О браке и разводе, о гименопластике и силиконовых губах, о мужчинах-трутнях и мизогинных женщинах и о многом еще – от врача-гинеколога из Дагестана.
– Здравствуйте, меня зовут… пусть будет Калимат, не хочу, чтобы мои коллеги об этом разговоре узнали, у нас за меньшее скандал до небес могут раздуть. Я живу в Махачкале, работаю в гинекологии больше тридцати лет. У меня трое взрослых детей, четыре внука и муж. При взгляде на него у меня уже много лет возникает только одна мысль: «А не развестись ли мне?», но это так, для справки. Хотя любой психолог, наверное, скажет, что мое семейное положение и есть причина для моего мрачного взгляда на мир и непримиримой позиции.
На работе у меня репутация феминистки, потому что я давно перестала скрывать свое отношение к вывертам нашей дагестанской жизни. Хотя слово «феминистка» меня немного пугает. Я не очень знаю теорию, но то, что у всех на слуху – не встречает у меня понимания. Ну вот эти феминитивы мне кажутся искусственными, или вот эта история про «не бреем подмышки, потому что красивыми быть не обязаны» – красивыми нет, а чистоплотными все-таки хотелось бы.
С мужчинами всегда все было понятно – если есть возможность накинуть на тебя еще одну узду, они это сделают в первую очередь
Или вот еще сексуальная свобода. Я понимаю, конечно, что она всегда была и есть, но вот именно в громком таком виде – она зачем? Я гинеколог с тридцатилетним стажем, я извините, ничего хорошего, что от этой свободы проистекает – не встречала. Даже если называть это красивым словом «полиамория».
Но я живу в Дагестане всю жизнь и вижу, как тут попираются базовые права женщин, и меня это злит с каждым годом все больше. Поэтому, если нет другого слова, чтобы обозначить мою позицию и мои чувства, то пусть будет феминистка.
И меня ею сделали совсем не мужчины, нет.
С мужчинами всегда все было понятно – если есть возможность накинуть на тебя еще одну узду, они это сделают в первую очередь. Потому что это легко и даже напрягаться не надо. Так, слегка пенис потеребить – и ты мужик в глазах пацанов и собственных.
Нет, именно женское лицемерие, которое подается как нечто высокоморальное, вызывает у меня наибольшее отвращение. Сегодня его очень много среди религиозных женщин, причем среди молодых. В моей молодости это была «привилегия» теток. Осудить, одернуть, вернуть в строй, наказать – с какой легкостью наши женщины это делают со своими дочерьми! Проверки девственности собственного ребенка – штука регулярная. Иногда стоят такие две мамаши – родная и мать будущего мужа – вдвоем, руки на пузе сложив. Смотрю на них и думаю, что ведь тоже были молодыми, хотели свободно дышать, хотели счастья. Куда все девается?
И всякий раз ощущения такие, как будто съела жабу. Почему общество решило, что замуж можно только девушкой? Почему если ты решаешь, что с этим мужиком ты спать не хочешь, а вот с тем, другим – да, то кому-то вообще есть до этого дело?
Но и гименопластика – тоже штука регулярная.
В последнем случае я всегда испытываю некое злорадство в отношении гипотетического заказчика. И опять же раздражение – зачем все эти «починки» внизу? Конечно, бывают случаи ужасные, изнасилования, инцест. Но чаще всего в моей практике это прекрасно живущие дамы около тридцати. На работе шутят, что надо предложить полный пакет: «Губы, грудь и опять губы». Вот эта готовность соответствовать ожиданиям чужого дядьки при явном несоответствии этих ожиданий собственным – это ужасное лицемерие. И я верю в то, что, если жить так годами – это тебя ломает и деформирует изнутри.
А еще – ты ничего не получаешь взамен. Не измеряется такое ни деньгами, да ничем не измеряется, и мы все это прекрасно понимаем. И на последнем издыхании – все равно пытаемся соответствовать мужскому взгляду на жизнь.
Я как доктор говорю – я все время это вижу.
Вот приходит женщина на прием. Образованная, ухоженная. Сорок лет. Из тех, что сами себя сделали и всю жизнь работают. Третья беременность, две дочки уже есть. Беременность проблемная – вся матка в больших миомах, два рубца от кесаревых, там ребенку просто нет места расти. И ей плохо, просто зеленая вся. «Доктор, мне надо ребенка сохранить обязательно, это мальчик». Постепенно выясняю – муж сидит где-то в Тамбовской области. Ну как муж – двоюродный брат, за которого ее, тридцатилетнюю старую деву, отдали (после его первой отсидки). В этом Тамбове есть другая жена, с ней он живет всю жизнь, а эта тут, за его родителями смотрит, а дочками он ее во время редких визитов на родину наградил. Денег на детей не давал, кукол пару раз привозил. Свекровь, она же – родная тетя – сына поддерживала: «Ты же понимаешь, что вы по поженились по правилам семьи, а там любимая у него была». А что денег сын не давал, ну так ты работаешь, куда тебе их тратить?
А когда опять посадили этого мужа – она к нему ездить начала, потому что местная жена отказалась, а если продукты не возить, то он там от туберкулеза умрет. Свекровь в ногах валялась, умоляла. Ну вот так и получился мальчик, но нужно же, чтобы сын был? От той жены есть, но родня их не очень признает, а тут вот наследник как раз.
Как же я злюсь, не передать. Кричу потом в пространство: Наследник чего? Где эти ваши несметные деньги? Что там наследовать кроме папашиного уголовного ДНК? Умная, работаешь, забери детей и уходи, пусть сами своего дурного сына проблемы решают. Но понимаю, что не уйдет. Будет хлебать вот это все ложкой до последнего вздоха.
