В мае на арт-площадке «Культпросветпространство Катарсис» в Калининграде состоялся показ документального фильма «Кто и где укрывает пострадавших от домашнего насилия в России». Авторы фильма – журналистка из Бурятии Анна Зуева и основательница феминистического сообщества «Феминитив» из Калининграда Дарья Яковлева. Лента, как следует уже из самого названия, посвящена работе кризисных центров для женщин. Во время работы над фильмом Анна и Дарья побывали в нескольких регионах России, в том числе и в Дагестане. Премьера фильма для широкой аудитории планируется в августе и пройдет она в Москве, но побеседовать с девушками Даптар решил сейчас. Мы поговорили с ними о ситуации с правами женщин на Кавказе, об активистах и ракетах и о том, чего не хватает сейчас кризисным центрам.

Все началось с «Молотка»

— Почему вы решили снять фильм именно о проблеме домашнего насилия и работы кризисных центров?

Анна: Я училась в школе для медиа-менеджерок «Молоток». Это большая программа, как делать медиа. В конце учебы была возможность презентовать педагогам свои идеи, направленные на улучшение жизни женщин. Я решила, что сейчас в России про домашнее насилие говорят много, но как работает система поддержки женщин, столкнувшихся с насилием, я ничего не знала. Я и слово-то это – «шелтер» узнала всего год назад. Мне показалось важным рассказать, кто их открывает, как обстоят дела там с безопасностью, и на какие деньги они существуют. И кто те великие женщины, которые там работают. Мне захотелось сделать этих женщин видимыми и слышимыми. Моя идея получила поддержку и одобрение. В одном из медиатуров «Молотка» я встретила Дарью и попросила подсказать мне организации, шелтеры, чтобы было на что опереться. Дарья согласилась и предложила помочь с продюсированием фильма. Она очень легко и быстро вписалась в эту историю и ее вклад в фильм неоценим.

— Что было самым трудным в съемках?

Анна: Не плакать, наверное. Я сама восемь лет жила в ситуации домашнего насилия, в том числе и физического. И когда начала снимать истории девушек, которых нашла Даша, у меня началась ретравматизация. То, что они говорили, было очень знакомо и больно. Я даже стала вспоминать какие-то моменты, слова, ощущения, которые, мне казалось, я так хорошо забыла, даже без помощи терапевта. И тут я вспоминаю и мне больно. Мы все вместе плакали, когда слушали истории девушек. Было сложно слушать и некоторых психологинь и руководительниц шелтеров. Они тоже плакали. Хотя вроде бы закаленные люди, но если часто сталкиваться с чужой болью, она разрушает.

Дарья: Со стороны продюсерства было непросто найти девушек, которые были бы готовы делиться своими историями. Да и руководители помогающих организаций не очень охотно шли навстречу, потому что такой разговор их подопечных возвращал с ту боль и ужас, откуда они бежали. Но для девушек было важно с нами поделиться. Они шли на это осознанно.

Анна: Одна из девушек даже подготовила доклад, чтобы ничего не забыть, так фундаментально подготовилась к интервью. Она иногда в доклад заглядывала, чтоб ничего не забыть, хотя и без этого очень хорошо говорила.

Дарья: Я боялась, что фильм получится однобоким. Что мы станем говорить о женщинах как о жертвах, о том, что они все такие несчастные. А мне хотелось, чтобы фильм был больше про то, что женщины борются. Что они находят в себе силы сохранить себя в обществе, даже таком, где их осуждают. И помогают другим женщинам, которые пережили насилие. И донатят кризисным центрам. И мне кажется, что наша работа получилась именно о тех людям, которые дают надежду.

Нож, шланг и портрет Сталина

— Какая история вас больше всего зацепила?

Анна: Меня – история героини из Нижнего Новгорода. Я даже не знаю ее настоящего имени. Она рано вышла замуж, родила двоих детей, всячески помогала мужу строить карьеру, поддерживала его. А муж стал сходить с ума. Бил ее шлангом, отрезал ей волосы, похищал детей. Изготавливал какие-то ножи, протыкал ножом ее бытовую технику и ноутбук. В конце интервью она сказала, что муж любил вдруг взять и ударить по столу кулаком, а в гостиной у них висел портрет Сталина.

