Кавказ для режиссера-документалиста Юлии Вишневецкой – не новая территория. В разных краях региона она сняла докфильмы о жизни обычных людей. Обычными, правда, их сложно назвать: у каждого за спиной своя боль, своя правда, своя надежда. Недавно вышла очередная работа – «Женщины и мужчины Шорохи. Аварское село в Грузии». Одна из героинь фильма – Фаниса – поражает невероятной внутренней свободой, естественностью, смелостью, искренностью. Юлия рассказала Даптару о фильме, о дагестанских протестах и СИЗО в Карабудахкенте, о журналистском принципе невмешательства и получается ли с этим жить, и о том, что случается с героем после того, как его история рассказана.
— Ты, наверное, понимаешь, что мы на Кавказе с некоторым предубеждением и недоверием относимся к тем, кто приезжает о нас писать или нас снимать. Не слишком любим «белых людей» из столиц, которые впервые приехав и пробыв у нас дня два, выдают текст или фильм, с чудовищным апломбом рассказывая, как все «у этих» устроено. Но ты вроде бы человек не новый, так?
— Конечно, нет. Я всегда интересовалась Кавказом, была в Чечне в 2007 году, когда еще только начинала работать журналистом. В 2013 году вышло мое интервью с женщиной из Чечни. Она ждала в Москве визу, чтобы получить политическое убежище в другой стране. Она рассказывала жуткие вещи, про то, что с ней происходило в семье. А потом были командировки, я ездила в Чечню, Дагестан, Северную Осетию. Ездила уже не как пишущий журналист, а как документалист, снимала кино. В Дагестане сняла «Магомед идет к горе», фильм про метеоролога. Он работает на такой заброшенной метеостанции и идет туда через снег, восемь часов, поднимается на гору и там показания приборов снимает. А второй фильм назывался «Софа – боец ММА», про девушку, которая несмотря на всякие эти консервативные предрассудки общества, в Махачкале пошла заниматься борьбой. Совсем недавно я снимала в том же Дагестане «Учитель английского…». Про Фазира, учителя из маленького села Цнал, он поэт, как ты знаешь, очень тонкий поэт, очень необычный для этого места человек.
— Последний твой октябрьский визит в Дагестан обернулся каталажкой, как я помню.
— А, ну это отдельная история, конечно. Кстати, к вопросу о женской теме, в двухместной камере я была одна. В этом селении Карабудахкент, куда меня отвезли в изолятор, как мне сказали, последний раз женщина была два года назад и никакой специальной женской камеры не было. Так что я сидела в обычной без связи и четыре дня страдала от одиночества.
— С тобой были грубы?
— Нет, грубы не были. Просто, когда полное отсутствие информации, – это очень неприятно. Меня вызывали к следователю, как свидетеля по уголовному делу, и там были такие намеки, что могу стать не только свидетелем.
— Тебя ведь задержали за то, что снимала в Махачкале митинг против мобилизации?
— Я его даже не снимала. Просто была в том районе, причем, когда митинг уже закончился и даже если бы пробовала снять, то там было практически невозможно ни с кем поговорить. В день меня уже задерживали, но быстро отпустили. И, как я сейчас понимаю, следили за мной. Второй раз подошли, когда я мирно сидела в кафе и это уже был административный арест на пять суток. Как только выпустили, я тут же поехала в аэропорт, друзья все организовали, через два часа была уже в Москве и через два дня уехала из России.
— То есть, твой фильм о селе Сарусо был естественным продолжением твоей работы на Северном Кавказе?
— Сарусо называют его сами жители, а Шорохи – официальное название. Так вот, когда ищешь тему в Грузии, а я работаю для проекта «Признаки жизни», который занимается Россией, то вариантов не так уж и много. А это место, где говорят по-русски, где есть какая-то связь с Россией и где довольно консервативное отношение к женщинам. Когда-то в этом регионе жили аварцы. В 1944 году, когда из Чечни депортировали чеченцев, Сталин решил на их место заселить аварцев. Часть из Грузии, часть из горных районов Дагестана. Потом пришел Хрущев, была реабилитация депортированных народов и чеченцам разрешили вернуться. Они возвращаются, а в их домах живут аварцы. И тогда аварцы подумали, куда деваться? Часть из них разъехалась в какие-то села в Дагестане, часть решила вернуться в Грузию. Государство им разрешило поселиться в Кахетии. В тот момент, а это конец 50-х, на месте этого села ничего не было, это было какое-то колхозное поле. Да, еще важное. Этот народ не совсем аварцы, они говорят «мы аварцы, но еще мы нахадинцы». И у них свой нахадинский язык. Раньше, в советское время и некоторое время после этого была прямая дорога через Кавказский хребет. И они все время мотались из Грузии в Дагестан. Пешком ходили, на лошадях ездили, но с 2008 года, когда появилась жесткая граница, ездят через Верхний Ларс.
