Жаркий июньский день. Во дворе дома на улице Кирова в ингушском городе Сунжа стоят четверо. Невысокий худой мужчина, по-европейски одетая девушка и две местные женщины в длинных черных платьях, какие носят многие мусульманки на Северном Кавказе.

Одна из местных – в никабе. Это Хеда Пацаева. Когда-то Хеда жила на этой улице, в этом доме, а худой мужчина, назовем его Саид (так попросила героиня публикации), был ее мужем. Здесь, в этом доме, она жила, обслуживала всю семью мужа, рожала детей, терпела унижение, побои и издевательства. А семь лет назад ушла из него навсегда.

Мы скажем детям, что ты была хорошая

Это не был брак по любви, его и браком по согласию трудно назвать. Ей было 19 лет, ему – 38, он «ухаживал», как умел, она этим тяготилась, замирала, когда он с друзьями заходил в магазин, где она работала продавщицей, чтобы показать им «будущую жену». Хеда даже пыталась бежать от всего этого, но тетка, у которой она рассчитывала найти приют, уговорила ее вернуться и дать согласие на брак. О них с Саидом уже начали шептаться, а на Кавказе это может быть очень опасно. Смертельно опасно.

…Бить ее он начал почти сразу. И очень скоро все это зашло так далеко, что следующим этапом была бы реанимация или смерть. Сестры Саида даже обещали: «когда умрешь, скажем детям, что ты была хорошая».

Тогда Хеда и развелась в первый раз. Развелась, уехала в другой город, нашла там работу. Но Саид не мог так просто ее отпустить, уговорил ее маму дать ему хедин номер, нашел, вернул в Ингушетию и, обещая отдать ей мальчиков, добился ее согласия на повторный брак. Тянул месяц, не приводил детей, саму Хеду избивал, душил, мучил. Остановило Саида лишь вмешательство местного участкового – рослого мускулистого парня. Тот предупредил: посажу!

В 2015 году Хеда наконец решилась и ушла из этого дома навсегда. Свобода ей дорого обошлась. Ей не позволили забрать детей. А еще пришлось преодолевать сопротивление собственной семьи, чтобы отвоевать право жить самостоятельно. Что большая редкость для Чечни и Ингушетии, где женщина живет либо в своей семье, либо в семье мужа, но одна – практически никогда. Хеда снимает квартиру, сама на нее зарабатывает. Она автоинструктор и водит такси для женщин, которым родственники или мужья не позволяют ездить с водителями-мужчинами. Водить ее учил отец, еще в детстве, ей нравилось. А разведясь, она решила, что эта профессия ей подойдет. Хеда отучилась, получила права и стала учить других. И тут тоже пришлось повоевать: для Ингушетии женщина-таксистка явление не из рядовых.

А еще пришлось воевать за никаб. После того, как Хеда развелась и оказалась разлучена с сыновьями, она страшно затосковала. Целыми днями лежала, отвернувшись к стене. Утешение нашла в религии. А через какое-то время решила для себя, что больше ни один мужчина не увидит ее лица…

Теперь она носит никаб и темные перчатки без пальцев.

Хеда энергичная, активная. Она востребована и неплохо зарабатывает. Можно было бы сказать, что она сумела наладить свою жизнь, если бы не дети. Дети, которых с ней нет.

Побыть с сыновьями Хеде удавалось лишь урывками. Иногда бывший муж был неожиданно «добрый», а иногда удавалось договориться с учителями и отпросить мальчиков с уроков. Но скоро он женился и перепоручил сыновей Асет, своей новой жене. Мальчикам объявили: она ваша новая мама.

Ты старший, ты должен ее прогонять

Как это часто бывает на Кавказе, отъемом детей Саид не ограничился. У Хеды отобрали документы на материнский капитал, подделали ее подпись и обналичили средства, переписав какую-то сараюшку на сестру Саида. Так сказать, «приобрели недвижимость», чтобы получить живые деньги.

Несмотря на то, что детей отняли совсем малышами, несмотря на то, что их бьют и наказывают за попытку связаться с мамой (даже с подаренного ею телефона), Хеда не потеряла контакт с мальчиками. Ситуация усугубилась, когда она подала в суд. Хотела забрать детей, думала, шансы есть. Ведь, по ее словам, бывший муж страдает наркотической зависимостью, а свекор – алкогольной: дети с ними не в безопасности.

Хеда отдала адвокату тридцать тысяч, ее убедили, что для начала  надо определить порядок общения с детьми, дождаться пока те привыкнут и уж потом забирать насовсем. В итоге Хеда получила один корявенько написанный иск, одно заседание, где защитник молчал, и странноватое решение судьи с предписанием отдавать детей маме с ночевкой на воскресенье раз в неделю и на семейное праздники «с учетом мнения отца».

Но и это решение Саид ни разу не выполнил. Ни разу не отпустил детей к Хеде ни с ночевкой, ни просто в гости. Лишь однажду общий знакомый уговорил его выехать с детьми к речке на пикник. И Хеду пригласил тоже.

