Появление в медийном поле подкаста «Свобода (не) за горами» было несколько неожиданным. Уже полгода шла война, все независимые русскоязычные СМИ писали только о ней, о людях, бегущих от смерти, о людях, бегущих от мобилизации. И тут в июне 2022 года создается новый проект и герои его преимущественно аполитичны и, на первый взгляд, в актуальную повестку не вписывающиеся. И рассказывают они свои личные истории. О том, как выжить и можно ли выжить на Северном Кавказе, если ты девушка или квир-персона, что такое непринятие со стороны семьи, почему те же Москва или Питер кажутся территорией свободы и так ли это на самом деле – в общем, что было, что будет и чем сердце успокоится. Такие темы хорошо бы зашли в мирное время, да еще и с громкими именами ведущих. Но тут еще и ведущие, хоть и имеют опыт работы в крупных федеральных СМИ, вынужденно анонимны по понятным причинам. Принятые в РФ в последнее время законы сильно осложняют журналистам и работу, и саму жизнь. Несмотря на все эти многочисленные «но», «Свобода (не) за горами» прозвучал (и даже вошел в список 10 лучших подкастов 2022 года по версии «Медузы»). Даптар поговорил с его создательницами Аней и Сашей (имена изменены по просьбе героинь интервью) о Большой цели, «оптике профана» и о том, как удалось заинтересовать новым проектом автора фильма «Добро пожаловать в Чечню» Дэвида Франса.
— Девушки, я тут кое-чего не понимаю, а это так просто прийти к Дэвиду Франсу и сказать, привет, Дэвид, у нас тут мысль одна есть…?
Аня: Давай, я поясню. Абсолютно случайно в городе N, я встретилась с одним человеком, мы сидели в баре, выпивали и я говорила: «Хочу сделать политизированный ЛГБТ-подкаст. Это моя мечта». И человек загорелся и говорит: «Слушай, блин, я вообще тоже давно что-то похожее делать. Давай-давай-давай». Как это обычно заканчивается? Вы бухаете, придумываете идею, а утром такие: «Эх, придумали и черт с ним». Потом проходит полгода, начинается война, и в апреле он мне звонит. Говорит: «Слушай, а помнишь? А давай?». И я такая: «А давай!». Он говорит: «Вот есть Дэвид Франс, есть запрос». И я такая: «Круто. Давай!» Вот так и получилось.
Саша: И я тоже была в городе N. И мы пожали руки втроем.
— Слушайте, а почему Кавказ, вы же к нему, как я понимаю, никакого отношения не имели до этого.
Саша: У меня есть опыт жизни с девушкой из Ингушетии, не могу раскрывать реальное имя, как понимаешь. Год жизни с ней, год ежедневного узнавания региона и проживания с ней этих историй. И она моя лучшая подруга. И она мой самый близкий человек. И мне хотелось ее поддержать, раскрывать эту тему, говорить о ней. Я много читаю, много слушаю, много узнаю, и каждый раз удивляюсь.
— Наверное, перед тем как взяться за тему, вы как-то погружались в тематику. А что именно читали?
Саша: Первый эпизод, который мы делали – это ликбез. Ликбез про традиции, про то, как все на Кавказе устроено, он назывался «Шариат или закон». И у нас были короткие вводные, которые нам давали коллеги из разных крупных СМИ. И моя подруга-ингушка помогала погрузиться в тему, советовала, что почитать, что отсмотреть про те же чеченские войны, какие дневники, какие статьи. Но мы запускались достаточно быстро и лучше всего помогали герои, которые рассказывали свои истории. Так что мы узнавали все это изнутри. А иногда мое собственное незнание как раз и помогало находить правильный простой язык, понятный слушателю, который так же мало знает «о».