Дарья: А я, пожалуй, назову героиню из кавказской семьи, живущей в Москве. Она классная, прогрессивная, модная. Ей до 18 лет можно было ходить в школу, все у нее было как у обычного подростка. А в 18 лет, по ее словам, ты становишься товаром. Тебя запирают дома, ты можешь выйти только в магазин, а если куда-то еще нужно, только с мамой. А потом тебя выдают замуж за определенного человека. У тебя за плечами ничего, но ты идешь на противостояние. Девушка не хотела нам давать интервью, уговорили ее прямо там, и разумеется, мы ее анонимизировали. У нее были планы, учиться в вузе, строить карьеру, но папа сказал нет. Но она выбрала себя. И то, как шелтер ей помогает, ничем нельзя измерить. Только дать премию мира.

— Я знаю, что вы побывали и на Кавказе. В частности, в Махачкале. В вашем фильме, как я поняла, только одна героиня с Кавказа. Почему? Сложно было найти?

Дарья: Да, сложно. Это было моей задачей. Мы хотели поехать на Северный Кавказ. Взаимодействовали с одной адвокатессой, но она отказывалась. Еще ряд организаций, в которые я обращалась, тоже отказывались. Наверное, дополнительно отразилось прошлогоднее нападение на кризисную квартиру в Махачкале. А к одной героине мы пришли, и она сказала «даже если вы закроете лицо, все равно поймут, что это я». Судя по моей практике, помогающие организации на Северном Кавказе вынуждены сократить свою видимость, чтобы сохранить возможность продолжать свою работу.

Хотя мои друзья перед поездкой меня предупреждали, что Ингушетия – в порядке, а вот в Дагестане головорезы

Тревожный Дагестан

— Вернемся к Махачкале, какое у вас осталось впечатление от Дагестана?

Анна: Меня впечатлило, что нельзя загорать в открытом купальнике. Все девушки и женщины на городском пляже в закрытых купальных костюмах. Были такие, что заходили в воду в брючках, платьях. Это так неожиданно было для меня. Как и слишком общительные таксисты, они болтали, что-то спрашивали. Сами рассказывали какие-то вещи. Было немного тревожно.

Дарья: У меня было много стереотипов, а оказалось, что Дагестан европейский. Вначале было напряжение, что я еду в такую республику. Что будет как в тюрьме. Было ощущение, что ты едешь в опасное место и нужно смотреть в оба. Но мы общались с людьми, и у меня сложилось мнение, что Дагестан, в отличие от других республик, прогрессивный регион, который старается балансировать на грани традиционных культурных ценностей и прав и свобод. Понятно, что с этим все сложнее становится, как и везде в России. Не было ощущения, что это дикое место. Хотя мои друзья перед поездкой меня предупреждали, что Ингушетия – в порядке, а вот в Дагестане головорезы. Это не так, это обычные молодые ребята.

— Какой вам видится ситуация на Кавказе с женщинами, которые пострадали от домашнего насилия. И с кризисными центрами?

Дарья: На Кавказе и в Дагестане не хватает кризисных центров. Подход к работе с домашним насилием должен быть прогрессивным. Работать с этим нужно, только настроив феминистскую оптику, так как это гендерно обусловленная проблема. В корне работы с домашним насилием много феминистских вещей, и когда бы понимаешь это, ты по-другому работаешь с клиенткой. То, что мы увидели в Дагестане, это старый образец работы.

Анна: Мы были в социальной гостинице. Руководительница такая говорит: «Вот меня никто не ударит. А если женщину ударили, значит, она не так себя ведет». Странно это было слышать. Она вроде такая классная, но при этом заявляет, что если женщина спит до 8 утра, то можно ее и отругать. Я была и еще в одном кризисном центре, с ним не так давно была громкая история. Там вроде бы женщин принуждали к бесплатной работе, принуждали ходить на какие-то тренинги, что нужны были руководству для отчетности. Но сейчас у меня о них сложилось нормальное впечатление. Там есть тревожная кнопка, есть продукты, необходимые вещи. Правда, девушки, которые в этом центре находились, отказались давать нам интервью.

Куда бежать с Кавказа

— Насколько отличается отношение к женщинам, пострадавшим от насилия, в кризисных центрах Кавказа от других регионов России?

