Ее фильм «Разжимая кулаки» получил главный приз программы «Особый взгляд» на 74 Международном Каннском кинофестивале и выдвинут на «Оскар». Но о том, что происходило на кинофестивале во Франциии, режиссер Кира Коваленко рассказывает Даптару сдержанно («Я там просто сделала свою работу, дала несколько интервью и уехала»), к своей популярности относится без особых восторгов («Мне тяжело, я хочу, чтобы это поскорее закончилось»), а когда говорит «мы» – то имеет в виду Кавказ («То, что я родилась и выросла на Кавказе, я считаю своей привилегией»).

Аннотация: Небольшой североосетинский шахтерский городок Мизур зажат между отвесными скалами. Сюда после трагических событий перевез свою семью Заур. Сыновей и дочь он воспитывает строго, не зная границ между отцовской заботой и гиперопекой. Старший сын Аким уже сбежал в ближайший крупный город — Ростов — на заработки. Младший, Дакко, еще не вполне осознал, чего он хочет от жизни, а дочь Ада активно строит планы побега. Ада уже взрослая девушка, но отец по-прежнему видит ее маленьким беззащитным ребенком. Разомкнуть крепкие отцовские объятия, чтобы наконец начать самостоятельную жизнь, оказывается сложнее, чем казалось.

Канны

— А как вы думаете, что жюри в вашем фильме увидело?

— Простую человеческую историю.

— Но это же не просто история. Вы не поместили свою Аду в Рязань или Смоленск. Это кавказская история. А все, что связано с Кавказом, для людей, которые там не были или только проездом – экзотика.

— Ну, я – кавказская девочка, я выросла в Нальчике и жила там практически безвыездно до 25 лет. Странно было бы снимать фильм о том, чего я не знаю.  Я со своим фильмом была в разных местах, и каждый раз это был совершенно разный индивидуальный просмотр. И я все еще пытаюсь понять, как люди смотрят кино, потому что для меня – это моя жизнь, а для кого-то – экзотическое чужое.

— Критики считают, что ваш фильм вписывается в современную «фем-повестку». Вы считаете себя феминисткой?

— Когда я только планировала этот фильм, я думала только о человеческих отношениях. О том, сколько лет сейчас людям, которые пережили в детстве сложный травмирующий страшный опыт в детстве.  И как они живут, и как живут их родные. Мы ничего о них не знаем — как они до сих пор борются с тем, что произошло, и каким же страшным должно казаться это отчаянье, и как трудно им выкарабкаться из прошлого. У меня были варианты сценария, когда главным героем был мальчик. Но я поняла, что в данный момент я не готова сделать интересный мужской персонаж, поэтому появилась Ада. Что касается фем-повестки, то я не очень знакома с историей и литературой вопроса, но, если речь идет о равных правах людей, об уважении и достоинстве, и если это – феминизм, то да, я – феминистка.  Я думаю, что это простые человеческие нормы, и надо бороться, чтобы будущее поколение не думало, что у этого есть какое-то специальное название.

— То есть вы не задумывали историю о том, как патриархат влияет на жизнь девушки? Но тогда историю трудно объяснить.

— Напротив, у нее очень простое объяснение – травма, которую получила дочь. Эту травму получил и отец, и все вокруг. Это очень раненая семья. В которой идет внутренний слом отношений, и эти отношения искажаются, и поэтому те дальние травмы становятся все больше и больнее.

Кавказ

— Критики назвали ваш фильм «постколониальным». Не очень понимаю, что это означает, но по этой логике в советских фильмах фигурирует «колониальный» Кавказ – живописный, поющий и танцующий. В вашем фильме ничего это нет. Ваши герои живут среди камней и пыли, и меньше всего этот городок можно назвать красивым.

— Не знаю, что вы там увидели – для меня это очень красивое место. Я месяц прожила в Нейтрино, это маленький город, который похож на Мизур, но только в Кабардино-Балкарии – такое же ущелье, такие же дома. Я сняла квартирку – мне просто нужно было посидеть и подумать, и вот я жила там месяц: кусочек неба в окне, которое выходит на скалу. За месяц я изучила все, что видела на этой скале, и я понимаю, как на это смотрят местные люди. Там тоже есть красота. Просто мне совершенно неинтересен «открыточный» Кавказ. Я смотрю на Кавказ взглядом человека, который в нем вырос. Да, мы на Кавказе по-прежнему поем и танцуем, но происходит много сложных и тяжелых событий. И об этом нужно говорить сложно, неоднозначно. И нельзя показывать одну сторону — прямолинейно. Так не бывает в жизни.

Кира

— В одном из своих интервью вы сказали, что не собирались становиться режиссером.

— Я не собиралась становиться режиссером, у меня не было такой мысли. Случайно услышала, о том, что идет набор и отнесла туда документы. Я хотела получить хорошее гуманитарное образование, мне этого не хватало. Вообще не хватало чего-то, чтобы чувствовать себе более цельной, что ли. Интуитивным образом показалось, что там я, возможно, это найду.

— И в какой момент вы поняли, что это правильный путь?