Аня: Мы придумывали идею вместе и почти каждый эпизод разрабатываем вместе, команда у нас маленькая. Я читала все статьи Лены Милашиной (журналистка «Новой газеты» Елена Милашина – прим. Даптара), смотрела все ее интервью, читала книги Анны Политковской. Это такой минимальный уровень погружения, и я тоже смотрела на все с позиции новичка и нулевого опыта. Если Саша пишет историю, то я пишу сценарии, а они пишутся совсем другим языком. И для этого мне понадобился весь мой немаленький опыт работы с подкастами, потому что говорить это немножко иное, чем писать. Аудиальная сфера всегда воспринимается более лично, более персонально, когда мы слушаем подкасты, это все же голоса в нашей голове. И вот это мне было интересно и важно, чтоб люди не просто знали, что есть так где-то, а сами на немножечко оказались там. У меня была вот такая миссия, документирующая, нарративно погружающая.
— Как вы находите героев подкаста?
Аня: Стараемся коммуницировать с разными организациями, которые помогают. Мы как журналисты обращаемся к ним как к источнику, и бывает, что они дают нам какие-то эксклюзивные истории и мы можем подсвечивать их первыми. Это очень хорошо всегда работает. Истории людей, которые уже звучали, с этим проще. Мы выбираем те, которые нам кажутся более острыми, важными, громкими. Иногда думаем: «Ну эту-то историю наверняка все знают, ну, зачем нам Максима Лапунова звать в подкаст». А с другой стороны, мы всегда смотрим на аудиторию, и наша аудитория это все-таки люди, которые много чего не знают, или слышали что-то, но не вникали глубоко личностно, персонально, изнутри…
Саша: Иногда ищем в соцсетях. Мы делаем историю или пишем в телаграм-канал, мол, обращайтесь к нам. Например, когда был эпизод про мобилизацию, к нам приходили люди и рассказывали свои истории, записывали на диктофон, записывали голосовые. И мы всегда упоминаем, что нам важно показать разную оптику, и если у вас был другой опыт, мы хотели бы и о нем рассказать.
Аня: У нас огромная база этих телеграм-каналов, сообществ во «вКонтакте», совсем внутриковые вещи, чаты какие-то города или села, района, все эти маленькие штуки, куда я просто пишу людям: «Здравствуйте! Мы делаем такую-то историю, могли бы вы поделиться?». Во время мобилизации нам рассказывали на анонимной основе: «Да, у меня вот брата забрали», «Да, у меня вот так вот было», «Да, я выходила где-то митинговать». Конечно, на те 30-40 обращений, которые я пишу, только двое-трое откликаются, но и на этом спасибо.
Писали и шли на контакт преимущественно женщины, но тут тоже надо понимать, что многие не готовы были говорить, боялись публичности. Они могли чем-то делиться с нами, именно чтобы выговориться, но при этом говорить: «Мы даже анонимно не хотим». Но я, прошерстив все внутреннее поле, поняла, что большинство женщин по всей России не думают, что их сыновья идут умирать, они думают, как бы их получше собрать на эту войну. Типа бронежилеты купить, аптечки собрать, но это уже довольно известная история. Такого, чтобы кто-то ответил «Я не хочу, чтоб мой сын шел на войну» я ни разу не встретила. И поэтому мне кажется, что тему мобилизации мы отрабатывали не с точки зрения мужской или женской оптики, а пытались собрать всю информацию, отрабатывали скорее новостной повесткой. Мы стали такой информационной лентой, собрали сводки по каждому дню мобилизации. Первые три дня собирали каждый день, потом собирали сводку по десяти дням мобилизации. И писали большие лонгриды по всем регионам, с вырезками из пабликов, с высказываниями глав, с цитатами людей. Это один из самых популярных наших постов в телеге, просто потому что людям нужна была актуальная информация, собранная в одном месте. И мы это сделали.
— Вернемся тогда к основной вашей тематике. Люди «хавают жесткач», кликабельные заголовки, мы все знаем, как это работает. Скажем, тот же фильм Дэвида Франса можно было назвать «Кровь и кишки на улицах Грозного», но он был назван нейтрально, сдержанно. Очень такое уважаю. Но у вас в одном из подкастов про Магомеда Асхабова была формулировка «прошедший через все круги ада» и я немного поморщилась. Скажите, как сделать продаваемый материал и при этом не скатиться в желтуху в названиях, в лидах, в подводках.
