В марте Европейский суд по правам человека коммуницировал 37 жалоб пострадавших от пыток россиян. Одна из этих жалоб касается дела о нападении на кризисную квартиру правозащитной группы «Марем», которая помогает жертвам домашнего насилия на Северном Кавказе. Даптар поговорил с активистками группы и их подопечными о том, что они пережили, а также о том, что почувствовали, когда узнали, что их жалоба в ЕСПЧ признана правомерной.

Часть первая. Дело кризисной группы «Марем»

Вечером 10 июня 2021 года в кризисную квартиру группы «Марем» в Махачкале, где находились шесть женщин и одна несовершеннолетняя девочка, ворвались дагестанские полицейские, которых сопровождали неизвестные мужчины из Чечни. Как стало понятно позже, нападение на шелтер было организовано с целью забрать оттуда Халимат Тарамову – дочь высокопоставленного чеченского чиновника, которая, спасаясь от домашнего насилия, обратилась за помощью в «Марем». Полицейские силой выволокли из квартиры всех находящихся там женщин и ребенка.

Их всех увезли в отдел МВД по Ленинскому району Махачкалы. Там их продержали всю ночь, были составлены административные протоколы, а уже утром 11 июня 2021 года состоялся суд, который не нашел в действиях женщин состава правонарушения. Сразу после суда пострадавшие прошли медицинское освидетельствование, где были зафиксированы нанесенные им множественные ушибы и гематомы, и подали заявление в Следственный комитет о совершении сотрудниками полиции преступления.

Находящиеся в отделении полиции активистки «Марем» не знали, что случилось с Тарамовой и ее подругой Анной Маныловой, которые также были в кризисной квартире в момент нападения. Позже выяснилось, что Халимат против ее воли передали отцу, приехавшему вместе с чеченскими силовиками, а Анну выставили на улицу.

Майя (Майсарат) Килясханова, активистка «Марем»:

– Очень хорошо помню, как вышла в магазин, но почти сразу мне позвонили девочки и сказали, что пришли полицейские. У меня паника, я бегу и по дороге домой набираю Свету (Светлана Анохина – основательница «Марем»; прим. ред.), говорю, что у квартиры полицейские и нужно что-то делать. Когда я вернулась к дому, около подъезда были какие-то машины, но у дверей нашей квартиры уже никого. Только я зашла, как опять постучались. Помню, я несла какую-то околесицу, что в квартире одни женщины, и я не могу открыть, тянула время. Через какое-то время приехала Света с адвокатом, они пообщались с полицейскими на лестничной площадке и вошли в квартиру. Полицейские, которые, как они сообщили, пришли по заявлению о розыске Халимат Тарамовой, остались снаружи.

Мы решили, что надо впустить сотрудника уголовного розыска, чтобы он убедился, что Халимат находится в квартире добровольно. И мы его пустили. Он сидел у нас на кухне, пил чай, Халимат ела, я держала ее за руку и говорила, что мы ее никуда не отпустим и никому не отдадим. Полицейский записывал со слов Халимат, что она ушла из дома по своему решению, из-за регулярных побоев, что она совершеннолетний человек и имеет на это полное право. Я пристально наблюдала за тем, что пишет участковый. И там была очень интересная формулировка, он писал: «Ушла из дома, чтобы жить свободной жизнью». Мне пришлось пять раз ему сказать, чтобы он это вычеркнул, что Халимат утверждает, что она ушла из-за побоев и насилия. Мне казалось, это очень важно.

Полицейский сфотографировался с Халимат, сказал, что больше никаких проблем нет, и теперь ее снимут с розыска. Он также обещал нам, что вечером приедет наряд для обеспечения нашей безопасности, потому что во дворе уже стояли машины с чеченскими номерами. С этими словами он от нас ушел. Мне было очень неспокойно, и на всякий случай я включила еще одну камеру, которая была в коридоре.

Но тогда мы немного успокоились, собрались ужинать, вдруг Свете позвонил тот же самый полицейский, он якобы пришел обсудить что-то по поводу нашей безопасности. На записи видно, как Света с ним разговаривает, подзывает меня, чтобы я открыла дверь. Я подхожу, открываю дверь, и тут же из лифта, с лестничного пролета снизу и сверху, буквально отовсюду начинают ломиться мужчины. Без предъявления каких-либо документов, без объяснений, просто принялись выламывать нашу дверь. Я упираюсь, пытаюсь не пустить их всех в квартиру, мне казалось, что вот сейчас смогу, успею закрыть. Подбежали девочки, мы вместе старались удержать дверь. Но как мы могли справиться с толпой здоровых мужчин?!