— И вы вот так сразу свалились на голову бедным сельчанам?
— Не сразу! Сначала мы с оператором поехали на разведку. Нас там встретили радостно. Сказали: «О, как здорово! Вы говорите по-русски, у нас тоже тут все говорят по-русски. Портрет Путина в каждом доме висит!». Мы почти ничего не снимали, просто познакомились, поговорили, и они сказали, что вот у них сейчас начинается пост и чтоб мы приезжали через месяц на праздник Ураза-Байрам. И мы приехали через месяц.
— И сразу нашли такую героиню чудесную?
— Когда был праздник Ураза, мы решили разделиться, потому что там вообще так устроено, что мужчины и женщины проводят время раздельно. Мужчины группами ходят по деревне и заходят в каждый дом в гости. А женщины либо сидят дома и готовят, либо тоже ходят по деревне своими женскими группами. Мы решили разделиться, чтобы оператор мужчина был с мужчинами, а я с женщинами. Первой женщиной, которая позвала меня в дом, оказалась Фаниса. Это просто такое совпадение, или ей было настолько одиноко, что она хотела общаться с кем-то. И увидев человека с камерой, она позвала меня. Там у ее семьи такая история, когда происходил развал СССР, пришел Гамсахурдия, было очень много конфликтов на национальной почве и всех аварцев просили уехать. И некоторые, в том числе, семья Фанисы, уехали. Но в Дагестане прожили недолго, вернулись. Им там было непривычно.
— Почему?!
— Другая природа. Другое устройство деревни. В Сарусо они жили в долине, рядом с которой горы, а там, куда ее отправили, в село Нахада, она говорит, все дома лепятся к горе, как гнезда. Все такое лесенкой, и даже в туалет хочешь выйти, и сразу ты как бы на горе.
— Я была в этом селе. Это Бежтинский район. Помню тамошнюю школу, где вместо доски висел кусочек линолеума и все двери и весь пол были в трещинах, щелях, и в окнах были не стекла, а куски стекла – одно на другом.
— Да. И кроме того, Фанисе не понравилось, что она туда въехала беременная и ей нужно было ухаживать за пожилой свекровью, которая была на костылях. А муж этот ее ужасный сразу уехал, вернулся обратно в Сарусо и она там осталась одна с чужой семьей. И она тогда попросила своего дядю, чтобы он ее забрал домой.
— То есть, все по правилам дагестанским – женился, оставил молодую беременную жену присматривать за старой мамой и поехал дальше жить свою жизнь.
— Он не просто ее оставил присматривать за старой мамой, а еще отвез туда, куда грузины их хотели отправить. Это все было сложно для Фанисы и она поэтому захотела домой, тем более, что ее муж тоже был там, в Сарусо. И ребенка она родила уже в Сарусо. В 16 лет. А замуж вышла в 15. Рассказывала, что брат со своим другом сели, покушали и решили, что им лучше объединить свои семьи и для этого надо выдать ее замуж.
— А она была влюблена в другого?
— Да, но ее никто не спрашивал.
— Ну, вот когда ты вот такое слушаешь, у тебя нет желания такого вмешаться? Ну понятно, что ее ситуацию уже не исправить. Но вот ты человек со стороны и сталкиваешься с такой вот ситуацией. Что делать в таком случае, если ты журналист?
