20 января в Нижнем Новгороде чеченские правоохранители ворвались в квартиру родителей юриста Абубакара Янгулбаева. Они насильно увезли его мать Зарему Мусаеву (на фото) в Грозный – якобы на допрос в качестве свидетеля. Спустя пару дней ей назначили 15 суток административного ареста, мол, оскорбила полицейского, а потом против нее вовсе возбудили уголовное дело – якобы она набросилась на составлявшего протокол участкового. А прокуратура в середине марта действия чеченских силовиков признала законными. Остальные члены семьи Янгулбаевых покинули Россию: иначе их жизням грозила опасность.

…С Абубакаром мы встретились 2 февраля, через две недели после того, как в квартиру, где жили его родители и сестра, ворвались чеченские полицейские и увели с собой его маму, Зарему Мусаеву. Запись с камер внешнего наблюдения, на которой двое здоровенных мужчин в форме прямо по снегу тянут в автомобиль разутую женщину, казалась чем-то запредельным, опрокидывающим мир и привычные наши представления о нем. Поэтому говорить в те дни с Абубакаром было тяжело. О пустяках – стыдно, мелко, недостойно. А о маме, о том, что он чувствует – попросту невозможно.

Мы тогда и представить не могли, что через 22 дня начнется то, что сейчас требуют называть спецоперацией. Что мир уже не просто опрокинется, а будет растоптан и смят. Что сам язык и отдельные его слова вывернут, как чулок, а над нашей страной диким ZигZагом воссияет буква из чужого алфавита – и она станет настолько Главной и Важной, что за плевок в нее людей станут судить. 

На фоне этой новой реальности задавать вопросы, вчера еще «невозможные» стало легко. И мы с Абубакором поговорили. О том, как познакомились его родители, как они жили в подвале под бомбежками, какой была Зарема в мирной жизни и как это — быть чеченским мужчиной, быть на свободе и знать, что твоя мать в заложницах у твоих врагов.

Мы грозненская семья

– Меня очень беспокоит ситуация, когда масса людей – и мама, в том числе – остались фактически без правовой помощи и надежды на то, что их делом будут заниматься основательно, дотошно. Это связано с тем, что в России сейчас массовый дебилизм, а права человека ушли на последний план или вообще пропали. 

…Работала в пенсионном фонде. Было мятежное смутное время.  …Я не знаю, как рассказать, какая у нас была семья. Мне трудно говорить, будучи членом этой семьи. Но я бы, наверное, назвал ее грозненской семьей. Есть такое в Чечне определение. Думаю, это было связано именно с матерью. Она ведь родилась в Грозном, она выросла в Грозном и часть юности и молодости провела в Ленинграде. И с тех пор северная столица была ее любимым городом.

Жили мамины родители в поселке имени Калинина Ленинского района Грозного. Сейчас поселок называется Маас, а район стал Ахматовским. Мамин отец был водителем рейсового автобуса. Мы звали его Автобус-папа. А бабушку – Москва-мама, она была профессиональным поваром, в конце 80-х даже какое-то время работала в Кремле, моя мама жила тогда с ней в Москве. Но долго там работать бабушке не дали, дедушка, ее муж, был против. В Чечне такое не нравилось людям, когда жена где-то далеко и одна, без мужа.

В общем, от бабушки маме передалось умение вкусно готовить. Особенно круто получились у нее все национальные кавказские блюда, а еще борщ.  Борщи, жижиг-галнаш, чепалгаш, грузинская разная еда и харчо она готовила идеально. Это было просто нечто, вау!

В Грозном мама окончила 38-ю школу, там же поступила в Чеченский госуниверситет на экономиста. После окончания мама идет работать в государственный магазин консультантом, там знакомится с сестрой моего отца, а та уже знакомит ее с моим будущим отцом. Примерно через полгода общения они поженились. Ей было 22, отцу 33, это был 91-й год, 12 января. Это не совсем обычно, чтобы дети так хорошо знали, когда их родители поженились. Но у нас всегда отмечали эту дату. И мне самому с детства еще было интересно, как все начиналось, я прямо мог раз за разом всю историю слушать.

