«Недавно она разошлась с мужем, после чего посмела вернуться в родной аул. Дядя Муртуз сказал, что по обычаям Зазу надо убить». «Даптар» публикует отрывки из повести Надиршаха Хачилаева «Спустившийся с гор».
Солнце пекло по-осеннему сладко. Со старого абрикосового дерева время от времени падали поодиночке переспевшие желтые плоды. Отец взял остро наточенный нож, сделанный из старинного иранского ятагана. На его лезвии еще сохранились четко выгравированные рисунки скачущих колесниц с лучниками. Читая одними губами молитву, отец подошел к жертвенному барану, которого, прижав к земле, мы держали за ноги. Правым коленом он уперся ему в затылок и, ухватив за подбородок, сильным движением отвел его голову назад. Шея барана изогнулась так, что из-под густой шерсти на горле показалась розовая кожа.
Отец прочитал молитву и провел ножом по горлу барана. Хлынул поток крови. Баран дергал ногами, пытаясь вырваться, но мы его удержали.
Спустя какое-то время отец велел нам отпустить ноги барана. Как только на животном, бившемся в предсмертных конвульсиях, начала дрожать шерсть, ему по обычаю налили воду в горло. Он побарахтал ногами и успокоился навсегда.
Когда обрабатывали тушу, подвесив ее на крюк, женщины с тазиками по очереди подходили за внутренностями. В тазик моей троюродной сестры Зазы вывалили пузатую темно-зеленую требуху с печенью цвета красного гранита. От требухи шел пар, и Заза отворачивала лицо. Свежая требуха лишь чуть-чуть воняет навозом, но Заза отворачивалась и пыталалась не дышать испарениями от внутренностей.
– Что ты отворачиваешься, дура? – рявкнул на нее проходивший мимо дядя Муртуз. – Небось привыкла в городе к запахам духов и сельский труд тебе уже не по нутру?
Заза взглянула было на Муртуза укоризненным взглядом, но в этот момент ее младший брат Сайпу ударил ее по лбу костяшками пальцев. Заза ничего не сказала, но кровь быстро прилила к ее белому правильно очерченному лицу. Она больше не пыталась ни взглянуть на дядю, ни что-либо сказать ему. Словно оглушенная, отошла в сторону, поставила у крыльца тазик с требухой и скрылась за дверью дома.
Год назад в городе Каспийске Заза, не спросясь ни у кого, вышла замуж. Недавно она разошлась с мужем, после чего посмела вернуться в родной аул и теперь родные не знали, как к ней относиться. По этому поводу дядя Муртуз собрал всех родственников мужского пола в верхней части дома. Он сказал, что по нашим обычаям Зазу надо убить!
– Если, конечно, мы считаем себя достойными мужчинами, – добавил он после паузы.
Мой отец был категорически против. Он сказал, что у Зазы есть мать и отец и здесь присутствующий младший брат Сайпу. Пусть они соберутся, примут решение, а наше дело – поддержать или не поддержать их.
– Не ты их родил, Муртуз, чтобы брать на себя такие дела.
– Родил не я, но позор-то и на меня ложится.
– Не знаю, как насчет позора, я тебе говорю, как в подобных случаях принято поступать.
– Конечно, у кого достоинства нет, тому стыд глаза не колет, – оказал дядя Муртуз.
– Ты на что намекаешь?
– Я не намекаю, я прямо говорю.
– Так! По-моему, этот человек вызывает меня на какую-то крайность.
– На крайность-то как раз ты и не способен.
Отец постоял некоторое время в оцепенении, а потом плюнул в Муртуза. Тот бросился на него, перевернув стол. Дядю держали почти все, кто был в комнате, а отец кричал, чтобы отпустили этого быка, и он ему вспорет кишки!
Я отцеплял ее руки, судорожно хватавшиеся за мои плечи. Я отцеплял ее руки, когда-то по-матерински лелеявшие, нянчившие меня
Удерживая Муртуза, переломали почти всю мебель в доме, перебили посуду. Не зная, что делать, я чуть не плакал от обиды.