Хеда рассказывает об этом дне, как о самом счастливом и безмятежном за последние годы. Казалось, он станет началом нового этапа в ее жизни, этапа примирения и налаживания хоть каких-то человеческих отношений с бывшим мужем, а это бы позволило получить передышку в изнуряющей войне с бывшим мужем. А война эта прошлась катком и по самой Хеде, и по ее сыновьям.

На старшего, рассказывает она, дома давят с особенной силой. «Ты старший, – говорят ему. – Ты должен прогонять ее, когда приходит».

Рай под ногами матерей

В тот день, 1 июля, Хеда пришла к детям не одна. Кроме подруги с ней была Екатерина Селезнева, юристка проекта «Кавказ без матери», который исследует обычай отъема детей у мам на Кавказе и помогает пострадавшим женщинам связаться с правозащитными организациями и НКО.

Еще у ворот Хеда звонит Саиду и просит вывести к ней Эльберда и Муслима. И дети вышли. Вышли для того, чтобы под пристальным взглядом отца продемонстрировать то, чему их так старательно учили. А именно – ненависти к матери. Ненависть выражается просто – нужно толкать женщину, растерянно стоящую перед тобой, кричать ей «уходи» и стараться не вспоминать, как успокаивала прохлада ее ладони, коснувшейся горячего лба, как убаюкивал ее голос, как само ее присутствие развеивало все страхи. Все, кроме страха перед яростью отца.

Июльским жарким днем во дворе своего дома два маленьких мальчика отрабатывают свой урок. Отец с удовольствием наблюдает, как бывшую жену выталкивают за ворота.
«Видите, – обращается он к Екатерине. – Они сами не хотят. Она их бросила шесть лет назад».

Но, стараясь произвести на «юристку из Москвы» хорошее впечатление, все же соглашается позволить сыновьям побыть с матерью

– Идите, поговорите! – Саид машет рукой за ворота и тут же сам идет за детьми.

– Может, оставите их одних?

– А она их увезет, похитит, она уже сбегала!

– А почему вы не выполняете решение суда?

– А я с ним не согласен. И вообще, дети ее видеть не хотят, она их бросила, сбежала.

Саид наблюдает, как говорят дети с мамой, прислушивается к их голосам и кивает, когда мальчики говорят то, что нужно ему. Потом решает, что беседа затянулась и окликает старшего: «Позови маму!»

Тот бежит в дом за «мамой». За Асет.

Хеда стоит, выпрямив спину.

Семейные праздники

Представитель службы судебных приставов (просил не называть его имени) первым делом интересуется:

– А вы откуда приехали? Из Москвы? Вижу, дело резонансное будет. За 17 лет работы я такое постоянно вижу, одно и то же. У нас, ингушей и чеченцев, немного свой специфический подход.

– А как специфика сочетается с законами Российской Федерации?

– Мы работаем, стараемся, ведь мы живем в светском государстве. Если отец препятствует встречам детей с мамой, давит на них, надо привлечь психолога. Тогда делаем несколько процедур с психологом, чтобы ребенок привык, если не хочет идти. Заводим ребенка и маму в кабинет вместе с психологом.  Если отец детей работает, нам легче призвать его к ответственности через руководство на его работе. Некоторые не боятся Всевышнего, но боятся начальства.

– Вы говорите, что приставы тоже местные уроженцы. На них влияет местная специфика, например, что только с разрешения отца можно детей показывать матери?

– Если влияет, то нам лучше всем домой уйти и не работать. Мы его вызовем сюда, пообщаемся. Объясним, чем его противодействие чревато, что мы можем сделать, какие есть санкции.

Конечно, он сразу побежит к адвокату. И будет детей обрабатывать. А вы в муфтият обращались, у духовных лидеров были?

Надо, чтобы кто-то ему объяснил, что мать имеет такое же право на воспитание детей, как и отец. И во всех религиях об этом прямо говорится. Я хочу понять психологию этого человека.

– А у него такая психология, мол, как я сказал, так и будет, – устало роняет Хеда. – Он мне сказал, что никакой суд не поможет, хоть к самому богу иди.

– А причина развода? Я почему спрашиваю. Надо быть готовым, что он вам будет разное говорить и попрекать, и про ваш образ жизни, и что вы якобы его не слушали. У нас был такой случай, мужчина развелся, потому что жена, не спросив его, уехала на море. Вообще было бы легче, если бы вы пришли сразу, как развелись, дети были меньше, а сейчас их много лет обрабатывают. Чувствую, что здесь сложный случай.

Пристав вчитывается в решение суда, морщит лоб, дойдя до фразы «в дни семейных праздников с учетом мнения ответчика и несовершеннолетних детей на одну ночевку с определенного родителями дня с 10.00 до 10.00 следующего дня».

– Этот судья как-то абстрактно написал, – возмущается пристав. – Что значит «семейные праздники»? День рождения или что? Тут какой-то подвох. Он за это зацепится. «Время общения матери с детьми может быть увеличено или уменьшено по согласованию с родителями». Зачем же так писать, заведомо зная, что отец против? Нужно прописывать твердо установленное время. 