Когда мама рассказывала, как они с отцом познакомились, всегда упоминала про уши. Отец мастер спорта по греко-римской борьбе и у него, как и у всякого борца, уши травмированы. И мама с двоюродными сестрами подшучивали, мол, они, как чуду, чепалгаш. У мамы отличное чувство юмора. Уверен, что это очень важная такая черта, и она помогает ей держаться сейчас.

В общем, они познакомились летом 90 года, а поженились зимой в начале 91. Отец хотел жениться скорее, это и понятно: 33 человеку, пора уже семьей обзаводиться, а мать торопиться не хотела, хотела познакомиться получше, узнать получше, что он за человек. И вот отец настаивал, а мать отказывалась, и в итоге настояла на своем. 

И в вопросе с фамилией мать тоже на своем настояла. Все жены братьев моего отца взяли фамилию Янгулбаевы. А мама наотрез отказалась менять фамилию, она хотела сохранить свою – Мусаева. У матери было много таких вещей в характере, ее, пожалуй, можно назвать своенравной. И я бы сказал, что эта своенравность передалась нам, ее детям. Знаешь, мне кажется, именно она самая храбрая в нашей семье. Мне еще расти и расти до нее.

А в Новый год убили моего дядю

В общем, отец с матерью поженились, через год появляюсь я, и в это время началась уже какая-то смута в Чечне, что-то непонятное творится. В 1994-м появляется мой брат Ибрагим и начинается война. Начинается война, а мы никуда не уезжаем. Я помню эту войну, помню, как мы всей улицей сидели в нашем подвале.

Уже взрослым я спускался туда много раз, чистить этот подвал, складывать продукты. И каждый раз удивлялся, как в таком маленьком пространстве, мы смогли целой улицей умещаться.

Там были такие стеллажи, специально для заготовок, консервов, банок. Мама каждое лето делала эти заготовки, соленья разные, закрутки. Это все сняли, убрали на пол. По трем стенам стояли они в три ряда, и каждый стеллаж – три яруса. Часть заготовок мы переставили на этот третий ярус, часть стояла на полу, их мы и ели. А на стеллажах спали.  

Самые маленькие в подвале были мои двоюродные братья, они были двойняшки, только родились и лежали в коляске. А я там был самый старший ребенок, мне уже шел третий год.

Отец вылезал иногда с другими мужчинами, типа, выкинуть мусор. А дети и женщины на поверхность практически не выходили. Иногда  железную плиту, прикрывавшую вход, приоткрывали, и оттуда шло солнце. Я помню, как танцую в этом солнечном луче, и мне все хлопают.

Родители мои могли уехать, но остались из-за своих родителей. Те не хотели уезжать, и бросать их было нельзя. А на Новый год случилась трагедия: был штурм Грозного, и убили моего дядю, брата мамы самого старшего. Он из села ехал, чтобы забрать дедушку нашего. С вертолета в его машину пустили ракету. От него ничего не осталось. Никакой необходимости стрелять в него вообще не было, было видно, что это гражданская машина и в ней нет вооруженных людей. Но такие военные преступления и в первую и во вторую войну совершались ежедневно и не одно, а по нескольку десятков.

С того времени мы не отмечаем Новый год. Это для нашей семьи черная дата.

Когда уже активная фаза военных действий прекратилась, когда уже взяли штурмом президентский дворец, мы переселились в дом родителей матери, в поселок Калинина. Этот дом был, как крепость, толстые стены и подвал побольше. Но главное, что рядом жили еще и отцовские родственники. Так что вроде бы война, а у меня детские воспоминания, что я рос в огромной и очень дружной, на самом деле дружной семье. И для обеих семей – что для мусаевской, что для янгулбаевской – общей чертой были такие саркастичные шутки в адрес друг друга. Это, думаю, тоже мне передалось. Но каких-то конфликтов из-за не так сказанного или понятого слова, из-за «не такого» взгляда – я не припомню, их вообще не было.

Замародерили даже крышу

Потом наступает период, когда война закончилась и Чечня стала независимой. У отца до войны было кафе, и теперь он передал управление матери, этим кафе занималась еще моя тетя, жена брата моего отца. А отец устроился следователем в следственный комитет при прокуратуре. У него были постоянные конфликты с этими… назовем их радикальными исламистами. В частности, по поводу вопроса, каким судом, светским или шариатским, нужно отправлять правосудие, как расследовать. И отец как человек, окончивший советский вуз, не понимал, как могут существовать такие виды наказания, как отрубание головы. Это все было для него дикостью. И смертная казнь была дикостью. Это же фактически легализация убийства. Отец ни ваххабитов не боялся, ни федералов, говорил – «У меня есть свое мнение, я буду его высказывать». В общем, конфликты иногда переходили в драки и отцу приходилось переводиться, из Ленинского района в Октябрьский, а оттуда – в Заводской.

