу их. И я кое-как пошла на эту свадьбу, а мне в тот момент было так нехорошо. Я в длинном платье, в хиджабе, я чувствовала себя настолько отвратительно. Мы ехали в папиной машине и это целый стресс. Тебе 15, а с тобой разговаривают так, будто ты всем предлагаешься: «Не смотрите на парней. Глаза в пол! Если поднимешь глаза – я вам выколю!». И на самой свадьбе – ни разговаривать громко, ни смеяться.

— А есть можно?

Патимат Хизриева: Можно, но тоже в меру. Чтоб потом не сказали, что дочка таких-то много съела. Там за этим тоже следят.

Аминат Газимагомедова: У меня, по сравнению с девочками, было больше свободы. Мне разрешили учиться, потому что мой отец сам учился в другом городе, в Пятигорске. Он, как у нас любят говорить, «обрусевший». Он особо и не участвовал в моей жизни, поэтому моментов хороших, связанных с ним, у меня больше, чем с мамой, которая была рядом со мной 24/7. Он мог раз в 2-3 месяца купить много вкусняшек, потратить кучу денег, купить мне диски с мультиками. Но вот вы спросили насчет того, сбежали бы мы, если бы на нас не так давили. У меня был разговор с мамой, типа, давай, я буду ходить к папе в аптеку, потом приходить домой, делать какие-то дела по дому и все. Дай мне прожить мою жизнь! Все, что ты захочешь, я буду делать. Только давай, ты не будешь надевать на меня платья, таскать меня по свадьбам и каждый день говорить, что, как только придут ко мне свататься, ты отдашь меня и что мой муж меня будет бить. Давай, без вот этого и я буду служить вам всю свою жизнь. И учеба мне не нравилась никогда. Но мама говорила, что вот, у отца аптеки, получай образование, чтобы потом отец мог их тебе передать. Вообще, она очень любила говорить: «Жалко, что ты не мальчик». Особенно в детстве она мне это часто повторяла.

— А что чувствует дагестанская девушка, которую тащат на свадьбу?

Аминат Газимагомедова: Как товар себя чувствует.

Патимат Хизриева: Да, это способ показать своих дочек. Там они все будут наряженные, красивые. Там и мамы сыновей будут. Свадьбы, это единственное место, где парни могут увидеть девушек. Они туда приходят, когда невесту забирают из дома и они их видят, когда те садятся в машину. Нам папа запрещал ехать за невестой, потому что там парни смотрят. И вот когда ты сидишь на свадьбе, ты знаешь всех своих родственников, знаешь, что у той вон есть мальчик свободный, и у той, и у той. Они все шушукаются, смотрят и приходят, такие: «Я пришла посмотреть на красивых девочек, потому что у меня есть свободный мальчик!». Прямо с телефоном подходит и снимает…

Хадижат Хизриева: Я один раз обувь надевала и на меня какая-то бабушка телефон навела.

Патимат Хизриева: Ты как какой-то товар, и они пришли посмотреть на тебя и подходят, типа с шуткой: «Ой, какая красивая девочка. У меня есть сын вот такой!» Это отвратительное ощущение.

Аминат Газимагомедова: Потом показывают эти фотографии своим сыновьям и если сыну ты понравилась, то мать сразу идет свататься. Сначала, конечно, узнают, какой у тебя род, какие родители, в религии ли они, сколько зарабатывают, а потом идут свататься. То есть, девушка и парень друг о друге ничего не знают. Имена знают.

Патимат Магомедова: Моя сестра и мама прекрасно знали, что я замуж не хочу. Но в один день сестра сказала маме: «Неужели у нее теперь есть своя комната?» Брат женился, сестра вышла замуж и была маленькая комната, окно которой выходит в коридор…

Хадижат Хизриева: …как и у нас.

Патимат Магомедова: У наших девочек часто окно выходит в коридор.И вот сестра говорит маме: «Вот, вы меня в 16 лет выперли замуж. Если вы не выдадите ее в скором времени, то я разведусь и буду жить вместе с вами».  Я вообще из дома выходила в школу, ходила в женскую гимназию, пока меня не остановили с учебой. А потом меня с братом и мамой каждый день отвозили на склад, мы там загружали «газель» и оттуда опять домой. Вся моя жизнь в квартире, в комнате проходила.