Он обещает произвести по делу Хеды все процессуальные действия, предусмотренные законом. Привлечь органы опеки, психологов и всех-всех-всех, кого только можно.

Его голос звучит убедительно и сам он кажется искренним. Три женщины – Хеда, юристка и я, – стоящие перед ним чувствуют, что кажется, нашли поддержку. Только вот напоследок пристав рассказывает историю из своей практики. Как несколько лет назад взялся за такое же дело, привлек духовенство, выдержал ярость отца и исполнил-таки решения суда, передав матери ребенка. Она была счастлива, клялась, что посвятит ребенку всю свою жизнь. А через год вышла замуж. И передала отцу ребенка, отвоеванного с таким трудом…

С широко закрытыми глазами

Отделение полиции в Сунже обнесено высоким забором. Поверх забора – колючая проволока. Около часа группка из трех женщин стоит у этого забора, ожидая, когда их пропустят к старшему инспектору по делам несовершеннолетних в городе Сунжа Марем Барахоевой. Наконец их впускают внутрь, тщательно осмотрев на входе.

Марем спокойна и выдержана. На ней форменная рубашка с погонами, голову покрывает платок, повязанный сзади и оставляющий открытыми лицо и шею. Марем бросает неодобрительный взгляд на Хеду с ее никабом% она наверняка в курсе, как уполномоченная по правам ребенка в Ингушетии Зарема Чахкиева заявила, что не придет к Хеде на суд, если та не снимет «вот это вот».

– Ваш бывший муж говорит, что детей не бьют, что он их к вам привозит повидаться, – начинает Барахоева.

– Это неправда. Ни разу не привозил.

– Он, по крайней мере говорил, что никогда не ограничивал, не будет ограничивать. Единственное, он сказал, он не хочет, чтобы вы их забирали куда-то, чтобы вы опять не пропали. Он боится, что уедете с детьми. Вы понимаете? Тут у нас случаи бывали. Он говорит, что разрешает пожить со своими детьми какое-то время.

– Где пожить?

– У него.

«У него». Это в том доме, откуда Хеду выталкивал старший сын, где живет Асет, новая «мама» ее детей, где живет и сам Саид, который столько лет ее преследовал, избивал, мучил. В том доме, откуда Хеда бежала.

– Как он разрешает мне там пожить, если там жена не пускает просто на порог?

– А при чем тут жена, если муж дома. Он, по крайней мере, так говорит.

– Я вернулась к нему из-за детей, но из-за того, что он мне детей не дает, мне смысла не было там дальше оставаться. Тем более, что он меня избивал и душил до полусмерти.

– А вот для этого нужны доказательства, без них мы ничего не можем сделать.

Доказательства же, как выяснилось, должна добывать сама Хеда. Доказательства того, что к детям ее не пускают, что детей бьют, что на них давят, принуждая грубить матери, выгонять ее из дома, вырезая из своей памяти и сердца любовь и тоску по ней. Саиду доказывать ничего не нужно. Он мужчина, он главный и старший инспектор по делам несовершеннолетних Бахароева, говоря о детях Хеды, цитирует его слова: «Дети, он говорит, не хотят идти к ней. Говорят, что мама постоянно на телефоне, что маме до них дела нету. Дети говорят так. Она постоянно на телефоне».

Замкнутый круг: решение суда есть и Хеда имеет право общаться с детьми, их отец говорит, что они якобы не хотят. Но они хотят и тайком ей звонят. За это их бьют, но это никак нельзя доказать, потому что бьют их дома. И дети знают, что после короткого свидания с мамой они снова должны будут вернуться в дом отца и мачехи, где придется расплачиваться за эти свидания…

Старший инспектор по делам несовершеннолетних Барахоева несомненно все это знает. История Хеды не исключительная, таких сотни. Возможно, когда-то Барахоева и пыталась помочь этим женщинам, но давно устала и отказалась от своей затеи, перейдя на сторону «сильного». Того, кто представляет большую опасность, кто может устроить дебош, напасть, затеять скандал, устроить неприятности по службе. И это явно не Хеда.

– Он говорит, что вы детей оставили, сбежали.

– Он меня избивал, отец его меня доставал постоянно. Я под притеснением, избиением жила там, под унижением. Это я терпела все. Я даже «развод» не говорила. Я говорила, что хочу жить хоть в вагончике с моими детьми. Вместо этого материнский капитал отобрали, подделали мою подпись, переписали, имущество все забрали, детей отобрали, меня выкинули. Вот что там было!

– Просто стресс у женщины, если у нее детей забирают, – Барахоева обращается к Екатерине, будто ищет у «московской юристки» поддержки и понимания. – Это у каждой, я считаю, может быть. Ее муж, что говорит? Говорит, что на все готов, готов на все глаза закрыть, лишь бы дети с матерью были!

…Хеда садится в свою машину, поправляет никаб. Он защищает от нескромных мужских взглядов. А еще никаб помогает скрыть, как искажается лицо женщины, когда ей больно.

Лидия Михальченко