После обеда дядя Муртуз сказал, чтобы мы с Сайпу сходили на свадьбу к Илларовым. Сам он из-за траура по Искандару не может идти на свадьбу, надо идти нам. Дядя объяснил, что отношения с Илларовыми из-за их ссоры с Габибом остаются сложными. Илларов Кунма женит своего племянника. Из города приехала вся их родня. Они не здороваются с нами. Муртуз сказал, что противников всегда надо держать в поле зрения. <…>
***
Красные лучи заката горели на белокаменном лбу отвесной скалы Леку. Дядя Муртуз ругал меня за то, что я не заметил на свадьбе среди толпы девушек Зазу.
– Она, шлюха, посмела показаться на людях… Эта бесстыжая тварь решила вконец нас опозорить.
Дядя Муртуз отвесил тяжелую пощечину Сайпу. Тот опустил голову.
– Отвечай за свою сестру, чмошник! – ревел Муртуз. – Видишь, Ансар, нечего ему отвечать!
Дядя сказал, чтобы я привел Зазу к оврагу Эссулрат.
Подходя к нашему родовому дому, я увидел на плоской крыше сакли старую Асли, мою тетку по отцу. Тетя Асли сидела в лучах заката и пела тонким голосом куропатки языческую песню наших предков. И я вдруг вспомнил, как с ружьем в руках охочусь за куропатками. Травяной откос горы освещен закатными лучами – они в горах ярко-красные, теплые, нежные и скоротечные. Куропатки бегут от наползающей холодной тени вверх по освещенному склону – туда, где свет уходит за макушку горы. Я целюсь в куропатку, но не успеваю спустить курок. Куропатки бегут, семеня тоненкими красными ножками. Они в волнении дрыгают крылышками, едва поспевая за алыми лучами. Не дав им добежать до макушки горы, я стреляю дробью – их иногда падало сразу несколько штук.
Я все это вспоминал, слушая тонкий, и певучий, как флейта, голос тети Асли. Она болела грудной болезнью и, сидя на плоской крыше сакли, часто пела для самой себя. Тетя Асли пела для души.
Он орал на меня, чтобы я был мужчиной и не плакал. Через несколько секунд я увидел, как по рукам Зазы потекла кровь.
Когда я вошел в дом, Заза чистила чечевицу. Она готовила чечевичный суп и просила меня подождать. Мать Зазы – Залму, строгая, замкнутая, всегда одетая в черное женщина, сидела рядом. Она чистила лук и, подняв слезящиеся глаза, пригласила меня сесть. Я сказал Зазе, что мне некогда ждать, и просил поторопиться. Она закинула в кипящую кастрюлю горсточку чечевицы и вышла вместе со мной на крыльцо. Я ей сказал, что кухонный передник она может оставить дома.
– Куда мы идем? – спрашивала она меня.
– Следуй за мной, и ты узнаешь,– бесцеремонно отвечал я.
Заза в детстве любила меня, ухаживала за мной, как мать. Она взглянула на меня тревожными большими глазами, лицо у нее было бледное.
– Ансар, почему ты со мной так сурово говоришь? Ты что-то темнишь.
Дальше Заза шла за мной безропотно, молча. Я слышал, как она дышит у меня за спиной и семенит легкими шажками.
Миновав аул, мы завернули на тропинку к темному и всегда сырому оврагу Даркурат. Потом по прямой восходящей тропе поднялись на гору Куртрат. С Куртрат мы спустились к другому оврагу. Там, у мелкого ручейка, Заза увидела Муртуза и тихонько вскрикнула. Она заплакала и начала просить о пощаде. Она вцепилась в мое плечо и пыталась спрятаться за меня.
Дядя Муртуз приказал мне отцепить ее от себя и привести к нему. Я отцеплял ее руки, судорожно хватавшиеся за мои плечи. Я отцеплял ее руки, когда-то по-матерински лелеявшие, нянчившие меня. Дядя Муртуз несколько раз ударил ее пистолетом по голове. Заза не потеряла сознания, но у нее, видимо, отнялись левая нога и рука. Она упала, согнувшись, на правый бок, неподвижно глядя куда-то поверх обрыва. Она глядела, широко раскрыв глаза, словно слепая.
Дядя Муртуз из-за спины накинул ей на шею удавку из тонкой шелковой веревки и начал душить. Заза механически, инстинктивно боролась за жизнь. Она засунула пальцы между удавкой и шеей, судорожно пытаясь защититься. Муртуз, как гора, напрягся, пыхтя и затягивая шнур. Вены на его бычьей шее вздулись. Он орал на меня, чтобы я был мужчиной и не плакал. Через несколько секунд я увидел, как по рукам Зазы потекла кровь.