 — Это стало понятно на последнем туре вступительных экзаменов. Я уже познакомилась с Александром Сокуровым, говорила с ним, уже понимала, что после поступления моя жизнь сильно изменится. Но у меня не было цели снимать какое-то определенное кино. Сокуров тогда сказал нам, что люди, которые живут вне Кавказа, ничего не знают о нем. Он сказал: мы не знаем, как вы живете, как вы любите друг друга, какой у вас быт, что происходит в ваших семьях. Но мы хотим знать. И тогда появилась внутренняя цель – рассказать о нас не только другим, но и самим себе

— А вы верите, что есть женское кино?

— У искусства нет пола.

— Общественное мнение думает иначе.

— Все это мало соотносится с тем, что у меня внутри. Но если для кого-то это важно – да, я женщина-режиссер. Я – женщина, и я делаю кино.

— В вашем личном восприятии мира что-то поменялось после того, как вы сняли это фильм?

— Я чувствую больше ответственности. Я поняла, насколько мы все разные. Оказалось, что невозможно рассказать одну простую маленькую историю, чтобы все поняли ее одинаково.

Кино

— Меня не оставляло ощущение, что время действия – девяностые. Обстановка квартиры, в которой живет семья. Передача местного телевидения, во время которой зачитывают местные некрологи. Способ развлечения молодежи – дрифт на старых машинах, закидывание стены панельного дома петардами, купание в каком-то котловане. Молодежь, живущая вне интернета, кнопочные телефоны.

— Я не относилась к кино как к стилизации, в нем все настоящее. Квартира – почти точная копия той, что есть в этом же доме, и передача (на тв) эта идет до сих пор. Абсолютно настоящий магазинчик, в котором продается все. И стена, в которую мальчики бьют петардами – тоже есть. Да, так живут многие люди на Кавказе – я люблю работать с реальностью. Единственно, что сцены катания на машине мы снимали на футбольном поле, и люди переживали, что мы его испортим. Но мы знали, что его собираются ремонтировать – сейчас там замечательное новое футбольное поле.

— По статистике все меньше молодых кавказцев владеют родным языком, но язык вашего фильма – осетинский.

— Я писала сценарий на русском языке, и какого-то специального намерения снимать на осетинском у меня не было. Но когда ребята пришли на пробы, то я спросила, на каком языке они говорят дома. Они ответили, что на осетинском. И я попросила их на пробах сделать то же самое, что и раньше, но уже на родном языке. И я увидела, как проявляются личности героев, появляется характер, меняется пластика. Все становятся более раскованными, более естественными. Я подумала – зачем нарушать органику человека, которого я выбрала на роль, зачем заставлять его говорить на языке, которым он в обычной жизни пользуется очевидно меньше, чем родным? Ребята и между собой говорили по-осетински, иногда даже толкали друг друга под локоть: «Говорите по-русски, Кира же не понимает!» 

— В фильме звучит одна единственная фраза на русском языке. Ее произносит Аким, старший брат Ады. Он говорит: «Не надо меня женить и устраивать на работу!»

— Да, ему психологически хочется оторваться от семьи, но он не знает, как это сделать одновременно твердо и в меру сдержанно, и поэтому переходит на русский. Это такая интуитивная языковая дистанция.

— Если честно, я ждала хеппи-энда. Потому что «разжимаешь кулаки» – и освобожденная девушка Ададза уносится в новую счастливую жизнь.

— Я не делала историю освобождения человека. Это вы так формулируете. Я не хочу навязывать зрителю свое мнение. Для меня финал – это и победа, и поражение.

Кира

— Я слышала, что вы читаете «Даптар». Как вы вышли на наш сайт?

— Совершенно случайно. Я всегда ищу, что пишут о Кавказе, мне интересно, как наши девочки сами описывают свою жизнь. Когда я только начинала думать о своей истории, еще совершенно висела в воздухе наедине со своими мыслями, то наткнулась на проект «Отцы и дочки». Я прочитала практически все письма, потому что для меня было важно найти подтверждение моим собственным ощущениям и моей собственной семейной истории. Я убедилась, что вот эта проблема – она не только моя. Во многом именно эти письма убедили меня в том, что я должна сделать это кино.

— Вы смогли бы снять историю, одну из тех, что рассказывает Даптар? Или, например, историю сестер Хачатурян?

— Есть вещи, которые мне трудно было бы воплотить в художественном виде.  Я не смогла бы снять историю сестер Хачатурян: я не могу снимать фильм о людях, которых я не люблю, которых не понимаю, а в этой истории я не могу понять отца. Об этом обязательно надо рассказывать, но в документалистике. У документального кино другие цели, и там есть возможность наблюдать все, что происходит, со стороны, отстраненно. И необязательно любя.

— Мне трудно симпатизировать отцу Ады. На мой взгляд – он довольно эгоистичный родитель.

— А у меня к нему есть большая симпатия и понимание. Кстати, с исполнителем роли отца Аликом Караевым у нас были такие небольшие противоречия: он хотел, чтобы отец был более жестким, а мне все время хотелось его смягчить. И еще был один момент… Я не знаю, как отреагируют на это ваши читатели, но. Помните сцену, когда она стрижет ему ногти?