Аня: С Магомедом мы совершили ошибку, хочу признать. Это был второй эпизод, прям сразу после ликбеза, мы еще не могли для себя решить, хайп не хайп, как все это лучше сделать. Мы только погрузились в тему, слышим эту историю и сами еще не знаем, что это еще не все круги ада. Мы, по-моему, были одними из первых, кто про него рассказал. И мы такие: «О, супер! Сенсация». И тут я говорю: «Да, мы совершили ошибку, это получилось желтушно». Дальше мы пытались фокусироваться не на том, через что прошел герой, а на том, зачем и почему. У нас есть там эпизод «Она бежала жить» – эта история персональная. Вот она, эта девушка и вот то, зачем она это все сделала. Или у нас было «Их голоса тут не прозвучат» – история про Салеха и Исмаила, то есть, мы понимали, что название неброское, мы уходим от кликабельности, но я начала думать об этом в контексте не кликабельности, а эмоциональности. Когда мы поняли, что рассказываем истории про то, что происходит в стране и в республиках через истории людей, мы сразу поставили себе рамки, что это персональная оптика. Очень много людей могут видеть эту ситуацию по-разному. Мы сделали спецэпизод «Найти свой дом», там практически не было никакой жести, все просто говорили о своем ощущении дома, потерянного, найденного, о теплых воспоминаниях. И словно через этот эпизод мы пришли ко второму мини-сезону с девчонками (имеются в виду четыре сестры из дагестанского села Хаджалмахи – прим. Даптара), потому что нам хотелось этого внутреннего эмоционального, персонального. Но я скажу честно, мы все время сидим и думаем: «Как же, блин, это подавать это в соцсетях».
Саша: Мы учимся показывать обе стороны так, чтобы не быть колониальными. Мы говорим, что есть разные истории, есть разный опыт. Это истории наших героев, у кого-то может быть по-другому, и каждый эпизод начинается с того, что девушки говорят: «Это было с нами, в наших семьях. Мы рассказываем про наши семья, про нашу жизнь. Она была вот такой. У кого-то может быть иначе».
— У вас на сайте заявлено, что вы не хотите «упрочнять мифы о Кавказе». Какие именно мифы? И получилось ли у вас?
Аня: Это скорее про мифы, которые у нас в голове тоже присутствовали, в этом наверное плюс, что мы профанами изначально в это все входили, и до сих пор остаемся. Как будто бы Северный Кавказ – это так далеко. Многие люди даже не понимают, что это Россия. Весь этот ужас проще отгородить от себя, от своей страны, от своего уголка. И вот этот страх перед исламом, который навязывается уже на протяжении многих лет сверху: «Если ислам – значит террористы, какие-нибудь неадекватные жестокие правила, законы». Все красится черным. Все жесть, жесть, жесть. Во-первых, миф про жесть. Во-вторых, миф про то, что это не Россия. Люди реально не знают, что там происходит. Есть какие-то слухи, которые падают в головы людей и превращаются уже в какие-то легенды. Люди на фоне страха начинают нагнетать, им страшно даже заглянуть туда. Мне кажется, мы пытались открыть эту дверь и сказать «да, это стремно, но вы посмотрите». Самый большой миф, что там все очень плохо и страшно, и это все очень далеко, и это все очень по-другому. Оно действительно по-другому, но все там люди, такие же как мы, и все люди хотят свобод, прав и так далее. Есть какой-то еще миф, что люди, которые там родились, всем довольны, мол, это их традиции, они другого не знают, не видят и не хотят.