Муртуз неправильно накинул удавку, он порвал ей этим шелковым шнуром рот до самого горла. С висящими окровавленными щеками, хрипя, как зарезанный барашек, она упала лицом вниз. Муртуз несколько раз выстрелил ей в голову и в сердце. Не глядя на родственницу, он быстро пошел к ручейку и, опершись на локти, сунул голову в воду. Замычал, как крупное животное, и потом долго стонал, тяжело дыша.
– Я вам всем сейчас говорю, – начал он, подняв голову и усаживаясь почти у самой воды. – Вы все меня ненавидите! – Он обращался ко мне, словно я был здесь не один, словно нас было много. – Вы все будете меня винить в том, что я за вас исполнил ваш мужской долг. Долг обычаев, которые не я придумал, а наши предки. Я говорил твоему отцу: или надо во всеуслышание отказаться от обычаев, или их надо исполнять. Иначе не бывает. Вы все будете ненавидеть меня, а я буду ненавидеть твоего отца.
И тут у меня словно кровь застыла в жилах. В этот момент я действительно ненавидел Муртуза.
Ночью Зазу похоронили у большой и шумной реки. Мы похоронили ее в скалах, без надгробного камня и без молитвы. На похоронах были все мужчины нашего рода. Они хоть и качали головами, но вслух ничего сказать Муртузу не смели.
Ночью мне не спалось. Я все время слышал гул водопадов. Они тревожно шумели вдали, неся из темных земных глубин тоскливое дыхание смерти.
Мать Зазы, Залму, металась по комнате, словно хищная птица. Она не ложилась до самого утра. До утра не спал и младший брат Зазы, Сайпу.
Когда мы несли ее к месту захоронения, Муртуз взглянул на обезображенное лицо Зазы и, видимо, вспомнил разбившегося Искандара.
– Только жизнь дарит красоту человеку, – сказал он больным, обессилевшим, хриплым голосом.
Под утро я заснул, но тутже проснулся с холодным сознанием, словно и не спал. Я проснулся с мыслью о неизбежности какого-то страшного конца. Среди тишины утра я различил щемящий дущу шум водопадов и понял, что до самой смерти этот звук будет преследовать меня как память о страшной гибели Зазы. <…>
***
Подойдя к своему дому, я встретил у ворот сторожившую меня Залму. На второй год после трагедии с Зазой она вот так же высторожила дядю Муртуза и нанесла ему несколько ударов кинжалом в грудь. Муртуз сумел отнять у нее кинжал и, прижав Залму к своим ранам, занес ее во двор.
Тетя Залму была вся в черном, босая, с растрескавшимися, почерневшими подошвами. Она из аула в город и обратно ходила пешком. Никого не смущалась, и многие в страхе шарахались от нее. Она была бродячим укором всем нам, она была тенью нашего страшного будущего. Я слышал, что так поговаривают люди. Залму жила неизвестно где, питалась неизвестно чем. Любые попытки позаботиться о ней или вмешаться в ее жизнь встречала в штыки, разражаясь при этом истерическими воплями.
Уставясь на меня отрешенными глазами, она медленно подошла, уперлась лбом в мою переносицу и так сжала мое лицо в своих ладонях, что казалось – она хочет прощупать его костную основу. Шепотом просила меня сказать, где могила ее дочери Зазы. Она просила вернуть ей кости дочери, обещая взамен клад кази-кумухского золота.
– Я ведь вам не родственница и не односельчанка, – повторяла Залму.
Высокогорный Кази-Кумух некогда был известен и славен. Он был политическим и военным центром Дагестана и всего Северного Кавказа. Через него пролегал Великий шелковый путь, все торговые пути и дороги религиозных миссионеров. Залму уверяла, что знает, благодаря чему кумухцы получили все эти дары. Благодаря золотым рудникам, находящимся на горе Кимизу. Залму готова показать, где золото, в обмен на могилу дочери.
– Подумай над этим! Я приду через месяц, в ночь новолуния, когда умрет твоя любимая тетя Асли!
Выпалив все это свистящим шепотом, Залму резко отпустила мое лицо и быстро пошла прочь, пыля по дороге босыми ногами. <…>
DAPTAR 