Первой из квартиры выволокли меня, просто потому что я была ближе всех к двери. Я цеплялась за перила, пыталась удержаться, но куда там: трое мужчин отдирали меня от перил, разжали мои пальцы и потащили вниз по лестнице. Я только успела заметить, как уронили Свету, она ударилась головой. Когда меня тащили по лестнице, навстречу нам поднимался все тот же опер. Мы столкнулись с ним лицом к лицу, так близко, что я схватила его за воротник рубашки и притянула к себе, чтобы посмотреть ему в глаза. Очень драматичная была сцена. Но меня быстро оторвали от него и снова поволокли вниз. В какой-то момент я перестала сопротивляться, поняла, что это бессмысленно – меня тащат двое силовиков с автоматами наперевес.

Когда оказалась на улице, то увидела, что во дворе собрались все соседи, и они смотрят на меня, как на преступницу. И в этот момент я подумала: «Господи, что скажет мама?». Из квартиры меня выволокли босиком, и все время в отделе полиции и потом в суде, я была без обуви. Уже потом я узнала, что этот факт и то, что моей маме сказали – «А ваша дочь бегала по Кировскому суду босиком» – больше всего ее задел и расстроил.

На улице меня затолкали в полицейскую машину, в отсек для задержанных, без дверей и за решеткой. Туда же впихнули еще одну активистку и Еву, нашу несовершеннолетнюю подопечную. А в это время Ираида Смирнова, мама Евы, кричала снаружи: «Где моя дочь? Верните мне ребенка!». Мы стали стучать в окна машины стараясь привлечь внимание, чтобы Ираида увидела, что ее Ева здесь, с нами.

Даптар рассказывал историю Ираиды Смирновой, чей муж Гусен Даудов увез их общих дочерей из Москвы в Махачкалу и запретил девочкам общаться с матерью. Когда старшей девочке, которой на тот момент было пятнадцать лет, удалось связаться с мамой и рассказать, что отец не только бьет ее, но и домогается, Ираида решилась спасать детей и обратилась за помощью в «Марем». Правозащитницы и адвокат помогли Ираиде забрать девочек и начать уголовное разбирательство в отношении Даудова. В момент нападения на кризисную квартиру, Ираида с младшей дочерью приехали из Москвы в Махачкалу в связи с разбирательствами по делу против отца Евы. Вспоминая о пережитом в кризисной квартире, которую они считали безопасным местом, Ева говорит, что невозможно передать словами, насколько ей тогда было страшно.

Ева, младшая дочь Ираиды Смирновой:

– Мы с мамой приехали в Махачкалу в связи с судебным разбирательством в отношении отца, и останавливались в квартире «Марем» уже во второй раз, потому что там было безопасно, там отец не мог нанести мне вреда.

В тот момент, когда все случилось, я была в другой комнате, услышала очень громкие крики и побежала в коридор. А там увидела, что несколько мужчин пытаются вломиться в квартиру. Я испытала ужас от того, что будет дальше. Эта ситуация с отцом… Непонятно что это за люди, за кем они пришли. За мной?

Я не могла знать, зачем эти мужчины врываются в квартиру, где со мной ничего не должно, не может случиться. Но случилось. Было очень страшно. В какой-то момент меня прямо в пижаме выволокли из квартиры, вытащили на улицу и посадили в полицейский вагон, за решетку. Я ничего не понимала, не знала, где моя мама.

Ираида Смирнова:

– Это была даже не паника, а какой-то ужасный, яростный, животный страх. Вламываются в квартиру, куда-то утаскивают моего ребенка, меня саму волокут по лестнице пять или шесть здоровых вооруженных полицейских — толкают, роняют, поднимают, снова волокут. У меня потом все тело было синее, живого места не было. Но страха за себя я не испытывала, ну изобьют или еще что-то сделают – переживу. Страшно было за дочь, что ее могут убить хотя бы потому, что она ребенок, который дал показания против отца-дагестанца и в такой форме — всю правду рассказала. В тот момент, когда все это происходило, мне реально казалось, что ее могут убить якобы случайно. Я начала кричать, звать дочь. Так орала, что какой-то полицейский презрительно сказал – «Она сумасшедшая». Там во дворе было столько народа, изо всех щелей вылезли: и сверху, и снизу, и сбоку, как саранча просто. Кричи или не кричи, а они стоят и смотрят. Конечно, так много полицейских, и было такое ощущение, как будто мы боевики какие-то, что нас так задерживают.