А я тем временем пошел в школу. Тут надо сказать, что общеобразовательные учреждения были в отвратительном состоянии тогда. Не только в плане материальном, если нет стены или окон-крыши, на это никто внимания не обращал. Но тут проблема была в учителях. Если родители хотели, чтоб их ребенка учили хорошо, нужно было искать платную школу. Большинство хороших специалистов не хотели работать бесплатно, а в общеобразовательных школах преподаватели работали задаром. Зарплат не было. Мои родители были очень зациклены на образовании, и меня отправили в колледж, он был платный.

В 1998-м появляется мой брат Байсангур, а в 1999-м, через две недели после того, как я пошел во второй класс, начинают летать самолеты. Поначалу все думали, ну, наверное, они скоро улетят, бомбить тут у нас уже нечего. Была надежда, что скоро прекратиться все это. Но нет. Не прекратилось. Тогда родители решили меня и Ибрагима через Ингушетию отправить к родственникам в Москву. Там мы прожили три месяца, а после нового года за нами приехала мама. Забрала нас и мы поездом поехали в Ингушетию. Пожили в Назрани где-то месяц и уже в марте были в Чечне. В селе Гойты, где жила семья отца. Это были единственные три месяца, даже меньше трех, которые я провел не в Чечне.

Пока мы жили в Гойтах, отец ездил в Грозный и восстанавливал дом. Федералы в нашем доме, так как он угловой и там были толстые стены, сделали свой плацдарм. Дом стоял между Первомайской и Маяковской улицами, это было стратегически важное место. Они загоняли туда свои БТРы, танки. Как и в первую войну, так и во вторую, уходя, они разворовали все. Технику, сервизы, мебель. Даже спортивные награды отца, золотые медали его унесли.  В общем, замородерили все, в том числе и крышу. Она была алюминиевая, что тогда считалось ценностью, цветмет ведь, так что содрали и часть крыши. Окна были выбиты взрывной волной, все было в осколках. Отец затягивал их пленкой. И в конце мая мы вернулись в Грозный.

Ее суперсила – быть крутой мамой

Меня из первого класса сразу отправили в третий, мол, я тяну программу. Учила меня мама, конечно, и все другие родственники по ее просьбе. Главный упор делался на математику и русский язык. И меня мучили, заставляли зубрить. Поблажек не было: заставляли учиться и когда мы были в Чечне, и в Москве, и в Ингушетии. Много ребят пропускали школу из-за войны, у меня не было такого, я даже успел выучить таблицу умножения и правила русского языка. Писал диктанты, мама заставляла. 

У каждого человека есть своя супер-сила. Мамина суперсила – быть крутой мамой, даже в войну, даже под бомбежками. Например, в Ингушетии, как это происходило. Она писала мне примеры, которые я должен решить, сама их придумывала. Их было около ста. В день я должен был решить эти сто примеров. И пока я был этим занят, она убирала, готовила, что-то делала по дому. Когда я заканчивал – мы садились есть, она проверяет, ругает меня за неправильные ответы, объясняет, как оно должно было быть. Ругала сильно, как в чеченской семье ругают детей, так и ругала. И кричала конечно, когда я что-то неправильно делал. 

Мама была строгой. Она больше всего строгой была в отношении учебы и еще следила, чтоб мы были опрятные. На самом первом месте это было. Каждый вечер стирала, и больше всего воды уходило на стирку. Я немножко сердился, воду-то мне приходилось таскать.

Если говорить об отношениях между родителями, то в них не было ничего неординарного. Не было никогда уничижительных обращений (как бывает на Кавказе, когда жену зовут чуть ли ни по свистку), но и любовь они перед нами не показывали. Не принято у нас. Мама всегда звала отца по имени. А отец иногда мог в шуточной форме обратиться, но обычно имя не называл, просто обращался, и сразу становилось понятно, кому адресовано. Ну, а если ему не отвечали, он как бы в пространство говорил – «Меня слышно? Тут есть кто-нибудь?».