— Ну я думаю, если я журналист, нужно действовать, как журналист. Фиксировать. Мне кажется, что это моя какая-то ответственность и моя судьба слушать истории людей, которые они хотят рассказать. И рассказывать эти истории другим людям. Ну просто для журналиста важная часть журналистской этики это как раз не вмешиваться. Потому что, если бы журналисты вмешивались и участвовали в каких-то конфликтах, им бы никто не доверял. Я в этом смысле довольно консервативна. Многие могут со мной поспорить, сказать, ну как же можно оставаться равнодушным. Но я не остаюсь равнодушной. Но все-таки, хочу оставаться свидетелем, а не участником разных конфликтов.
— Даже когда речь о конфликте таком? Когда речь о спасении чьей-то жизни. Вот у тебя в кадре была девочка, которой 16 лет, и ты ее спрашиваешь, мол, замуж уже пора или нет? А если вот ее тоже насильно выдавали замуж? Давай, вспомним Лену Милашину (корреспондент «Новой газеты» – Даптар) которая поехала в Чечню разрушать эту самую свадьбу века. Помнишь?
— Помню, да.
— Вот тут тоже я не знаю, как поступать на самом деле. Но знаю, что я обязательно влезу и мне не хватает твоей уверенности в том, как надо себя вести.
— И мне не хватает моей уверенности в том, как надо себя вести. Но скажем так. Я думаю, если бы кто-то из этих женщин меня попросил бы о помощи, то я бы не стала бы там лично вытаскивать, но я бы нашла какие-то организации, которые помогают жертвам домашнего насилия, жертвам вынужденных браков и так далее. Но пока запроса нет – я уж в любом случае остаюсь журналистом. Это понятно, что распространенная проблема, что женщины, которые становятся жертвами в таких ситуациях, они редко просят о помощи, это само по себе требует невероятной смелости.
— Ладно, отвлечемся от рефлексии, вернемся к твоему фильму. Там у тебя эпизод, где человек звонит какому-то алиму (исламский ученый – Даптар), судя по всему, и консультируется, можно ли делать ставки в волейболе, не будет ли это харамом, если все эти деньги пойдут на приз. Говорит на камеру, насколько он верующий и как важна для него религия. И тут же рассказ Фанисы: совершенно чудовищный, как после развода она стала беззащитной и уязвимой, как в нее бросали камнями и преследовали, и вламывались в дом. И вот я вижу, как мужчины приходят к ней на Ураза-Байрам, угощаются в ее доме, а я смотрю на их лица и думаю: а кто из вас заступился за Фанису, когда ее преследовали и унижали?
— Я тоже об этом задумалась. Как издевательски звучит фраза «У тебя кто есть, кто тебе поможет?» – это говорил ей кто-то из мужчин. Но надо сказать, хорошо же, что все это происходило в довольно-таки продвинутой в плане человеческих прав Грузии. Если верить рассказам Фанисы, когда к ней в дом вломился мужчина, который пытался ее изнасиловать, во-первых, ей пришло в голову позвать на помощь подруг. Это какой-то определенный уровень независимости мышления. Во-вторых, эти подруги пришли на помощь. В-третьих, они вызвали полицию. И в-четвертых, эта полиция задержала этого человека и, в общем-то, тоже если верить Фанисе, то он сел в тюрьму на несколько лет. И это значит, что все-таки есть какие-то институты, где можно рассчитывать на справедливость. Я не уверена, что в такой же ситуацией в Дагестане суды, полиция пошли бы навстречу. Думаю, полиция, в которой работают такие же местные дагестанцы, отреагировала бы совершенно по-другому. Сказали бы, что она сама виновата, одна там…
— Удивительно, что ей после того, как она «такого хорошего парня посадила», позволили остаться и жить в селе.
— Да, но надо сказать, что ей было сложно жить в селе до тех пор, пока у нее не появился новый муж. Она – его вторая жена, он житель соседнего села – там живут азербайджанцы, там у него есть семья. То есть, он не живет с ней все время, приезжает раза три в неделю. Но сам факт, что она теперь чья-то, она жена кого-то, дал ей определенную защиту. И она говорит, что после того, как они по-мусульмански заключили брак, все преследования прекратились.
— Ну, потому что появился мужик, который за нее дать отпор, и набьет морду. Все так примитивно, все так просто. И все так чудовищно. Она в фильме произносит такую фразу, от которой у меня горло перехватило: «Один-единственный мужчина для меня не нашелся. Не получилось, чтоб был только для меня».
