Московский кризисный центр «Китеж» на протяжении многих лет помогает многим женщинам, оказавшимся в трудных жизненных ситуациях. Сюда обращаются за помощью, как правило, жертвы домашнего насилия. Часть из них – жительницы и уроженки Северного Кавказа. Даптар поговорил с директором Центра Аленой Ельцовой о том, из-за убегают от семьи кавказские девушки, как они адаптируются в новых условиях и как у них потом складывается судьба.
— Алена, я хотела поговорить о женщинах с Северного Кавказа, которым вы помогаете. Есть ли в их историях какие-то типичные черты?
— Я бы разделила наших женщин на несколько групп. Первая часть приезжает с Северного Кавказа, и в их случаях есть преследование со стороны родителей, братьев или мужей. Кстати, со стороны мужей – минимальное количество случаев, их меньше всего. Очень часто именно братья угрожают женщине, если они считают ее поведение неподобающим.
Вторая большая группа – это представительницы диаспоры, которые живут в Москве или центральной России. Тут работает такая странная вещь, что их родители, как правило, очень светские люди и легко идут на компромисс с религиозными ценностями. Они выглядят по-светски, занимают высокие посты, имеют бизнес, но они требуют соблюдения традиций своими детьми, чего не смогли реализовать сами: пусть я не следую религиозным предписаниям, но уж мои дети, особенно девочки, должны это исполнять и жить по-другому.
Потому что мальчиков это редко касается, мальчики могут вести разнузданный образ жизни, не быть целомудренными, употреблять алкоголь, а девочки должны быть мифологическими существами типа русалок или наяд.
Девушка не должна быть телесной, должна целиком состоять их послушания и из хорошего образования до тех пор, пока это не вредит будущему замужеству. Должна состоять из целомудрия, которое каждый представляет себе по-своему и где не допускаются ни взгляды, ни какие-то переписки, не должно быть ни тени подозрения, что девушка может вести себя не целомудренно. Девочки не могут соответствовать этой фантазии, потому что это нереально, и за это подвергаются физическому насилию и преследованию, если решили изменить образ жизни.
— Если сравнивать случаи женщин с Северного Кавказа и других регионов России, есть ли разница в том, от чего они бегут?
— У многих женщин на Северном Кавказе очень мало жизненного опыта и много выученной беспомощности за счет того, что старшие родственники, родители или мужья принимали за них все решения. Им нужно научиться принимать решения. Мне приходит в голову образ глубоководной рыбы, которая всю жизнь живет под давлением, а потом она выплывает на поверхность, давление исчезает, и у нее нарушается чувство границ. Еще они привыкли, что у них есть клан или тухум – поддерживающая среда. И какой бы токсичной она ни была, все равно это среда, какими бы токсичными ни были мать и отец, все равно это мать и отец. Им нужна поддержка, среда, сообщество, и они пытаются его создать всеми силами в условиях кризисного центра. При этом они могут ругаться друг с другом, тут же мириться, вместе идти отдыхать, потом что-то выяснять. Идет очень сложный процесс становления: человек, обретший границы, пытается их обтачивать о сотрудников, о других подопечных.
Кавказские девушки немного другие, потому что в них искусственно взращивают инфантилизм, зависимость от родни, у них меньше возможности обрести четко выраженную индивидуальность. И они ее обретают, если им в какой-то момент удается спрятаться от преследований, кто-то быстрее, кто-то медленнее.
Есть очень хорошие примеры девочек, которые прекрасно справляются. Им нужна большая семья, плечо, поддержка. Кто-то ищет кто заменит маму, кто-то – кто заменит сестру. Отец и брат это вообще больная тема. Для меня долгое время было нонсенсом, что отец и брат, то есть те люди, которые должны сдувать с девочки пылинки и стоять за нее против всего мира, вдруг оказываются теми людьми, которые жестоко ее избивают. Например, за то, что девочка криво поставила кроссовки, не так завязала шнурки, надела платье не того цвета. У меня просто не укладывается в голове: ведь кто еще тебя спасет, если не твоя родня? Получается, твой же ближний это твой враг.
В случаях российских женщин нет такого, что братья пытаются их физически контролировать или избивать. Такая, к сожалению, особенность Северного Кавказа.
— А как выглядит их реабилитация, как ваши подопечные с Северного Кавказа потом адаптируются в новых обстоятельствах и справляются с новыми вызовами?