Патимат Хизриева: А у нас частный дом и мы могли из дома выходить во двор. В детстве нас могли оставить одних, а когда мы стали чуть старше, нас без брата нигде не оставляли. И уже потом в сад запретили спускаться, вдруг соседи увидят и что-то подумают. Наша двоюродная сестра должна была в этом году выйти замуж, и мы решили в последний раз устроить пикник всем сестрам вместе. У них дом в селе находится прямо в горах. Мы поднялись на гору, а это прям дом и тут вот гора и видно, что там происходит. И мы туда пошли, постелили плед, купили еды, приготовили, там сидели. Нас было 8 девочек. Потом отец приехал и начал нас ругать: «Вдруг кто-то с села увидит и скажет, что вы туда пошли с мальчиками гулять!?». Какие мальчики?! Мы в саду сзади дома сидим! И он начал орать, что девочки не должны гулять по садам, мы должны сидеть дома, почему мы не во дворе сделали этот пикник, а пошли туда в сад, на кого мы там хотели посмотреть. Это вот его боязнь, что кто-то с села увидит и что-то скажет. Он хотел, чтобы мы сидели на тахте, во дворе среди всех родителей и там сделали себе пикник.

Она мне рассказывала, как ей пистолетом угрожал отец. Сказал: «Ты отказываешь сыну моего брата? Считаешь себя лучше него?»

— Почему вам нужен был этот пикник? Что в нем было такого?

Хадижат Хизриева: Просто потому, что можем кушать, но в другом месте! Не дома! Вот она [Патимат Магомедова] приезжала к нам в город и весь наш праздник, все развлечение было такое – мы отправляли брата в магазин за чипсами, соками и кушали. Целыми днями. В кино не сходишь, в парк не сходишь, в кафе не сходишь. С братом можно, но если он не захочет, то и ты не пойдешь. Брат это все видел, иногда даже с папой говорил: «Можно я с девочками погуляю?». И папа разрешал. Но перед тем, как выйдешь, тебя позовут и посмотрят, как ты одета, мол, встань под светом, не просвечивается ли у тебя платье или юбка. Целую экспертизу проведут. Ты погуляешь, вернешься и опять целый допрос, что ты там делала и куда смотрела, кого видела, кто тебя видел.

Патимат Магомедова: Я даже в магазин за продуктами выходила в страхе, что случайно взгляну на кого-то, на какую-то машину, если кто-то скажет, что я смотрела на машину, то это дойдет до моего отца и брата и все. Мне конец.

— Слушай, ну их можно понять, их точно так же воспитывали, они не умеют по-другому. Просто не знают, как.

Аминат Газимагомедова: Поэтому мы и ушли. Если бы мы остались там, то были бы точно такими же. И цепочка не прерывалась бы никогда. Мы говорим про то, что женщина – это не предмет, это не интерьер. это живой человек. Далеко не все девушки думают о том, чтобы с кем-то увидеться или переспать. У девушки могут быть и другие увлечения. И не обязательно выходить замуж, чтобы получить право зайти в кафе или в магазин.

Патимат Хизриева: У них [у родителей и односельчан] «свобода» – это обязательно проституция, наркотики…

— Ну, положим, дагестанские женщины всегда жили относительно свободно. Их не запирали дома, они ходили на полевые работы и это был не только тяжелый труд, но еще и возможность общаться, вести себя более вольно, чем в селе. Они, как пишут этнографы, собирались на девичьи и женские посиделки, у даргинских женщин был свой «тайный язык».

Патимат Хизриева: Бабушка рассказывала, что они ходили на какой-то завод, компоты делали. Еще ездили куда-то. А сейчас все изменилось, стали закрывать женщин.

Патимат Магомедова: Во времена СССР женщины ходили в школу. У бабушки образование намного выше, чем у мамы.

Любовь начинается после свадьбы

— Как часто в вашем селе заключают близкородственные браки?

Патимат Хизриева: Такое часто бывает. И есть люди, которые против брака между двоюродными братьями и сестрами. Мы часто все сидели и обсуждали, что это вообще нужно запретить в селе, чтоб не было таких браков. У нашей двоюродной сестры папа и мама между собой двоюродные и их родители тоже. Она не совсем здоровая, не синдром Дауна, а скорее, аутизм. Она постоянно улыбается.

Аминат Газимагомедова: Когда Хадижат засватали за двоюродного брата, мы сидели, ждали, что же скажет ее сестра старшая. Думали, устроит скандал.

Хадижат Хизриева: В итоге она отправила мне трехминутное голосовое, как она счастлива, что это лучшая для меня пара, что далеко идти не надо, раз есть близкие родственники. У нас в селе считается, что надо так родственные связи укреплять, чтобы деньги не уходили из семей.