Я смогла добиться того, что если уж нас куда-то повезут, чтобы ребенок ехал со мной. В отделение полиции мы приехали вместе с дочерью. Все время было страшно, что ее у меня отберут. Мы с Майей от Евы не отходили, держали ее за руки по очереди, она спала на коленях то у меня, то у Майи.

В отделении Майя, Светлана, Ираида, Ева и еще одна активистка «Марем» провели всю ночь. Голодные, без воды, Майя босиком. Ева вспоминает, что в полиции было уже не так страшно, но она испытывала досаду, даже ярость от того, как с нами поступили. Ей запомнилось, что там же находился и тот самый полицейский, который приходил в квартиру и пил с ними чай, обещал, что все будет хорошо. В отделении же он даже не отвечал ни на какие вопросы. Где Халимат, что с ней? Ответов не было.

Каждую задержанную, кроме девочки, по отдельности вызывали давать объяснения. Светлану и Майю еще возили в наркодиспансер, проверяли на наличие алкоголя и наркотиков – ничего не обнаружили. А утром стало известно, что женщины совершили какое-то правонарушение в адрес полицейских, и их повезут в суд.

Суда уже никто не боялся – рассказывая о проведенной в полиции ночи, все собеседницы Даптар, говорят о том, что больше всего они переживали за Халимат и Аню, о которых на тот момент ничего не было известно. Майя говорит, что незнание о судьбе Халимат и чувство вины, за то, что не смогли ее защитить, отбить, спасти и спрятать, было самым тяжелым испытанием в ту ночь.

Рано утром следующего дня в отделение полиции появилась Анна Манылова, так стало известно, что Халимат насильно увезли в Чечню. Все опасались самого страшного – что Халимат могут убить.

Я очень боялась того, в каком виде девочки выйдут, если их обидели, как они себя чувствуют. И выйдут ли вообще

Екатерина Нерозникова, журналист, правозащитница, волонтерка кризисной группы «Марем»:

– Когда все случилось, я была в Москве. Мне позвонила Света, сказала, что в нашу кризисную квартиру в Махачкале пришли полицейские. Сначала я не очень забеспокоилась, но все стало быстро развиваться, вот у них сидит этот опер, записывает что-то, а потом начинается что-то невообразимое, когда за дверью толпа чеченских ментов, которые непонятно, что могут сделать. Потому что если они уже приехали в Дагестан, и раз им разрешили вломиться в квартиру, то все это может закончиться чем угодно. Было очень страшно, неизвестно, куда девочек могут отвезти и что сделать.

Майя включила геолокацию, и я узнала, куда их везут, где они остановились. Так мы выяснили, в каком РОВД они находятся. Опубликовали информацию в соцсетях, и уже потихоньку туда начала подтягиваться общественность, адвокаты и группа поддержки. Я поняла, что мне срочно надо покупать билет и лететь в Махачкалу. Тем более, что кризисная квартира была снята на мое имя.

На следующее утро мне позвонил какой-то человек якобы из полиции и потребовал срочно явиться в Управление МВД по Москве и не вылетать в Махачкалу. То есть, они уже знали о моем билете. Я бросила трубку и больше ни на какие звонки не отвечала. Прилетела в Махачкалу и поехала к суду, перед этим захватила кое-какие вещи для девочек. Майя была без обуви, босиком, и я взяла для нее кеды. Вообще странные люди эти силовики, они заставили Майю вернуться в квартиру с выбитой дверью, где в духовке пекся пирог, чтобы выключить газ и воду, но не разрешили взять обувь.

Около суда были юристы «Команды против пыток», журналисты, активисты, и просто наши друзья. Я очень боялась того, в каком виде девочки выйдут, если их обидели, как они себя чувствуют. И выйдут ли вообще. Но тут их стали отпускать. Я снимала на видео, когда они появлялись друг за другом, а потом фотографировала их синяки. И вот я все фотографировала, понимая, что нам это потом нужно будет приложить для всяких отчетов, но это такая боль, когда твои друзья, твои близкие люди — и вот они в таком состоянии. 

А потом началась процедура со сбором доказательств, с подачей заявлений, работа с «Командой против пыток», которые от нас не отходили, были все время с нами рядом и не только помогали юридически, но и всячески поддерживали нас.

Часть вторая. Дело «Марем» в ЕСПЧ

По заявлению о нападении на шелтер кризисной группы “Марем” Следственным комитетом было проведено несколько проверок, но в итоге в возбуждении уголовного дела было отказано дважды. Участвовавшие в штурме кризисной квартиры силовики утверждали, что задержали заявительниц после того, как они начали без причины отталкивать сотрудников полиции от двери квартиры. Один из полицейских сообщил следствию, что женщины, игнорируя «требования и уговоры успокоиться», сами «ложились на ступеньки и катались по лестницам вниз».