— Да. Эта сцена и та, где отец заставляет ее вылить духи в раковину. Немного шокирующие, скажем так.

— А мне эти сцены очень понятны. Это мой личный опыт. А что такого в том, чтобы постричь ногти родному отцу? Или все-таки есть в этом что-то неуютное и странное? Заур сказал, что он не просит своих детей это делать, а вот у меня так было. У каждого из нас свой опыт, и чужой опыт должен находить место в нашей картине мира.

Кино

— У вас так много крупных планов. И много тактильности. Даже когда герои обнимают друг друга – как будто делают борцовский «захват».

— Это наш общий опыт. И мой, и ребят. На Кавказе у нас не очень много личного пространства, а когда в семье много детей, то часто все в близком контакте. А крупные планы мне были важны, потому что я просто хотела показать, какие они все красивые.

— Красивые. Но Ада прячется все время. Ныряет подбородком в толстовку.

— Она стесняется. Своего положения, и того, что не может рассказать кому-то о том, как она живет. При этом она все про себя хорошо понимает, но она в своих собственных оковах – физический дискомфорт, психологический дискомфорт. Мне нужно было дать этому состоянию героини определенную зримую форму, но я понимаю, что множество девочек живут с этими ранами, и они необязательно должны быть такими зримыми. А еще – мы на Кавказе не умеем говорить. Мы не говорим с родителями о многом… о важном. Они не говорят с нами. Почему нам так сложно говорить друг с другом?

— Трудно сказать. Мы, наверное, всегда понимали, что «не принято».

— Поэтому мои герои не могут объясниться с отцом. Им кажется, что они что-то важное сковырнут, и станет хуже, а получается, что это все просто копится и получается еще большее отчаяние.

— В вашем фильме есть две очень сильные и одновременно тяжелые сцены. Как вы работали со своими молодыми актерами? Для кавказской девушки сниматься в таких откровенных сценах невероятно сложно.

— Когда мы работали с Миланой (Милана Агузарова – исполнительница главной роли – прим. ред.), она была студенткой второго курса актерского отделения.  Конечно, у нее не было никакого опыта, но была цель – стать профессиональной актрисой, а это означает готовность к большому труду. Мы с ней много работали – месяц провели в репетиционной комнате, потому что весь фильм от начала до конца, все эти неловкие эмоциональные сцены мы репетировали очень подробно. Вплоть до каждого взгляда – как она смотрит в одной сцене, как двигается в другой, весь спектр эмоций, всю пластику прорабатывали много раз. И с ребятами тоже. Это была скрупулезная работа. И получалось не сразу. Но мне нужно было, чтобы мои герои понимали, что они делают, чтобы на съемочной площадке они присвоили себе все эти чувства. Кстати, ту сцену, где она объясняет брату, что больше так жить не может – мы никогда не доводили до конца во время репетиций. Чтобы для съемок сохранить сложность, показать, как ей в эту минуту тяжело.

— Как вы думаете, кто-нибудь из тех ребят, кто до встречи с вами не планировал становиться актером, теперь захочет им стать?

— Все ребята, которые у меня снимались, говорят, что хотят быть актерами. Когда они пришли – мне всех пришлось уговаривать сняться. Буквально каждого из них. Я понимаю, что я выдернула их из жизни, им, может быть, это вообще было не нужно. Я надеюсь, что я не нанесла им вреда, и что съемки в фильме смогли приоткрыть в них какое-то знание о себе, которое поможет решить, что им делать дальше.

Кира

— На съемочной площадке вы — тиран? Можете рассердиться?

 — Это ужасное слово — тиран. Я требовательная. Конечно, иногда я могла сердиться, но это почти всегда связано с тем, что вокруг очень много обстоятельств, которые складываются так, что ты не можешь делать то, что задумано. То есть ты два года готовишься снимать фильм, и у тебя есть 25 дней, чтобы это сделать и два часа, чтобы снять какой-то кадр.

— Вы сейчас еще в этом фильме?

— Уже нет.

— Поедете на Кавказ?

 — Мне всегда обязательно надо ехать на Кавказ.

 — У вас там много друзей?

— Нет, почти никого, только мама.

— А что вы там делаете, когда не работаете?

— А вы думаете, у режиссера есть выходные? Режиссер не может отключиться, он всегда работает.

Кавказ

— Как надо снимать фильмы о Кавказе, чтобы там что-то поменялось?

— Я мало верю в терапевтические цели кино. Кино – это возможность внутри своей текущей жизни прожить еще одну. Но может быть, вот этот опыт не позволит кому-то довести близкого человека до отчаянья, поможет разжать кулаки? У меня есть только вопрос, и нет ответа. Единственное, в чем я уверена, что нам нужно больше хорошего гуманитарного образования, оно поможет нам и многое спасти и создать новое.

— А когда вы говорите «мы», «нам» – вы имеете в виду Кавказ?

— Конечно. То, что я родилась и выросла на Кавказе, я считаю своей привилегией.

Заира Абдулаева
Фото предоставлены Кирой Коваленко