— Но мы же все знаем про полный разрыв всех отношений в случае развода, годами, десятилетиями могут не разговаривать близкие родственники.

Патимат Магомедова: У нас так и случилось. Мы до сих пор не общаемся с дядей и его семьей, куда моя сестра выходила замуж в первый раз. Только наш отец с ними общается. У него с братом ничего не изменилось, но мы не ходим в гости, не общаемся. Я даже не знаю, как они живут. Мне неприятно видеть их. Когда. У моей сестры сначала же была помолвка, все знали, что она замуж за него не хочет, мы все, и мама, и сестра просто умоляли жену дяди поговорить, чтобы они сами расторгли помолвку, но они этого не делали. А с нашим отцом об этом было невозможно говорить. Мама, когда пыталась, то он говорил: «Она что, до сих пор не согласна?», вставал и душил сестру какой-нибудь проволокой, шнуром.

Аминат Газимагомедова: Она мне рассказывала, как ей пистолетом угрожал отец. Сказал: «Ты отказываешь сыну моего брата? Считаешь себя лучше него?». Все время повторял: «У нас не бывает любви, как в фильмах, родители лучше знают, и ты должна выходить, куда скажут».

Патимат Хизриева: Мама всегда говорила: «Любовь начинается после свадьбы».

Хадижат Хизриева: Если кто-то поженился по любви, их обсмеивают. Это считается глупостью.

…Чтобы мы не гуляли

— Задам неприятный вопрос. Про обрезание. Я писала об этом еще в августе 2016 года, в том же месяце вышло исследование «Правовой инициативы» на ту же тему. Но мы в первый раз слышим, что такое практикуется в Хаджалмахи.

Аминат Газимагомедова: Нам всем делали его. Но это не африканское обрезание.

— В Дагестане три вида женского обрезания: резекция капюшона клитора, прокалывание клитора или маленькая насечка на нем и третье, самое радикальное – удаление головки клитора. Какое у вас?

Патимат Магомедова: Я пыталась понять, но я же не знаю, что там должно быть! Моя старшая сестра рассказывала, как ее держали женщины, как это было больно, и все двоюродные сестры рассказывали, что у них у всех это было. И у бабушек у наших у всех так было. У нас в селе не обсуждают. Когда дочке делают обрезание, то отцу не говорят, это стыдно. Такие забирают, делают, а потом: «Ааа, вот ей сделали обрезание». Говорят, мол, «суннат» сделали. Про обрезание мальчиков так же говорят.

Аминат Газимагомедова: У нас среди мужчин это никогда не произносят. Даже если ребенок, мальчик у девочки спросит типа: «Мне сделали обрезание, а тебе?», то девочка замолкает. Девочки это обсуждать не должны никогда.

— Как в селе относятся к необрезанным женщинам?

Патимат Магомедова: У меня есть двоюродная сестра, которой не сделали обрезание, иногда забывают или по какой-то причине упускают это.

Хадижат Хизриева: Наша тетя вышла замуж, родила двоих детей, а потом пошла и сделала. А вот ее сестре не сделали. Она теперь все время говорит, что ей нужно пойти и сделать обрезание.

— Для чего?

Патимат Хизриева: Говорят, чтобы было лучше, чище.

— Есть несколько трактовок. Одна – это исламская инициация, типа ты мусульманка шафиитского мазхаба, а по нему у женщины тоже должно быть обрезаны, а как уже сильно обрежут, зависит от села и семьи. А вторая – народная, мол, необрезанные женщины слишком буйные и все думают только о сексе.

Аминат Газимагомедова: У нас комбинация и того, и другого. У нас говорят, что по исламу надо сделать, чтобы женщина не была буйной. И чтобы хадж был принят.

Патимат Хизриева: Когда я спросила у мамы, для чего это сделали нам, она ответила, чтобы мы не гуляли, чтобы не хотели ничего такого.

Патимат Магомедова: Я хотела насчет той двоюродной сестры, которой не делали обрезание. Сидим мы все и все такие: «Тебе не делали обрезание?» Для них это был шок. Они там все обсуждали, как это ее забыли.

Патимат Хизриева: У меня тоже есть двоюродная сестра, которой не делали. Ей сейчас пять лет только, то есть, она достигла того возраста, когда уже делают. И мы все время разговаривали с мамой и с ее мамой, чтобы ей не делали обрезание. Это же не обязательно, это просто желательно по исламу. А они такие: «А что люди скажут? Что потом мы будем говорить ее мужу?». Но когда моя троюродная сестра вышла замуж, и ее муж узнал, что ей сделали обрезание, он, наоборот, очень сильно разозлился. Ему это очень не понравилось. Мы спрашивали у тех, кто вышли замуж, что они чувствуют, и они говорят, что это просто неприятно и не хочется этим заниматься.