— Вообще, она часто удивительно точна в формулировках. У людей, которые снимают документальное кино, есть всякие представления об удаче, о судьбе, о каких-то знаках свыше. Вот это была типично такая история. Она просто вышла ко мне на встречу, позвала меня к себе в гости в дом и стала со мной говорить. Она говорила, мне почти ничего не надо было спрашивать ее. Ну, я задавала уточняющие вопросы, может быть, направляла в какое-то русло разговор, но сама она хотела со мной разговаривать. Она чувствует себя в этом селе чудовищно одинокой, мне кажется, поэтому меня и позвала. Отчасти потому, что в какой-то момент она стала христианкой, при этом не отрекаясь от ислама. Это такая удивительная история. Когда ее сын внезапно заболел, у нее в жизни произошло два события, которые изменили ее жизнь. Она на волне этого отчаяния побежала в эту маленькую часовню грузинскую и там поклялась, что если все будет хорошо, она примет христианство, а с другой стороны, когда она поехала в больницу с сыном на операцию, и она искала, кто ее отвезет домой, какая-то подруга посоветовала ей вот этого мужчину, который потом и стал ее мужем. Вот этот момент в ее жизни изменил очень многое. Она говорит, что для нее Бог один и она молится и по-мусульмански тоже. Говорит, что молится пять раз в день. При мне она прошептала какую-то молитву на арабском. И по-христиански она молится тоже.
— В фильме очень сильные завершающие кадры, где она сидит у часовни, рядом крест и фоном звучит азан.
— Тут удивительно еще, что она очень понравилась зрителям. Когда публикуешь фильм, нужно быть готовым к тому, что если комментарии на ютубе не отключены, то скорее всего польется море негатива. И неважно, о чем фильм. А здесь люди из разных мест, из разных стран писали что-то очень доброе про нее. Какая прекрасная женщина, сколько испытаний ей пришлось пережить, пусть бог ей поможет. Такое бывает, но редко. И такие поддерживающие комментарии меня очень обрадовали.
— А что ты в фильм не включила?
— Это разные подробности истории этой деревни. История про то, как Фаниса уезжала и возвращалась, разные ситуации, которые были при Гамсахурдии, когда выгоняли аварцев. Много чего не включила, но мне кажется, что все важное осталось. А, еще один мужик из этой деревни рассказывал, что у него тоже две жены, но потом другие мужики сказали, что он просто хвастается и это не так. И это я тоже вырезала.
— Юль, теперь подходим к больной теме. Что бывает с героем после публикации статьи или фильма о нем? Когда он видит историю своей жизни со стороны. И не только сам герой, а его соседи, близкие, те, кто за него боится или наоборот, очень его не любит.
— Ну вообще я, конечно, часто сталкиваюсь с тем, что герои недовольны тем, какой фильм получился. Но в данном случае Фаниса была довольна фильмом, а вот мужчины в этом селе были недовольны. Даже звонили мне, требовали убрать видео. И взрослый сын Фанисы тоже звонил. Требовал удалить видео, угрожал и даже предлагал деньги. Я ему сказала, что вместо всего этого ему стоит позаботиться о матери, защитить ее и быть на ее стороне. Она очень хороший человек. И я после многих моральных терзаний и страданий… Вообще-то удалить уже опубликованное видео, это для журналиста такой харам. Это значит признать, что ты опубликовал неправду. Что в данном случае совершенно не так.
— А почему? Что им всем не понравидлось, что задело?
— Ну как – позор! Они не хотели, чтоб эта вся история была известна. В общем, я приняла решение этого не делать, потому что если мы идем тут на поводу у мужчин, которые и так оказывают давление на женщин, то мы становимся частью этой системы, которая подавляет свободу выбора и пытается осуществить цензуру. Вот.
— Как думаешь, если ты туда еще раз наведаешься, тебя так же гостеприимно примут?
— Ой не уверена. Я не знаю, как будет с Сарусо и поеду ли я туда еще, но бывает такое, что после публикации материала куда-то лучше не соваться, то или другое село оказывается для тебя закрытым. Если не навсегда, то надолго.
Светлана Анохина
DAPTAR 