Эта пара на улицах Махачкалы обращала на себя внимание – очень яркие, одеты «не по-нашему». Туристы – думали горожане, увидев их впервые. Но встретив через пару месяцев, через полгода, понимали – похоже, не туристы. Похоже, обосновались тут. Влад и Вика Малышевы около шести лет прожили в Махачкале в уютной квартирке в Редукторном поселке и очень скоро стали частью общегородской тусовки, обросли огромным количеством друзей и связей. Они, казалось, были всюду, на каждом интересном городском мероприятии, всем знакомые, неизменно приветливые,  улыбчивые. Влад со своим неизменным фотоаппаратом (он профессиональный фотограф и видеограф) и рядом с ним Вика. То с короткой мальчишечьей стрижкой, то с рыжими дредами, с выглядывающими из-под рукава цветными татуировками, совершенно не вписывающаяся в наше представление о том, как выглядит жительница Махачкалы. И в то же время очень даже вписывающаяся: со всеми знакома, со всеми дружна.

С 2022 года в семье Малышевых произошло много чего. Во-первых, они, как и многие другие, покинули страну. Во-вторых, у них родилась прекрасная смешная Сашка. Но сейчас, в их новой съемной квартире, в другой стране, в другом городе, мы с Викой так же сидим на кухне и говорим о Дагестане. О том, почему в Чечне нельзя поправить воротник на рубашке мужа, отчего в Махачкале попытки убрать мусор с пляжа активизируют шпиономанию местных жителей, насколько защищает длинный рукав, а также про коврик для намаза, вопрос «когда уже будут дети?» и, конечно, про любовь.

Мы приехали шпионить за рецептом хинкала и сушеной колбасы

— Вика, вы с Владом из Костромы. Как вас забросило в Дагестан?

— Когда мы поженились, решили медовый месяц провести путешествуя автостопом по Европе. Первое, что купили на подаренные на свадьбу деньги – палатку. Мы еще всем говорили: «Ребята, мы купили дом! Первый наш дом!». Палатка до сих пор жива. Ей десять лет. И она до сих пор с нами. Мы собрались, взяли рюкзаки и поехали автостопом. Объехали где-то стран десять. Вернулись обратно в Кострому и через пару месяцев Владу пришла повестка в армию. А мы женаты всего пару месяцев. Решили, что Влад пойдет на альтернативную гражданскую службу, и что наши путешествия на этом закончатся. По завершению его службы, мы настолько устали от работы, от невыездной жизни в Костроме, что решили собрать рюкзаки и просто поехать в Дагестан. Но когда мы ехали в Дагестан, мы не планировали там оставаться. Просто хотели попутешествовать. Сначала у Влада была удаленная работа, потом у него появились первые проекты по видеосъемке уже в городе. И это была одна из главных причин, почему мы остались на такое продолжительное время.

— А что вы знали на тот момент о Дагестане?

— Вообще ничего не знали, кроме того, что там исповедуют ислам и это место со своими обычаями и традициями. Я помню первый приятный шок, когда зашла в маршрутку и какой-то пацан резко встал с места и сказал: «Садись, сестра». Это очень подкупает, эта какая-та открытость и простодушие людей. Если ты разъезжаешь по горским селам, ты сталкиваешься с такими качествами как непосредственность, детский чистый взгляд на жизнь, на мир, на все окружение. У нас это как-то утратилось, замылилось, забылось, а там еще нет.

Первое, что я решила для себя: если хочу классно провести время в Дагестане, я должна как-то контекстуализироваться. Я знала, что у меня обязательно будет длинный рукав из-за татуировки на руке и никаких шорт и юбок по колено. Когда мы ездили в горы, я покрывала даже голову. Это реально делает твое пребывание там не только более безопасным, а еще и комфортным. Поэтому первые четыре года я ходила даже в сорокоградусную жару с длинными рукавами.

— И что, действительно помогало? Никто не цеплялся, не делал замечания, не пытался познакомиться хотя бы?