— Но, как видим, некоторые хотят. Для меня до сих пор удивительно, что в одной семье растут две девочки и одна со всем смирилась, не ропщет, принимает условия игры, а другая бунтует как бешеная, рвется прочь, ее ловят, возвращают, избивают, а она бежит раз за разом и вырывается все же в другую жизнь.
Аня: Мне кажется, что это черта характера. Есть люди, в которых есть внутреннее стремление бороться, внутреннее стремление к свободе. Мы все существуем в информационно разных пузырях. Кто-то не выходит за рамки того, что ему в семье внушают, считает это единственно верным, другого не видит или не хочет видеть. Ведь всем нам очень страшно осознать, что то, в чем мы живем всю жизнь, на самом деле неправильно, плохо. Вот даже девочки, когда они в последнем эпизоде разговаривали с психологом, говорили: «А как нам перестать оправдывать действия родителей? Они же родители. Они же правы. Они же авторитет». В определенном возрасте родители – это абсолютный авторитет, потом это ломается, и приходит подростковый период, где ребенок все отрицает, но так или иначе наш мозг так работает, нам проще идти по знакомым паттернам, и для того, чтобы смотреть шире нужна смелость, во-первых. Во-вторых, нужно с собой много работать, и много думать об этом. При этом ладно, если ты живешь в комфортных условиях, можешь сидеть и размышлять: «Хмм, а что есть права человека? А чего я хочу? А где моя свобода?». Так нет же, человек живет в условиях, когда на него давит все, все противоречит тому, что он начинает узнавать и чувствовать. Не все смогут взять и даже чуть-чуть раздвинуть, разорвать привычное и посмотреть выше или шире. Это просто страшно. Кто-то с этим справляется, кто-то не справляется. В комьюнити из четырех сестер, они ведь вчетвером изначально почему обо всем этом начали думать? Потому что посмотрели, что может быть иначе. Они нам каждый раз рассказывают, как эскапировались в сериалы, в фильмы, где другая жизнь. Они смотрели и думали: «А почему у нас не так? Чем мы хуже?».
Саша: У меня немного другая позиция. Она про то, что для каждого из нас есть разный смысл. У моей ингушской подруги была цель – работать и говорить правду. И поэтому она побежит, откуда угодно. Не для того, чтобы вести «свободную жизнь», встречаться с какими-то мальчиками. Она бежит, потому что ее цель – это работа. Точно так же для девочек, которым важно получать образование, учиться, узнавать что-то. И если единственный способ этого достичь – побег, то они побегут.
— В тех же комментариях люди пишут: «У них было все. Чего им плохо жилось?». А чего на ваш взгляд у них не было?
Аня: Это самый частый аргумент тех самых родителей: «Я тебе все дал/а, тебе было, что есть, тебе было, где спать». Только вопрос-то не только в том, чтобы удовлетворить базовые потребности: безопасность, есть, спать. Хотя тут даже базовые потребности не исполняются, нет безопасности. Как можно жить в условиях, где ты чувствуешь, что тебя могут убить, унизить, избить, оскорбить, заставлять что-то делать. Ну, это же внутреннее противоречие. Отчего бегут? Понятно, от чего. Я понимаю через призму собственного опыта — я привилегированная девчонка. Я родилась в очень счастливой семье, в которой меня не только очень любили, заботились, но и уважали мое мнение, мою свободу, считались с моими интересами. А вот у них не так, но что именно конкретно, мне очень сложно сказать. Это все – сумма факторов, то, о чем мы говорили весь сезон.
— Как думаете, надо ли предоставлять слово родителям? Есть ли у вас в планах записать их? Чтоб мы увидели, от чего действительно девчонки бегут, и что это «все», которое им дали?