— Это многогранный процесс. Многим из них приходится уезжать за границу, потому что в России они не чувствуют себя в безопасности. За границей уже около тридцати лет существуют чеченские общины, которые появились после первой чеченской войны, они достаточно замкнутые, но кто хочет, становится там светским, кто хочет, остается религиозным. Так же и с нашими женщинами. Все зависит от нее самой: кто-то продолжает соблюдать все нормы, они так же одеваются и едят халяльную еду. Мы однажды купили курицу одной женщине, и она отдала ее соседке, так как курица была не халяльная (не зарезанная по исламским нормам – прим. Даптара), а мы ее с трудом тогда нашли и не могли этого понять. Но самое главное, что теперь это был действительно ее выбор, и многие девушки выбирают оставаться в исламе.
Наша цель в том, чтобы женщина все делала не из-под палки, а чтобы у нее был выбор надевать хиджаб. Тем более в Москве сейчас много женщин в хиджабе, есть много магазинов исламской одежды, это часть нашей многонациональной московской среды, так что они вливаются и чувствуют себя как дома. Нет такого, что кто-то не так посмотрит на женщину в хиджабе.
Да, квартиру могут не сдать, но точно так же относятся и к семьям с больными детьми (был скандал не так давно, когда не сдали квартиру из-за онкологического заболевания у ребенка) и к многодетным семьям. Многие девочки продолжают общаться, вместе снимать жилье и даже вместе работать. Но и не было такого, что девочки с Северного Кавказа дружат только со своими. Нет, все вместе дружат, готовят еду, гуляют, и никто не чувствует себя белой вороной. У Москвы есть много недостатков, но женщина с Северного Кавказа точно не будет чувствовать себя здесь ущербной.
Эти женщины часто находят себе мужей-мусульман, но бывает, что они выходят замуж за русских или людей других национальностей. В прошлом году у нас было несколько девушек из Дагестана, которые получали помощь психологов. Они выбрали мужчину другой веры, а семья их выбор не принимала. Однажды был запрос, который меня потряс. Женщина хотела проработать в себе агрессию: «Меня в детстве били, а я не хочу бить своих детей, я всегда обещала себе, что не стану такой, как они, но я понимаю, что я могу сделать это, ведь это идет из семьи, и кому-то нужно остановить круговорот насилия». Сценарии у всех очень разные, нет закономерностей. Конечно, первое время свобода пьянит, но потом человек остепеняется, понимает, что свобода у него есть, перед ним открыты все пути, и он может выбрать любой.
— Вы сказали о свободе. А были ли яркие эпизоды, связанные с ее обретением, которые вам запомнились?
— Очень многие девушки начинают красить волосы в розовый цвет, не знаю, почему именно розовый. Или делать яркие прически, макияж, снимать видео в тикток. Какое видео в тикток, ты же скрываешься! Но они так ищут пути самовыражения. Или надевать платья с декольте, даже просто примерять, а не ходить по улице. У нас есть социальный магазин, где много вечерних платьев, туфель на каблуках. Я с интересом смотрела, как их это захватывает, как они мерят это все, как будто бы человек начинает примерять на себя другие жизни.
Не могу сказать, что они начинают выпивать или гулять с мужчинами, такого нет. Максимум, что они делали, это курили кальян, мы ругались, конечно. Только один раз девушка привела своего молодого человека, нарушив наши правила, и нам пришлось отказать ей в приюте. Видимо, родители думают, что девочки пустятся во все тяжкие, если окажутся предоставлены сами себе, но ничего такого нет, они начинают много работать, пахать как лошади.
Как-то раз я помогала съезжать девушке, она несла один пакет с вещами и коробку с книжками, и сверху там был Станислав Лем. Я спросила: «Ты тоже любишь Лема?». Она ответила: «Да». В этот момент я почувствовала, будто бы она моя сестра. Любые наши представления о людях могут оказаться ложными. Настолько мы все сложные, уникальные, каждый человек это отдельная вселенная, подходить с линейкой и обобщить их до категории «кавказские девушки» невозможно. Я могу только сказать о них, что они потрясающе красивые и, мне кажется, крепко стоят на ногах, как несгибаемые деревца.
Я вспоминаю одну девушку, которая пережила страшное, и когда я пришла к ней, она стояла своими босыми ножками на полу, и я вдруг увидела, как крепко она стоит на земле и насколько сложно ее сломать. Сколько силы нужно иметь, чтобы выбраться из этого всего.
Я очень уважаю и люблю наших подопечных, несмотря на то, что иногда они делали ошибки, но это ошибки живых людей. Есть женщина, которой мы сейчас помогаем, она могла хитрить и доводить нас, но в какой-то момент я поймала себя на мысли, что очень сильно ее люблю. Когда мы встречаемся, я крепко ее обнимаю, потому что при всех ее несовершенствах это прекрасный человек, и я рада даже просто обсудить с ней жизнь, мне ценно ее мнение. Я люблю стержень, который есть в девушках с Кавказа.