— Как оказалось, не совсем помогало. Как-то я вышла, чтобы встретиться с подругой, на мне были длинная юбка до щиколоток и широкая футболка. Я шла по центральной улице в Махачкале, это был обед, лето, жара. И вдруг слышу, мне в спину начинают свистеть, кричать про наколки. Хотя реально рукав был 3/4, там было видно небольшую часть татуировки на запястье, не знаю, как они разглядели. И я бы прошла мимо, но краем глаза увидела, что это вроде взрослые молодые люди, очень интеллигентного вида, с ухоженными бородами. Если бы это были какие-то подростки, то я бы их проигнорировала и прошла бы мимо. Что реагировать на подростков и на их выкрики? А тут я подумала: «Но это же взрослые люди, наверное, с ними можно поговорить и найти общий язык, и узнать почему они на меня так реагируют». Я развернулась и пошла обратно, подошла, подняла голову вверх, потому что они были выше меня. Сказала: «Извините, пожалуйста, что послужило поводом, чтоб вы ко мне так обращались?». И они стали сразу же агрессировать и кричать: «Слышь, ты, а ну пошла отсюда». Я продолжила: «Извините, пожалуйста, но разве мой внешний вид стал поводом?». И они снова стали на меня кричать: «Пошла отсюда, пока я тебя не ударил».

— Тебя это не остановило? Ты не испугалась?

— Меня не остановила даже фраза «Я щас тебя ударю». А люди шли мимо. Я готова была разрыдаться от обиды. Я одета очень скромно, я уважаю… уважаю это место, уважаю эти традиции. Почему так? После очередной фразы «Я щас ударю тебя», я резко развернулась и быстро-быстро пошла. Рядом был Русский театр, я зашла за него и начала навзрыд плакать, пыталась дозвониться до Влада. Это было первое агрессивное отношение ко мне из-за внешнего вида. Но, как оказалось, не последнее.

Спустя какое-то время мы пошли в суд поддержать нашу подругу Нину. На мне было длинное платье, рукав как у футболки. И в какой-то момент бывший муж Нины начал тыкать мне в руку и кричать: «Я не хочу, чтоб мои дети были такие как ты». Влад встал и сказал ему: «Если у вас есть какие-то вопросы и претензии, то обращайтесь ко мне, я ее муж». Но он еще несколько раз что-то крикнул в мой адрес. А вечером мне на глаза попался пост в фейсбуке, где оскорбляют и унижают меня, мой внешний вид. Этот пост распространили, было очень много комментариев, что мы тут развращаем всех своим внешним видом и пропагандируем какие-то западные взгляды. Мне было так обидно это читать, и что люди настолько поверхностно обо мне судят, вешают какие-то свои ярлыки. Это был второй раз, когда я заплакала за шесть лет жизни в Дагестане.

В то же время мне писали незнакомые люди: «Не обращай внимания, вы потрясающие ребята. Спасибо, что показываете Дагестан таким гостеприимным, красивым». И действительно, за шесть лет жизни в Дагестане я только один раз написала что-то с критикой. Выложила фотографии с кучей мусора и написала: «Мы живем в месте, где большинство людей считают себя верующими. И по всей республике развешано куча баннеров, где написано, что чистота это половина веры. И тут же из окон домов вылетают пакеты с мусором».

Однажды мы с девочкой поехали на машине в горы, и перед нами открыли окно в машине, и оттуда вылетел огромный мусорный пакет, прямо на дорогу. Потом открывается окно с другой стороны, и вылетает еще один пакет с мусором. И я говорю: «Катя, обгоняй и подрезай их». Катя такая: «Вика, что ты собираешься делать?». В общем мы сравнялись с ними, я открыла окно и начала кричать: «Вы живете в таком невероятно красивом месте. Как вы можете позволить себе засорять его?». Я кричала, размахивала руками. А они смотрели на меня с выпученными глазами, типа «Что нужно этой русской девушке?». Машина была с полной посадкой мужиков. Катя переживала, что они нас сейчас подрежут и выйдут, но они даже ничего не сказали.

Во время пандемии мы каждую субботу собирались с местными ребятами, покупали мусорные мешки, перчатки и шли собирать мусор на городской пляж. И каждую неделю выносили с одного пляжа по сорок мешков мусора. И даже там мы умудрялись сталкиваться с каким-то агрессивным отношением.

Они просто приехали к ней на работу, избили, затолкали в машину и увезли в село. Потом эти братья искали наши номера, искали нас, угрожали нам

— Люди пытались найти какой-то подвох?