Дарья: Я как раз хотела сказать об отношении на Кавказе к ЛГБТ. В других регионах, например, в Сибири или в Средней полосе России представительницы ЛГБТ-сообщества могут обратиться за помощью и получить ее. Не думаю, что на Кавказе такое обращение безопасно. Любой женщине, которая не подходит под «традиционную форму поведения», будет сложно. В той же социальной гостинице в Махачкале мы встретили девушку, которая устраивала свою личную жизнь. И это вызывало у руководительницы гостиницы осуждение, хотя это вообще не должно ее касаться. Это не ее работа, это попытка контролировать женскую сексуальность. Женскую свободу.

— Понятно, что работа кризисных центров на Кавказе с любыми женщинами – это большой риск. Поэтому зачастую девушек волонтеры пытаются отправить в другие российские центры. Насколько, вы думаете, им там будет комфортно? И насколько они защищены?

Дарья: Мы были в одном из московских кризисных центров, где как раз находились девушки с Кавказа…

Анна: …Ехали туда с предубеждением, потому что центр находится на территории православного храма. Думали, сейчас мы вас тут поймаем. Есть мнение, что в шелтерах при православных храмах и убежищах при мечетях девушек лишают возможности выбора. Например, принуждают сохранять беременность. Работать в теплицах и полях. Молиться. Но были приятно удивлены, что ничего такого нет.

— Чего, как вы думаете, не хватает сейчас кризисным центрам в России?

Анна: Легализации. Домашнее насилие никто не считает проблемой. Никто даже помыслить не может, что нужны шелтеры. Что крайне важно коллаборировать их с бизнесом, у которого есть, например, гостиничные номера. Поэтому нет всесторонней поддержки и понимания у страны и государства. И у общества.

Дарья: В первую очередь, закона о домашнем насилии. Или общественной всероссийской дискуссии.  Посмотрите на статистику убитых женщин, 61% убиты их партнерами. Как говорит директор Центра насилия в отношении женщин «Анна» Марина Писклакова-Паркер, не хватает основного понятия, термина. Если есть термин, то тогда появляется и структура. Появляются помощь и ресурсы. Надо начать сначала, признаться, что проблема существует.

Анна: Сначала закон. А потом и деньги на строительство шелтеров, потому что Минсоцзащиты рекомендовало главам регионов строить или обустраивать такие шелтеры. Но так как проблема не признана, то губернаторы регионов предпочитают тратить их на что-то другое.Во многих регионах просто нет шелтеров. За Уралом их практически нет.

Дарья: Еще хочется, чтобы было больше специалистов, потому что мало кто понимает эту проблематику. Люди и так социальными темами не хотят заниматься, потому что это финансово невыгодно. Они выбирают более прикладные направления: право, психологическое консультирование. Хочется, чтобы было больше психологов, юристов, которые разбираются в вопросе, знают, как помочь.

Анна: Да, потому что у юристов есть предубеждение: не навреди, не лезь в семью. Мало таких людей, которые понимают.

Несомненно, вся агрессия и злость будет вылита на женщин и детей

Будет хуже

— Вы свой фильм снимали еще до войны. Как вы думаете, что будет теперь с кризисными центрами?

Анна: Да, часть активистов, которые в том числе занимались и проблемой домашнего насилия, покинули страну. Более того, когда спецоперация закончится и военные вернуться домой к своим матерям, женам и сестрам, никто не окажет им психологической помощи. А эти люди будут в ней нуждаться. Ты где-то сидел в окопе, варил кашу, стрелял. Ты был на войне, тебе нужна помощь. Так как мужчины наши из-за гендерно-мужской социализации не умеют экологично справляться со своими проблемами и нет культуры обращения к психотерапевту, то несомненно, вся агрессия и злость будет вылита на женщин и детей. Я убеждена, что домашнего насилия будет еще больше, когда это все закончится. Мне очень страшно и больно от этого осознания.

Дарья: Я хочу сказать, что из центров, с которыми я взаимодействовала, никто не уехал. Это как раз те люди, которые тут будут до последнего, станут тянуть на своих плечах до последнего. Женские организации, и в целом, женский протест выглядит очень мощно. Думаю, люди останутся, но запрос на помощь увеличится. С войны мужчины возвращаются с ПТСР, с с ним самостоятельно не справиться, но наше государство не будет заниматься их реабилитацией. А уж тем более, их не волнует, что какие-то там женщины будут страдать. Им в принципе это неинтересно.

Анна: Им ракету нужно новую строить.

Лидия Кузьменко