Аня: У нас в этом мини-сезоне есть оптика девчат, касательно того, как они росли, вот этого всего внутреннего. У мальчиков-то она совсем другая, и мы старались включать внутри эпизодов еще и мальчиков. И это получилось очень интересно. Действительно полярные взгляды, полярные жизни. Если говорить про родителей, мы вот смотрим под каждым видосом на ютубе, где можно писать комментарии (под подкастами нельзя, а на видосах можно), как приходят все жители села, все родственники, и все начинают говорить: «У них все было! Какие же они дуры, уехали блядствовать. Они хотели разврата, наркотиков и вот поэтому они сбежали». Что мы можем от них услышать нового? Вот девочки говорят: «Мама сказала, что мне нужно выйти замуж за двоюродного брата». Мы дадим слово маме, она скажет: «Ей нужно выйти замуж за двоюродного брата, потому что это хорошо, он человек хороший. Все правильно». Их мамы так делали, бабушки делали. «Чем ты хуже деточка?». И что, давать им голос? У нас ограниченное время, подкаст 25-30 мин, это катастрофически мало. Очень хочется рассказать все и дать голос тем, кто все-таки страдал. О чем, скажи, расскажет отец? «У нас вот большой дом, мы их там кормили, поили, содержали». И разве он скажет «Когда моя дочь говорила что-то против, я ее прикладывал головой об стол»?
— Ну, это я с вами рассуждаю. Сама все время стою перед этой дилеммой. С одной стороны нужно записать и противоположную сторону, а с другой… Ну, я не могу в долгий человеческий рассказ девочки о том, как она жила, втискивать еще и ее объяснение ее родителей, что это все было правильно, а она врет, неблагодарная дочь! Но если и вопросы задавать правильные, то может, и ответы, собранные вместе, будут саморазоблачительными?
Аня: Наверное, ты слышала подкаст «Ученицы»? Вот там как раз очень хорошо показано, как разговаривать с человеком, который совершал какие-то ужасающие действия, и внезапно он сам себя сдает. И ты начинаешь слушать, и чем дальше ты слушаешь, то понимаешь: он реально признается в этой жести, он реально не считает, что это что-то ненормальное. Это очень глубокая работа. Возможно, ты нам сейчас подкинула идею, и мы сделаем второй сезон именно с таким упором, чтобы разобраться, а как эти люди, от которых дети убегают, смотрят на свою ситуацию. Я думаю, что это имеет смысл в определенном углу и в определенном способе разработки. Света, а как ты думаешь, есть вероятность, что такие люди вообще согласятся говорить для медиа?
— Я думаю, есть вероятность, что папа Патимат и Хадижат Хизриевых согласился бы. Он выходил со мной на связь, просто чтоб спросить, как там его дочки, не согласятся ли они поговорить с мамой. И ни единого грубого слова, ни единого наезда, что редкость большая, поверьте. Попробовать, по-моему, стоит. Мы думаем, что мы все знаем о том, что нам скажут. Нет, не все. И если задавать правильные вопросы, то мы получим совершенно неожиданные ответы.
Саша: В одном из эпизодов мы вставляли голосовые от родителей, потому что это внутри и коротко можно услышать голос человека, который обижает, как он кричит, как он унижает, какие-то нарративные вставки мы даем. Было бы интересно записать разговор мамы с дочкой, подслушать, как они общаются, узнать полярные точки зрения. Возможно, это было бы интересной задумкой для второго сезона.
— Поехали дальше. Что нового вам открылось в отношении прав женщин на Кавказе? Что вас больше всего удивило? Какая история больше всего зацепила?
Аня: Ну, смотри, во-первых, это история Мики, как мы ее называем в эпизоде. Мы можем сколько угодно раз слышать, что все очень жестко и из дома не выпускают, но плохо представляем себе, как в этом всем живется. И тут история о том, как девушка сбежала, спаслась, приехала в условно безопасное место и первое, что сделала, это пошла в магазинчик какой-то маленький. Одна пошла. Сама. Для нее это было важнейшим событием – просто выйти в магазин, прийти туда одной, походить между этих полок, выбрать себе какую-то еду, которую она сама хочет. В итоге она купила какую-то хрень. И была в абсолютном восторге от этого.