— К нам реально подходили люди и говорили: «Кто вам платит? Люди просто так не ходят собирать мусор». Вообще сомнению подвергалось абсолютно все. Даже само наше пребывание в Дагестане. Первые вопросы, которые мне начали задавать люди в инстаграме, когда мы переехали: «Что вам здесь нужно? Вы приехали сюда не просто так. Вы шпионы». И я все время отшучивалась и говорила: «Да, мы приехали шпионить за рецептом хинкала и сушеной колбасы».

— Многие люди в Дагестане стараются выбраться за его пределы. А вы взяли и приехали туда жить. Добровольно! Конечно, это вызывает какие-то подозрения.

Тебе не кажется, что ты романтизируешь Дагестан, потому что все эти здешние правила тебя на касаются?

— Конечно, ко мне как к приезжей местные гораздо снисходительнее. С нас спрос меньше. Я знала, что нам ничего не угрожает, и мы можем себя чувствовать безопасно. Я это понимала, и мы этим пользовались, когда нужно было кому-то помочь, даже когда нам угрожали и говорили: «Мы вас найдем. Мы вам сломаем лица». У нас, например, некоторое время жила покрытая девочка («покрытая» значит надевшая хиджаб; прим.ред.), которой очень долго пришлось отстаивать право на то, чтобы жить и работать в городе, а не в селе. Ее братья считали, что не должна девочка жить в городе одна и работать. Она должна выйти замуж. И в какой-то момент они просто приехали к ней на работу, избили, затолкали в машину и увезли в село. Потом эти братья искали наши номера, искали нас, угрожали нам. Не должна мусульманка дружить с русскими, с кафирами. Но даже тогда мы знали, что до физической расправы дело не дойдет. Скорее всего.

В Дагестане об этом не говорят

— Ты ведь сравнивала себя с местными девушками? Насколько их опыт коррелировал с твоим?

— В моем окружении было очень много искренне верующих девчонок. Многие были из светских семей, где родители были против хиджаба, и им приходилось отстаивать свое право как выглядеть, и не важно, будет это право носить хиджаб или право не носить хиджаб. Хотя, казалось бы, это Дагестан. Меня поражала в этих девчонках какая-то невероятная внутренняя сила. У девочек очень много ограничений. За тебя решают, как тебе одеваться, учиться тебе или не учиться, уезжать тебе из села или не уезжать. Но они все равно не боятся, продолжают идти к своим целям, иногда даже ценой разрыва отношений с семьей.

Девочки часто брали меня с собой, когда нужно было сделать намаз и пойти в комнату для намаза или в мечеть. В Махачкале с водой проблемы, ее часто отключают, но у нас, в Редукторном поселке вода была всегда. И очень часто к нам приходили ребята, девчонки и говорили: «Ой, а можно у вас взять омовение и сделать намаз». У нас с Владом был даже специальный намазный коврик для наших гостей. Когда они приходили, я говорила: «Проходите. Вот коврик. Вот в эту сторону нужно молиться. Он уже повернут в нужную сторону». Мне было приятно, что наш дом рассматривали как место, куда можно прийти, отдохнуть, помолиться, попить кофе, просто чем-то поделиться.

Они боятся говорить об этом со своими мужьями, отцами, братьями. Насилие есть везде. Это не зависит от региона

— Принято считать, что кавказские женщины не откровенничают, ни слова из них не вытянешь. С тобой легко делились чем-то личным?  

—Да, мне кажется, как раз из-за того, что я приезжая. У меня была знакомая, которая всегда ждала с нетерпением, когда мы снова приедем к ним в село. Она говорила: «Если вдруг я поделюсь чем-то личным со своей подругой или сестрой, меня либо не поймут и осудят, либо к вечеру об этом узнает весь тухум».

Как только мы приехали в Дагестан, в моем окружении появилось очень много девчонок. Это были девчонки, которые жили со мной в доме, с которыми мы знакомились во время каких-то поездок, просто в магазине, в парке, на море. И они все очень быстро делились какими-то личными вещами.

Как-то раз мы только познакомились с девочкой, прошло минут двадцать и она сказала: «Вика, что мне делать? Мой муж меня насилует». Я не готова была к такому вопросу. Я сидела и смотрела на нее, пытаясь что-то сказать, как-то поддержать. Я не знала, что делать в таком случае. Я робко спросила: «Может тебе поговорить со своим мужем? Это же самый родной и близкий твой человек». Она отрезала: «Нет у нас о таких вещах не говорят с мужьями».