Юрист северокавказского филиала «Команды против пыток» Роман Веретенников рассказал Даптару, что последний отказ СКР в возбуждении уголовного дела был обжалован, однако жалоба была отклонена судами первой и второй инстанции, а также на кассации. В мае 2022 года «Команда против пыток» от имени пострадавших направила жалобу в Европейский суд по правам человека.

«Жалоба составлена в связи с нарушением права не подвергаться пыткам и другим видам жестокого, бесчеловечного и унижающего человеческое достоинство обращения, права на эффективное расследование жалобы на жестокое обращение , права на свободу и личную неприкосновенность, права на уважение частной жизни, на запрет дискриминации. На днях ЕСПЧ сообщил, что будет продолжать рассмотрение жалобы только по нарушению статей о нарушение права не подвергаться пыткам и другим видам жестокого, бесчеловечного и унижающего человеческое достоинство обращения и права на уважение частной жизни», – пояснил юрист.

У меня есть надежда, что когда-нибудь настанут менее людоедские времена, и их все равно накажут

Майя (Майсарат) Килясханова:

– Очень хорошо помню взгляды соседей и острое чувство обиды от несправедливости, ведь мы не делали ничего противозаконного, за что с нами так. Я возвращалась в эту квартиру несколько раз. В первый раз сразу после суда с Костей Гусевым, юристом КПП, чтобы осмотреть квартиру и забрать кошек. Во второй раз я вернулась туда опять же с Костей, мы обходили всех соседей, нам нужны были свидетели. Мы стучали в квартиры, и мне мои соседи говорили: «Нужно было вести нормальный образ жизни, чтобы такое с тобой не случилось».

Вот это в моей голове никак не укладывалось, какой такой неправильный образ жизни я вела, помогая пострадавшим от насилия женщинам? Я чувствовала себя какой-то преступницей, хотя точно знала, что не делала ничего плохого. Это был мой первый опыт столкновения с органами власти, после которого у меня есть все основания бояться российской полиции. Потому что нет никакой надежды на то, что тебя защитят.

С одной стороны хотелось забыть весь этот ужас, а с другой, я долгие ночи засыпала с желанием наказать тех, кто все это с нами учинил. А еще я очень часто, и даже до сих пор иногда проигрываю в голове возможный сценарий: «Что можно, нужно было сделать по-другому? Не открывать дверь?».

А потом мы проиграли первое слушание, второе слушание. И в какой-то момент я даже перестала следить за ходом дела. К тому моменту, когда Света сказала, что наша жалоба в ЕСПЧ коммуницирована и признана правомерной, я уже потеряла всякую надежду на хоть какую-то справедливость. В первую минуту было странно осознать, что где-то она все еще существует. И это прекрасно. Это дает надежду и силы. То есть, я понимаю, что Россия не будет исполнять решения Европейского суда. Не при нынешней власти. Но у меня есть надежда, что когда-нибудь настанут менее людоедские времена, и их все равно накажут. И не нужна вот эта финансовая компенсация. Ничего. Мне достаточно знать, что есть справедливый суд, что Европейский суд признает совершенное над нами преступление. Для меня это уже очень важно. И еще я бы хотела, чтобы виновные понесли наказание, в том числе уголовное. Но в данных реалиях это невозможно, да? Просто сейчас есть надежда, что когда-нибудь это обязательно случится.

Ева:

– Два года прошло. И до сих пор не было никакого итога. За два года вообще ничего, ни в чем. Ни в моем деле, ни в деле «Марем». Когда я узнала, что Европейский суд признал то, что с нами поступили плохо, неправильно и незаконно, я испытала радость. Да, радость. И надежду, что тех людей накажут, ведь нас таскали по лестницам, моя мама вся была черная от синяков и никому в судах не было до этого дела.

А еще, в моем деле отец все время обвиняет нас во лжи, всем рассказывает, что все неправда. В истории с нападением на квартиру, было также. Многие, и он, не верили, что мы даже по этому делу все правдиво рассказываем. Так вот, теперь, когда стало понятно, что мы говорим правду, то и в моем деле тоже будет также, – я говорю правду.

Ираида Смирнова:

– Что я почувствовала, когда узнала о коммуницировании нашей жалобы? То, что пусть не в России, но где-то в мире есть справедливость. С нами поступили не просто несправедливо, а очень жестоко, однако российский суд так не считает. Моя дочь пережила огромный страх. Сначала она вообще не могла говорить, а потом стала заикаться. Мы работали с психологом, потому что после пережитого Ева полтора года все время спала – на уроках, дома, везде. Ее просто выключало. Как нам объяснил врач, так ее организм пытался справиться с пережитым стрессом. Это огромная травма. И я хочу, чтобы виновные были наказаны.