— Как же это сочетается с выученной беспомощностью?
— Думаю, это как в метафоре со всплывшей рыбой: нужно время, чтобы выстроить границы. Рано или поздно все нормализуется. У всех нас бывают моменты слабости, мы все живые люди, мы можем быть в депрессии и не убираться дома, но в этот момент нас никто не видит. А работники кризисных центров видят людей в не лучший их момент. А после в девочках остается стремление сеять добро. Они спрашивают, как могут отблагодарить нас за помощь, а я говорю, что потом, когда они встанут на ноги, то смогут придти в какой-нибудь кризисный центр и помочь. Чаще всего эта идея очень мотивирует женщин, это придает им вектор развития. Они пытаются представить себе, что с ними будет через пять лет, через десять. Когда после жизни в болоте женщина в какой-то момент ощущает, что все зависит только от нее, и делает первый шаг к обретению самостоятельности. Это и есть путь преодоления выученной беспомощности.
— Недавно была громкая история, когда чеченские силовики ворвались в кризисную квартиру группы «Марем» в Махачкале. Происходило ли что-то подобное с «Китежем»? Есть ли точки, где не срабатывают протоколы безопасности?
— Это сами женщины. Один из терапевтических элементов – это когда они делятся своими историями и обсуждают их. У центра «Насилию.нет» (признан в РФ иноагентом; и Центр, и Даптар с этим не согласны! – прим. редакции) есть группа поддержки, и наши женщины туда ходили, но если группы нет или она недоступна, они пытаются импровизированно делиться с другими и невольно могут раскрыть свои тайны.
Еще они пытаются обновить свои прошлые связи. Очень сложно предугадать все. Бывали случаи, когда мы ходили по самой ниточке, но чаще всего мы справлялись. Был случай, когда женщину обманули, ей сказали, что приехали ее друзья, она вышла, и ее забрали – на столе остались документы, деньги, линзы. К тому же страх – это сильнейшая эмоция, поэтому люди иногда не понимают что делают.
Или случай Марем Алиевой, когда мы ее уже эвакуировали в Беларусь, а там уже каким-то образом через вотсапп ее раскрыли. Она написала сестре, я уже не помню подробностей. Мы пытаемся объяснять, что даже если она поменяла телефон, ее родственники номера не поменяли, и кто-то может читать переписку родственников и таким образом выходить на них. Но как отказаться от родни? Сложно. Мы можем сто раз сказать, а они не выдержат и напишут подруге, хотя бы даже через сообщения в «Сбербанке», кто во что горазд. Кроме этих двух случаев у нас не было сильных проколов.
В прошлом году о девушке, которая уже выписалась от нас, родственникам сообщили силовики после того, как она сходила на митинг и попала в систему городского наблюдения. В итоге ее выкрали по дороге с работы домой. Я знаю, что она жива, но с ней все строго.
— В этом году после ряда материалов о домашнем насилии на Северном Кавказе развернулась дискуссия о колониальности взгляда их авторов: домашнее насилие изображается как культурная особенность огромного региона. Как в разговоре о насилии избежать этой ловушки?
— У меня есть своя точка зрения, как воспринимать это с точки зрения критики колониализма. Сейчас считается более продвинутым быть атеисткой, чем христианкой или мусульманкой, тем не менее, большая часть активисток на Северном Кавказе – мусульманки. И когда я вижу русских девочек, которые приходят учить их феминизму, говоря снять с себя «эту тряпку», я каждый раз думаю: какое право ты имеешь?
Люди могут быть разными, у всех есть своя культура, которой они не хотят лишаться, и они в этом правы. Конечно, в любой культуре есть патриархальные предрассудки, но они есть везде. В той же Русской православной церкви, с которой мы сотрудничаем, и вообще в христианстве есть очень много патриархальных вещей, но это есть и в науке, и мы же не предлагаем выбросить всю науку за то, что в ней было и есть много патриархальных идей.
Борясь за права женщин, не нужно пытаться привести всех к одному знаменателю. Мы не можем учить кого-то правильно спасаться или говорить, ходить ли им в хиджабе или нет.
У меня есть коллеги-феминистки, которые исповедуют ислам, есть много православных и католических феминисток, вообще вера и права женщин лежат в разных плоскостях.
Надо поддерживать наше разнообразие: и религиозное, и этническое.
Надо бороться не с самой культурой, а с патриархальными предрассудками – тут могут быть разные дискуссии, конечно. И у женщин есть достаточный опыт и уровень, чтобы придти к этому пониманию самим.
Катя Дикова
DAPTAR 