Или, например, девушки-сестры нам рассказывали в последнем эпизоде, что когда они уехали, то потеряли Большую цель. То есть, все время, пока они жили в Дагестане, они жили тем, чтобы уехать. Они говорят: «Мы все время про это переписывались. Мы только про это говорили. Мы строили план. Мы просто жили вот этим. А сейчас мы уехали, мы как будто бы в безопасности, а не можем сфокусироваться на чем-то. Мы покупаем билеты в кино за две недели до сеанса и каждый день говорим о том, как пойдем в это кино. Во что мы оденемся, как мы поедем, как мы туда придем, что мы там увидим… каждый день». У них выработалась привычка жить будущим, и нет никакого понимания, что есть какое-то настоящее. Они пытаются от этого бежать и практически не говорят об этом. Или рассказывают, что они могут плакать над сериалами или над кошечками, но когда они обсуждают побег или вспоминают что-то о жизни в семье, то не могут даже горе прожить, они не могут плакать. Они говорят: «Мы говорим об этой всей жести и смеемся». Или то, что они говорят: «Мы все время на стреме. Мы идем по улице города, где мы в безопасности, но если видим, что какой-то человек идет за нами – все». Машины с какими-то странными номерами – все. Сразу паника: «Это точно за нами». Или, например, у них такая гиперподдержка, что бывает кто-то загрустил, поник и они сразу все на подмогу: «Мы до утра будем разговаривать, поддерживать. Нет, не падай духом, все нормально».
Саша: Я немного дополню. Во мне очень отзываются те детали, которые пересекаются с моим опытом. Например, когда они говорят, что за секунду могут удалить сообщение на телефоне. У меня был опыт абьюзивных отношений на протяжение восьми лет. Я забыла об этом, а тут вдруг вспомнила, что точно так же пряталась, уходила в туалет, чтобы почистить переписки, и что я тоже умею вот так вот. Но с ними это делали в семье, а не в отношениях. И я понимаю, как переплетается это все, поэтому мы всегда советуем слушать подкаст не только для того, чтобы понять, как живут на Северном Кавказе, а как вообще работает опыт насилия, ПТСР, проживание травмы, что остается, когда ты уже находишься в безопасности. И он как маячки, которые помогают каждому услышать что-то в себе так, чтобы нащупать это снова, не как опыт другого человека, а как опыт, который отзывается в тебе.
— Помните, у Шаламова, по-моему, была фраза, что страшный лагерный опыт – это что-то совершенно ненужное и даже опасное для нормальной, человеческой жизни. Получается, что у девчонок именно этот опыт и есть, а опыта нормальной жизни, с ее нормальными неприятностями – с парнем поругалась или подружка чего-то там накосячила – у них нет. Получается, то, что мы транслируем – это как раз известие из параллельной, подземной реальности. А для чего мы это делаем?
Аня: Я думаю, что это тоже опять какая-то банальная мысль про то, что Кавказ – это тоже Россия. Она ведь не только про территориальность, а про то, что это, как увеличительное стекло. Тут еще очень важно, что мы почти всегда ровесники с людьми, которые рассказывают нам свои истории. Мы такие же девчонки, со своим совсем другим опытом, и нам интересно, что человеку столько же сколько и нам, а то и меньше, а он столько всего прожил. И для нас это абсолютный шок. Мы ведь привыкли жить совсем другой жизнью. И мне кажется, что это тоже очень важно.
Саша: Мне кажется важно просто говорить. Любая информация, которая появляется у нас в ленте – это информация, которая что-то в нас меняет. И мы наблюдаем, как меняется отношение к ЛГБТК+ сообществу, и я вижу, что моя тринадцатилетняя сестра проживает совершенно другой опыт. И что пять лет назад это было совсем иначе. И пока у нас есть голос и возможность говорить, мы это делаем. Потому что вдруг какая-то девушка, услышав историю своей сверстницы, решится бороться и защищать себя.
— Как возникла мысль дать эфир сестрам-хаджалмахинкам?