Если кто-то думал, что это все нас как-то поломает, что, вынудив нас уехать из России из-за угроз, они нас остановят, то все очень ошиблись

Екатерина Нерозникова:

– Когда я узнала, что ЕСПЧ коммуницировал нашу жалобу, то была очень рада. Но при этом, я почувствовала небольшое смущение, что вот мы вместе с людьми, пережившими невозможное, оказались в списке тех, чьи заявления ЕСПЧ признал обоснованными. В списке есть человек из Чечни, который прошел через ад и выжил, с ним происходило то, что нам даже не снилось. И мы оказались в ряду таких людей, от этого мне было слегка неловко. Но я понимаю, что это очень важный момент, общественно важный. Мы от России ничего не получим – и ладно. Но главное: признан факт того, что к нам в квартиру ворвались незаконно, не имея на то никаких прав, а также то, что полицейские не имели права задерживать девочек силой, унижать их освидетельствованиями, допросами, судом. Это должно быть обязательно отмечено, подтверждено, что российское государство нарушило наши права. 

До сих пор помню то свое осознание беспомощности вперемешку с чувствами несправедливости, злости, обиды и страха. Помню свои мысли, что станет с похищенной Халимат, с ее подругой. Помню, как мы очень боялись, что с ними случится самое плохое. Помню все синяки у девочек на руках, ногах, на спине. Помню их лица, когда они выходили из суда. Помню разгромленную квартиру, которая должна была быть безопасным местом…

Но еще я помню смешной момент, когда мы с Майей после суда отправились за продуктами, и шли в очень подавленном состоянии, почти не разговаривали по дороге. И вдруг прямо перед нами выпрыгнула огромная саранча. И Майя, которая всего сутки назад пережила нападение, унизительную проверку в наркодиспансере, и все это вынесла стойко, храбро и даже босиком, вдруг ужасно испугалась этого насекомого – завизжала, отпрыгнула. Мы смеялись как ненормальные. И я подумала: «Ты можешь столкнуться с чеченскими ментами, посидеть в РОВД, постоять в суде, но все равно будешь бояться саранчи». Что бы с нами ни происходило, мы все равно остаемся живыми людьми.

Пока жалоба всего лишь коммуницирована, но когда она будет удовлетворена, тогда уже можно будет почувствовать, что справедливость хотя бы в некотором роде восстановлена.

Мне кажется, важно отметить, что наша работа продолжается, и она становится все более и более эффективной. Мы будем и дальше ее делать, и даже расширяться. У нас очень много планов на развитие. И если кто-то думал, что это все нас как-то поломает, что, вынудив нас уехать из России из-за угроз, они нас остановят, то все очень ошиблись.

Роман Веретенников, юрист «Команды против пыток»:

– Что означает коммуникация жалобы в ЕСПЧ и что дальше? Весной прошлого года Российская Федерация отказалась исполнять решения ЕСПЧ и с тех пор перестала коммуницировать с судом, а затем денонсировала Европейскую конвенцию по защите прав человека, то есть приняла решение о прекращении действия для нее обязательств, предусмотренных Конвенцией. С точки зрения Европейского суда конвенционные обязательства Российской Федерации сохраняются применительно к отношениям, которые возникли до 16 сентября 2022 года.

Учитывая отказ России исполнять постановления ЕСПЧ, теперь даже положительное решение по жалобе заявителей не позволяет рассчитывать на какие-то подвижки по их делам на внутригосударственном уровне. Поэтому остается надеяться, что рано или поздно Российская Федерация снова примет на себя обязательства по Конвенции и будет исполнять решения ЕСПЧ.

И тогда в случае с делом кризисной группы «Марем» это означает, что при положительном решении ЕСПЧ суды в Дагестане должны будут перепроверить законность отказа в возбуждении уголовного дела по заявлению о незаконном проникновении в жилище и необоснованному применению физической силы полицейскими.

***

В настоящее время Майя Килясханова, Екатерина Нерозникова и Светлана Анохина находятся за пределами России из-за угроз со стороны силовых структур и родственников женщин, которым они помогали. Ираида Смирнова с дочерью Евой все еще живут в России, где продолжается суд между Ираидой и ее мужем. Точными сведениями о местонахождении Халимат Тарамовой и ее состоянии редакция не располагает, но по инсайдерской информации, она находится в Чечне, живет с семьей. Анна Манылова уехала в Европу и не планирует возвращаться в Россию.

Наталия Ахмедова