Теперь уже все мужчины Хаджалмахи будут рады нас убить. Потому что мы «опозорили село», мы раскрываем темы, о каких принято умалчивать

Тайна мамы и ее ответственность

— Я, как и все, смотрела видео с КПП «Верхний Ларс», когда за вами приехали мама и брат. Каково вам было в этот момент, вы же вспоминаете о ней как о защитнице единственной, маму не жалко было?

Патимат Хизриева: Перед побегом к маме жалость была очень высокая. Думаешь, может, все-таки остаться, перетерпеть. А вдруг с ней что-нибудь случится. Может, закрыть на все глаза и не думать, жить как скот. Но я не могла этого уже терпеть. Очень было жалко. До КПП… Но они пришли нас забрать. И убить.

Хадижат Хизриева: Мама говорила: «Мы вам ничего не сделаем. Пока не поздно, вернитесь», а двоюродный брат сказал, что через два дня уже будет поздно.

Аминат Газимагомедова: Пускай, все, кто не верит – прочитают комментарии, где каждый второй дагестанец пишет, что нас надо найти и убить.

Хадижат Хизриева: Просто, чтобы проблем у них больше не возникало.

— От кого, по-вашему мнению, исходила наибольшая опасность?

Патимат Магомедова: 99,9% меня убил бы брат. И дядя точно не оставил бы.

Хадижат Хизриева: От отца и от нашего дяди. И потом уже все мужики в селе. Меня бы в живых точно не было.

Аминат Газимагомедова: Теперь уже все мужчины Хаджалмахи будут рады нас убить. Потому что мы «опозорили село», мы раскрываем темы, о каких принято умалчивать. Мы читали некоторые комментарии, один говорил, что готов убить нас и сесть в тюрьму. Писали, что нас нужно закидать камнями. Больше всего меня удивляют люди с нашего села, которые пишут, что этого нет, обрезания нет, а мы все придумываем ради кейса. Но каждое слово наше, все, что мы рассказываем – подтверждается. У нас есть голосовые, видео – все записано. Они говорили слова, которые мы сейчас повторяем, они обсуждали обрезание.

— То есть, у вас куча материала, который вы просто еще не публикуете? Почему?

Аминат Газимагомедова: Мы собирали его не для того, чтобы кого-то «опозорить». Никогда этого не хотели, даже на Верхнем Ларсе все тянули с записью видео, понимали, что для наших семей, для родителей это позор. Но мы ведь имеем право хоть как-то себя защитить? Мы три месяца сидели в шелтере в Москве. Мы пытались выбраться из страны по-тихому, не хотели все оглашать, но нас закрыли на КПП. По сути, родители сами виноваты. Мы оставили письма, чтобы не искали нас.

— Письма? Что написали?

Аминат Газимагомедова: Я написала, что хочу высказаться, так как они меня никогда не слушали. Оставила письмо маме, напомнила ей все, что она делала. Сказала, что много лет обдумывала этот поступок. Я очень не хотела бежать, просила даже не то, чтобы дать мне какую-то свободу, а просто не угнетать, не оскорблять меня. И в конце я написала, что у нас есть очень много всего, что мы записали, все в надежном месте и мы не хотим это выкладывать. Все, что им нужно сделать – это не искать нас, не находить нас и не убивать нас. Мы не угрожаем. Мы просто хотим быть в безопасности. И мы уходим не для того, чтобы гулять, как они говорят.

Хадижат Хизриева: Я написала: «Если вы не будете меня искать, я вообще ничего не буду делать, ни светиться, ни говорить. Просто исчезну из вашей жизни».  Письмо было адресовано отцу. Я писала про его запреты, зависимости от чужого мнения. Про то, как он навязывал брату, что он должен становиться спортсменом и быть круче Хабиба Нурмагомедова. Брат хочет в бокс, а отец заставляет его идти на борьбу. А потом заставляет его получать какие-то места. Писала, что он заставлял нас одеваться, как мы не хотим и говорить, что нам это нравится. Он [отец] сказал, что без хиджаба я больше из дома не выйду, а потом спросил, хочу ли я его надеть. И я знаю, что должна сказать да. Я там еще написала спасибо маме, что хоть как-то облегчала нам жизнь, а то мы бы давно реально суициднулись. И чтоб он не винил маму. Я специально начала письмо так: «Так как ты читаешь это письмо, не надо идти к маме, и винить ее, что мы сбежали». Знала, что как только он узнает, что мы сбежали, пойдет отрываться на матери.