Саша: Мы хотели показать, как они жили и как живут сейчас. Как ходят по улице, в какие места они ходят, как происходит обучение, как они общаются на кухне, какую еду они готовят, как проходит их время, как проходило их детство. Не говорить «жесть», а говорить про то, какие диски они слушали… показать картинку с другими деталями пазла.
Аня: Мне кажется, что этот сезон помогает уточнить и рассмотреть в деталях обобщенное и размытое «меня били», «меня унижали». Например, Хадижат рассказывает: «Мы сидим с отцом, ему не нравится, как я выгляжу, и он начинает мне говорить, что это плохая кофта, переоденься». Или вот замечание девочек – «мы едим отдельно от мужчин». Как мы могли об этом догадаться? Для нас это не очевидно. Сама идея появилась, потому что мы начали получать сообщения: «Вы вообще кто такие, чтоб об этом разговаривать?», «А что вы вообще знаете?». Мы говорим: «Ну, мы ведь даем голоса людям, мы же ведь тут просто ведущие», но это звучало как-то неубедительно.
А мы тогда только познакомились с девчатами, начали хорошо общаться, реально очень душевно поговорили. И поэтому решили, что они могут очень-очень здорово рассказывать. И все это выглядело так, я предлагала: «Девчат, давайте, здесь поговорим про школу. Расскажите, как вы ходили в школу, какие у вас были любимые предметы, учителя, с кем вы там дружили, с кем ссорились, ходили на какие-то кружки?». Я им обозначаю тему, они такие: «Понятно». Они уходят, ставят себе диктофон, садятся на кухне, и начинают просто болтать. Я потом получаю этот час разговора на кухне и думаю: «Господи, из этого нужно сделать подкаст». Это наше огромное золото, богатство, счастье, потому что они так свободно себя чувствуют в этом разговоре, что тут не нужны никакие вопросы. Они просто вспоминают, как было, просто рассказывают, они шутят, у них какие-то локальные мемы. И мне хотелось, чтоб слушатель чувствовал, будто он с ними на кухне, они его не видят, а он просто сидит и такой: «Вау». И вспоминает, как сам ходил в школу, ссорился с преподом по литературе, что ему там что-то не нравилось. И вот они, эти девочки, тоже ходили в школу, только они до 7 класса не доучились. У каждого человека есть детство, есть школа, у каждого человека есть друзья, у каждого человека есть любимые сериалы, соцсети, вот это вот все. Мне кажется, что это самое важное – быт, внутренняя жизнь. Я, честно говоря, в восторге от этого сезона.
— Это ваша большая удача, да.
Аня: А они так переживали, типа: «Ну, мы не умеем. Мы ведь вообще…». Я говорю: «Девчат, ничего не надо уметь, ни о чем не надо думать. Просто разговаривайте». И каждый раз, когда получаю сообщения, которые они записывают, я не могу отлипнуть: «Вау! Как круто, как интересно».
— Что вас там больше всего зацепило?
Аня: Они рассказывали про общение, это по-моему второй эпизод, что в основном общение с другими людьми происходит на свадьбах. И девочки-ровесницы, часто они еще и родственницы между собой, садятся вместе и разговаривают. Только Патимат говорит: «Мы как-то не могли ничего нормально обсудить. Мы просто такие эээ… бе, ме. И мы играли в бутылочку, но это не та игра в бутылочку, про которую вы подумали, не про поцелуи. Просто крутишь, и каждый, кому выпала бутылочка, задает вопрос». И мы начинаем представлять разные варианты игры, вроде – «правды или действия», типа: какой парень нравился тебе больше всего? Какой был самый приятный поцелуй в твоей жизни? А девочки говорят, что вопросы были совсем не такие, а например: «Какой твой любимый цвет? А какой сериал ты смотришь?». Будто бы даже внутри очень близкого круга ты не можешь говорить о том, что тебя реально эмоционально задевает.