Кадыровцы – эхо того, что преследовало нашу семью

Мне многие писали и отмечали, как мама держалась во время налета на нашу квартиру в Нижнем Новгороде. Поражались, что она не кричала, не плакала. Это все ее характер и закалка после всех войн и передряг, что она пережила. Кадыровцы – не самая страшная угроза, которая была у нас за всю нашу семейную историю. Они просто эхо того, что преследовало нашу семью много лет. Мы их на самом деле никогда не боялись. Основная угроза, с которой наша семья сталкивалась, это были федеральные войска. А кадыровцы – просто эхо. 

Обычно женщины в таких ситуациях стараются играть роль медиатора, уговаривают, давай, ты будешь осторожнее. Такой мама тоже была. Но мы прошли этот момент, когда в 2015 году произошла эта история с нашим похищением в резиденцию Кадырова. Это была единственная ситуация, где мама считала, что если мы не станем сопротивляться, то из этого что-то хорошее получится. Но я, как тогда считал, так и теперь считаю – если ты даешь преступнику совершать преступление, если ты не отстаиваешь четко и ясно свои границы, то он начнет их продавливать и выходить за границы, вторгаться в твою жизнь. Что и произошло. Мы тогда год прожили, полагая, что если не будем громко высказываться, то все как-то наладится.

Но уже в 2017 году история повторилась, и они похитили Ибрагима. У преступника простая психология, чем больше ему позволяют, тем больше растет его аппетит. И мы поняли, что это ошибочная стратегия. Я все время говорю «мы», если ты заметила. «Мы считали», «мы не ошиблись», будто наша семья единый монолит. Так оно и есть. Если нет единства, нет и семьи. По отдельности всех можно разобрать и поломать. Это одна из тех мыслей, на которые ссылалась мама.

…Я бы ее не спас. И сам бы пропал

Ты спрашиваешь, как мне, чеченцу, живется, когда я в безопасности, а моя мама в тюрьме? Моя первая реакция была самой честной и ее весь мир увидел. Но если говорить о том, как должен себя вести чеченец… Прийти на это место и там, на месте ее спасать? Давай по-честному. Если бы я туда поехал вызволять маму, то я бы ее не спас никак. Я бы просто пропал и меня никто и никогда бы не увидел. Мы живем не в идеальном честном мире, где по улицам гуляют рыцари, готовые выйти с тобой один на один. Это все сказки. В реальной жизни такое невозможно. В реальной жизни всегда были такие как Кадыров, с подлыми приемами. Те, кто пытается манипулировать тобой, бить по самому больному, бить бесчестно. 

Конечно, это страшно. Но надо понимать, все это произошло не из-за меня, не из-за брата и не отца, не сестры. Это сделал Кадыров. И он же пытается манипулировать, давить на чувство вины за то, что я на свободе. Но так это ты ее в тюрьму поместил! Ты взял ее в заложники!
И тут вся моя злость и ненависть к нему возрастает.

Сейчас, после месячного перерыва, я полностью восстановился, и у меня нет позиции жертвы. Я переписываюсь с мамой, получаю от нее ответы. И у меня есть информация от нее. Все вместе это меня поддерживает, вдохновляет продолжать делать все, чтобы ее спасти. Я уверен абсолютно, что мама будет свободной, что мы ее освободим, тем более, на нашей стороне массы людей и каждый светлый человек за нее.

Что может порадовать маму? Например, письмо. Напишите ей письмо (это можно сделать через независимый проект «РосУзник» — прим.ред).

Я знаю точно, что маме нравится Ахматова. Еще со школы помню, как мама говорила, что это женщина с противоречивой судьбой и с огромным талантом поэтессы. Высоцкого мама тоже любит, «Альпинистку», «Балладу о борьбе» и «Здесь лапы у елей дрожат на ветру» помню тоже с детства.

А еще мне четко запомнилось, как она читала «Унесенных ветром». Мы потом с ней и фильм этот смотрели. Я запомнил его смутно, сейчас еле вспомнил название, но какие-то детали впечатались. Как эта девушка, главная героиня, защищает свой дом. Вокруг ад, ее мир – рухнул, а она остается среди всего этого защищать дом и свою семью.  Наверное, это маме было очень близко.

Светлана Анохина