Патимат Магомедова: У нас привычно срывать злобу на детях и женщинах. А самое ужасное, что женщина, если какая беда произошла, не может рассказать это отцу или дяде, брату. Они примут это как что-то, произошедшее из-за вины женщины. Если что-то произошло с ребенком, то это тайна мамы и ее ответственность. Она сама должна все решить. Если это какая-то маленькая беда или школьные проблемы, то чаще всего отцы этого не узнают. Потому что такие вещи они станут решать криками, угрозами, орать будут.

Хаджалмахи – большое село в горном Дагестане. Здесь проживает более 7 тыс человек, мусульмане-сунниты. Считается консервативным селом, в котором придерживаются традиционного ислама.

Варежки, угон машины и Краснодар

— Как вообще начались ваши разговоры, что нужно что-то изменить? Вы ж не просто так пришли, сели и решили – бежим!

Патимат Магомедова: Мы смотрели какие-то фильмы, например, «Побег из Шоушенка», потом говорили о том, что почему кто-то может учиться, а нам нельзя. Почему кто-то ходит на улицу, а нас ругают родители и мы сидим дома. Наши встречи, наше веселье – все дома.

— Теперь, как я понимаю, «Побег из Шоушенка» в Дагестане будет объявлен вне закона и признан экстремистской литературой.

Патимат Магомедова: Когда мы заселились в квартиру в городе, у нас с сестрой была одна комната и телевизор. Отец перетащил его в комнату брата, чтоб мы не смотрели что-то не то. Помню, как только слышали, что дверь открывается, мы выключали телек, если мы смотрели, то он подходил и смотрел, что мы там смотрим.

Патимат Хизриева: Если отец был в городе или дома, то я всегда смотрела только мультики, знала, что он придет поинтересоваться, что мы смотрим. Прям подходит и спрашивает: «Что смотрите?».

— Ну, ему, наверное, казалось, что он вас защищает, заботится о вашей «чистоте».

Патимат Хизриева: Мы сравнивали свою жизнь с другими и просто решили избавиться от всего. Мы говорили об этом, мечтали с детства работать, учиться и наш первый план был очень глупый – украсть машину и уехать в Краснодар. Мы в переписке в ватсапе называли его «Краска». Планировали копить деньги. Я в тот год начала вязать варежки и носки, и с бабушкой отправляла в Москву. Она там продавала. И я долго ждала, сколько мне денег придет. Мне пришло всего 7 тысяч. И так я их откладывала каждый год. И родители тоже давали денег, например, ты окончила в Коране какой-то джуз (одна из 30 приблизительно равных частей Корана – Даптар) и тебе дали денег. И бабушка дает на день рождения или на Уразу (Ураза-Байрам (Ид-аль-Фитр) – праздник окончания поста в месяц Рамадан – Даптар).

— А почему Краснодар?

Хадижат Хизриева: От родителей мы слышали Петербург-Москва. И считали, что в Краснодаре никто не станет нас искать. А потом я поехала в Краснодар с родителями по поводу моего зрения. Поехали как бы втихаря, чтоб никто не узнал, что у меня плохое зрение.

— Потому что девочку с проблемами со здоровьем сложнее выдать замуж?

Хадижат Хизриева: Да. А еще будут говорить, обсуждать, мол, в этой семье дети больные. В общем, мне сделали какую-то операцию, чтобы зрение не падало, и мы сразу вернулись. И родители от всех это скрывали, чтоб не говорили, что у них слепая дочь. В селе очень за этим следят, кто слепой, кто не слепой. Но главное – Краснодар отпал. Мы уже передумали туда бежать. В 2018-м году к нам пришла Амина, мы думали, говорить ей или нет? Нам было очень сложно довериться кому-то. Ее первая реакция – «Серьезно!?».

Аминат Газимагомедова: Когда они все это продумывали, им было по 13-14 лет. Я в этот момент дружила с их старшей сестрой, с Мадиной. И она постоянно говорила, что сбежит, чтоб ее насильно не выдали замуж. У Мадины был каждый год такой момент, когда она собиралась сбегать и спрашивала меня, я с ней или нет. Я говорила, что нет, нас найдут, это невозможно. И тут эти младшие мне все рассказывают, что можно где-то запросить политубежище… Я думаю, блин, это ж там какие-то сирийцы, им только дают. Нам-то не дадут. Потом мы как-то постоянно читали про это, обсуждали.