Саша: Да, это тоже мой любимый эпизод про то, что им нельзя было общаться, и они не спали всю ночь, чтобы наговориться. И они не высыпались, потому что смотрели друг на друга и всю ночь рассказывали друг другу про барашков, про браслеты дружбы.
— Что за браслеты дружбы?
Саша: У них были браслеты дружбы, и когда они ссорились, они возвращали их обратно, а когда мирились, заново ими обменивались.
Аня: Кстати, про кино тоже была история. Они пошли на какой-то фильм, вроде «Форсажа» и для них это было такое событие. А потом они вышли из кинотеатра, восхищенные и им говорят: «А вы смотрели вообще другие части?». Они говорят: «Нет. Но нам так понравился сам факт, что мы сидели в кино». Это была прям большущая история для них. Это поразительно.
— Вы не устали? Нет ли выгорания от постоянной работы с такими сложными темами?
Саша: Я не чувствую эти темы «сложными» – есть важные истории, про которые мы говорим; от них не выгораешь, а наоборот: любуешься силой героев, их смелостью и умением справляться с трудностями. В целом мне (как сммщику и дизайнеру) даже легко чуть-чуть отдаляться от темы – рассматривать ее под разными углами, искать бережные подходы к тому, как можно рассказать даже про сложные кейсы – нарисовать картинки, превратить историю в дневниковые заметки, найти детские фотографии героев и показать свет-свет-свет. Не темноту, не страх, не боль, а свет.
Аня: Как ни странно, хоть моя работа в 99 % случаев связана с всевозможным трэшем, несправедливостью, ущемлением прав человека, преступлений против человечности как таковой, я не испытываю выгорания, а еще почему-то не вырабатывается привыкание или черствость. Каждый раз каждая боль каждого человека, о которой я говорю – это немного и моя личная боль, я пропускаю ее через себя. И при этом она не разрушает меня: чем больше я говорю, чем громче даю прозвучать голосам тех, кому это необходимо – тем больше у меня самой сил. Если бы я не верила в то, что это имеет смысл, что это своего рода борьба, ради которой я каждый день встаю с кровати, то я бы, наверное, никогда не стала заниматься журналистикой.
— Вы очень много говорите о свободе. А что для вас самих это значит и пришло ли через работу над подкастом новое осознание этого слова. Новое понимание себя, своих целей, своего могучего «Я ХОЧУ!».
Аня: Признаться честно, слово свобода для меня всегда было смыслообразующим, что ли. Свобода и любовь – как бы, возможно, пафосно это ни звучало, но я работаю, ищу, двигаюсь всегда в соответствии именно с этими ориентирами. «Свобода (не) за горами» стала для меня очень сильным глотком свободы в двух смыслах: во-первых (это главное, что мы в целом закладывали в название подкаста и его суть) – не где-то в недосягаемости, не идеал и не утопия, свобода должна быть рядом, вокруг и в тебе. Ну а во-вторых – в этом проекте я совершенно свободна в своих действиях, каждый эпизод я складываю в голове так, как только мне хочется, я придумываю, как он будет звучать, каким образом будет закручен нарратив, какими словами мы будем говорить с героями, перечислять можно долго, но суть одна: никто не сжимает меня ни в какие рамки, благодаря этому, как мне кажется, подкасту удается стучать в сердца слушателей напрямую от моего сердца. Свобода – это голос внутри нас и внутри каждого нашего героя – так и звучим!
Саша: Я всегда шучу, что «все, что нам останется – свобода», потому мы успевали за время существования подкаста менять работы/проекты и переживать большие перемены; но именно «Свобода (не) за горами» – наше сердечко – проект, в котором мы можем искать новые и новые смыслы, подходы, форматы, развиваться вместе с ним и каждый раз учиться чему-то новому.
Так слово «свобода» постепенно становится для нас ключевым – как в работе, в жизни далеко от семьи и дома, так и в личных отношениях, и в контексте, о котором мы говорим в наших подкастах.
Светлана Анохина
DAPTAR 