Мы все растем в таком дагестанском коконе, который – хотите вы того или нет – вас регулирует и формирует
Или вот еще случай. Пришла девочка. Покрытая. Тридцать лет, а по виду на десять лет больше. Сорок килограммов, ручки тонкие. Четверо у нее. Лежачая свекровь. И муж, которые забирает все детские. И она опять беременна. И муж радуется, что денег будет больше. Это не мои слова, это она вскользь так упоминает. А она хочет сделать аборт. Плачет, говорит, что смертельный грех, что муж из мечети не выходит, очень набожный, что свекровь лежачая молится вслух постоянно и вокруг вся родня очень праведная, ее старшие дочки с трех лет в хиджабах. Но она больше не может так жить. У нее нет ни сил, ни денег, ни здоровья продолжать эту жизнь. Так и сказала: «Продолжать эту жизнь». Участковая консультация аборт не поддержала – там куча всяких болячек дополнительных еще, так она к нам в больницу прибежала. Деньги у сестры заняла.
Честно – я была готова сама за процедуру заплатить, при том, что понимаю: завтра этот изредка выходящий из мечети праведник сделает ей еще одного ребенка – потому что пособия же, а он без работы. Договорились, что придет в середине недели, но она не пришла. Уже, наверное, муж пятое детское пособие тратит в перерывах между земными поклонами. Мы таких мужиков между собой называем «маточные мужья» и «трутни».
Живут за счет матки жены и не особенно это скрывают.
Во времена моего студенчества ходила легенда про одного врача. Известная была женщина, ветеран войны. Доктор наук, сложными случаями занималась. Вот к ней как-то роженицу из села привезли, а там седьмой ребенок кесаревым, и мать еле жива. Еле спасли. Так ветеран акушерства и гинекологии разъярилась и маточные трубы женщине в разные стороны развела. И никто пикнуть не смел, потому что ей надо было женщине жизнь сохранить. А та через пару лет явилась со словами: «Помоги, ребенок нужен, муж говорит, что десять детей родить надо, чтобы ему «Волгу» дали». Ну доктор ей сказала: «Лечись, конечно!»
Я не знаю, правда это или нет, но вот этого врача логику понимаю все чаще. Только не трубы разводила б, а семявыводящие потоки у этих «маточных».
Вы спросите, как это я одновременно возмущаюсь такими установками и против сексуальной свободы и нет ли противоречия? А я вам отвечу, что навидалась такого за годы практики – столько дурных болячек, которых можно было бы избежать, если б человек просто думал головой! Сексуальную свободу надо заслужить, выдавать ее тупицам смысла нет.
Любая свобода – это ответственность.
И уважение к себе.
С нашей дагестанской жизнью это очень плохо коррелирует.
Мы все растем в таком дагестанском коконе, который – хотите вы того или нет – вас регулирует и формирует. Даже если вы росли в городе, который углы сглаживает. Но вот вопрос – почему такое отношение к женщине – норма, у меня впервые возник много лет назад, когда я только окончила ординатуру и вышла на работу.
До сих пор помню эту сельскую девочку, которую ко мне привели, требуя проверить ее девственность. 17 лет, платочек, кабалай. В коридоре стояла толпа теток и один мужик, и все что-то кричали, особенно выделялась одна, молодая. Втолкнула девочку в кабинет со словами: «Проверь ее, я же знаю, что она с ним была!» – и головой так мотнула в сторону мужика. Я помню, что проследила ее взгляд: мужик в дубленке, харя наглая. Стоял, колупал зубочисткой во рту. Потом еще пять минут скандала – потому что сопровождающая не желала выходить из кабинета: «При мне смотри!». Убралась после слов: «Вы врач? Можете определить, повреждена девственная плева или нет?».
Закрываю дверь, прошу пациентку раздеться.
Вот, понимаете, в тот момент мне и в голову не пришло спросить у нее – хочет она этого или нет. Потому что в моей голове это было: старшие привели, значит, надо. Сейчас – они б у меня всем тухумом шли бы в одном направлении дружно. Но тогда я сама была молодая и многие вещи были вроде как… обычными.
Потому что это не Америка, тут легко такие дела под ковер заметут и ты еще будешь виноватая
И тут девочка протягивает мне бумажку. В ней деньги, 10 советских рублей. И записка: «Ни видавай, сестра!». Начинаю спрашивать, что произошло. Ну обычное – та самая сопровождающая, застукала мужа – тот самый дубленочник. С ней, со своей сестрой. Говорит еле слышно, глаза смотрят в пол. Сказал, что меня любит, а с ней разведется. Мы уже два года как с ним. Я его тоже люблю. «Ни видавай».
Деньги я не взяла. Не выдала.
Сестра в коридоре бушевала. Ни слова дурного про мужа. Про свою младшую – «проститутка», «шлюшка», «таких убивать надо».
Я не знаю, чем там все закончилось. Я ничего не сделала, потому что там либо от рук сестры погибать, либо вмешивать органы – с пятнадцатилетней девочкой этот педофил спал. Я до сих пор не знаю, что надо было сделать, чтобы правильно. Потому что это не Америка, тут легко такие дела под ковер заметут и ты еще будешь виноватая. Но лицо этой женщины – злобное, и ее гадкие слова – я запомнила.
Помню, что мы потом все обсудили в ординаторской, и все конечно согласились, что семейка мерзкая, но вот дура молодая могла же о последствиях подумать? А я думаю – как она могла?
Она ребенок, которому доставалось так мало любви, что, когда ее подобие в жизни возникло, она просто обо всем забыла. И я абсолютно уверена, что если она уцелела, то сейчас она из тех вот женщин, которые стоят в коридоре рядом с кабинетом врача, уперев руки в боки в абсолютной уверенности, что проверять непорочность будущей невестки – их законное право.
Записала Загра Магомадова
DAPTAR 