Патимат Хизриева: Наш план постоянно менялся. Но мы знали точно, что это будет 2022 год, август. Когда мне исполнится 18.

— Как вы бежали, откуда?

Аминат Газимагомедова: Мы собирались бежать от меня, девочки еще не пришли, я захожу к маме в комнату, думаю, вот, она сейчас скажет какое-нибудь хорошее слово, и я останусь, не побегу. А она начинает говорить: «Вот видишь, там грязно, быстро уберись, пока девочки не пришли. Потом все над тобой смеяться будут».

Патимат Хизриева: Я в тот день так сильно смотрела на маму, и она на меня из-за этого наехала.

Аминат Газимагомедова: Мама ушла, у нас было около трех часов на все. Мы прочитали, какой объем вещей можно для самолета, какая ручная кладь, взяли самое необходимое, многое не поместилось. У нас не было теплой одежды, только футболки, штаны. Был человек, который забрал наши телефоны, чтобы если родители напишут, ответить им. А когда уже все поняли, что нас нет, отправил им электронные письма и телефоны выбросил в море.

Патимат Хизриева: В аэропорт мы ехали на такси. И спрашиваем у водителя: «Вот такая у нас ситуация, мы сбегаем, как думаете, правильно ли мы поступаем?». Не знаю, для чего спрашивали. Он говорит: «Вам есть 18?» Мы отвечаем, что да. Он говорит: «Значит, можете сами решать». И нам стало легче. Это был взрослый человек, человек из Дагестана. И он был на нашей стороне.

Жизнь заново

— Ну, вот вы уже не в Дагестане и даже не в России. Как вам дышится? Что снится?

Хадижат Хизриева: Первый месяц постоянно снилось, что меня вернули, что я просыпаюсь в нашей комнате и мне нужно бежать и проходить снова это все.

Патимат Хизриева: У всех был один и тот же сон, что мы сбегаем. И обычно мы понимали, что это сон. А в один момент я была уверена, что сейчас снова нужно сбегать. Я же вроде была в Москве и вдруг я опять в этом доме! Одна. Это такой жуткий сон, ты не понимаешь, где сестры. Ты вот тут, а их вообще нет.

Патимат Магомедова: Самый страшный сон был, как нас избивают всех. Распяли, как Иисуса, на крестах. Я себя не вижу, а вижу, как они висят окровавленные. Всем селом их убивали, куча мужиков вокруг, какие-то женщины плачут.

Аминат Газимагомедова: В Москве мы спали в одной комнате. Встаешь ночью, смотришь – все на месте, все рядом. И обратно засыпаешь. И первое время валерьянку пили.

Хадижат Хизриева: Когда сейчас выходим на улицу, и к нам кто-то подходит, мы ТАК смотрим друг на друга – а вдруг это за нами!

Патимат Хизриева: Я вчера пыталась дверь в подъезд открыть и два часа стояла там позорилась. Подошли какие-то мужчины, наверное, хотели помочь, а я им сразу – «No-no!». Я просто в частном доме жила и не понимаю таких вещей. Домофон еще какой-то, код на двери. А тут они еще. Вообще не хочется с кем-то разговаривать, отвечать, не хочется, чтобы на тебя внимание обращали. У нас осторожность до сих пор: «Так, там какие-то люди, давайте не пойдем по этой стороне. Там вон мужиков много – туда тоже нельзя!».

Аминат Газимагомедова: Да, типа, «Ой, смотрите, с бородой!» Точно наш, идем отсюда быстрее!

— Что будет дальше? Ну вот, вы улетите в какую-нибудь человеческую страну. А что там, вдруг вы рассоритесь?

Патимат Хизриева: У нас ссоры и так были. И в Москве были, и тут уже были. Из-за мелочей, из-за картошки, из-за того, что кто-то ночью шумит и спать не дает.

Аминат Газимагомедова: Но это мы быстро решаем, можем поссориться, но  потом сядем и реально несколько часов будем обсуждать это все.

— Я прочла много комментариев о предательстве. О том, что вы обязательно пропадете. И были еще каменты условно сочувствующие, не людоедские. Люди писали – как же они выживут без семьи.

Патимат Хизриева: Мы сами стали себе семьей. И решаем проблемы разговорами, а не ссорами.

Светлана Анохина