Они боятся говорить об этом со своими мужьями, отцами, братьями. Насилие есть везде. Это не зависит от региона, не зависит от нации. Мне девочка рассказывала, что ее дядя изнасиловал племянницу. Но все молчат, потому что в селе он уважаемый человек. И все боятся сказать ему об этом в лицо. И когда он приезжает к кому-то в дом, с ним в одной комнате оставляют своих дочерей, потому что иначе это может быть расценено как недоверие. Он – родственник, который занимает хорошую должность, который помогает устроить куда-то детей, племянников, и это освобождает его от ответственности. И когда мне кто-то из парней начинает говорить: «Да у нас такого нет! Да у нас в селе… Да, если бы такое было, женщина бы рассказала все имаму». Я говорила: «Чел, нет. Какая женщина пойдет рассказывать мужчине о сексуализированном насилии, которое она перенесла?». Даже в Средней полосе стыдно рассказывать, но для нас это не клеймо. А в Дагестане об таком просто молчат.

— Мне кажется, что у нас для этого нет даже нужного языка.  Приличная женщина не должна знать эти слова, не то что произносить их.

— Да, у нас была одна из поездок в горы, мы заехали в какое-то маленькое-маленькое село, не помню названия. Мы гуляли, фотографировали. И в какой-то момент ко мне подошла очень старенькая бабушка, отвела меня в сторону и рассказала: «Только не снимай, пожалуйста, это на камеру, – у нее задрожали губы. – У нас в селе произошла такая история. Выдали замуж девочку. И в первую брачную муж не обнаружил крови, ее вывели за пределы села, избили. И она пропала, говорят, умерла.» И эта бабушка спрашивала меня: «Скажи, но ведь не всегда бывает кровь?». И я отвечала: «Да, не всегда. Иногда ее может и не быть». И она мне: «Я тоже так думаю». И это была первая история, которую я услышала о какой-то такой жестокости.

А потом мы научились одной волшебной фразе – «Ин ша Аллах»

— Слушай, а как окружающие смотрели на вашу семью?

— В первое время нас вообще не воспринимали как семью. Было несколько раз, что к Владу подходили ребята и спрашивали: «А вы встречаетесь?». Он отвечал: «Нет, мы женаты». И они говорили: «Ну, вы просто себя так ведете, как будто вы встречаетесь. Слишком хорошо. У нас себя так не ведут».

— Тебя за эти шесть лет не пытались обратить в ислам? Наши это любят.

— Только малознакомые люди. Моя очень религиозная знакомая часто спрашивала: «Вик, ну когда же ты покроешься? Ты вот вроде правильно живешь, правильно поступаешь, вся такая замечательная. Осталось тебе только надеть хиджаб». Иногда это звучало прям с осуждением, я чувствовала, что меня настигают. Малознакомые люди себе это позволяли, так же как и в вопросе с детьми. Для меня тема веры такая же интимная, как и тема детей и отношений с мужем.

— Часто приходилось сталкиваться с нетактичные вопросы про детей? Как у нас в Дагестане принято? На следующий день после свадьбы у невесты начинают спрашивать: «А когда дети?».

— Эти вопросы задавали нам абсолютно все, кроме наших близких друзей. Это могли быть  водители такси, маршрутчики, продавцы, просто рандомно проходящие мимо люди: «О, вы приезжие? А вы женаты? А дети? Нет? А почему? Столько лет в браке и нет детей?». Пытались даже давать нам советы, говорили: «Давайте я вам дам вам номер врача? А хотите я вам скажу про одно местечко, куда все ездят, а потом возвращаются с детьми». В первое время ты реагируешь очень спокойно, спокойно отвечаешь: «Нет, пока детей нет». А потом мы научились одной волшебной фразе: «Ин ша Аллах, будут дети». И тогда все вопросы сразу же отпадали. Мы просто говорили – «иншаллах». И уже никому ничего не объясняли.

Я люблю Дагестан и болею за него всем сердцем. А настоящая любовь подразумевает неравнодушие

— А как вы с Владом вели себя на людях? Вы позволяли себя целоваться, обнимать друг друга, держаться за руки? И как к этому относились окружающие?

— Это первое, что мне сказал Влад, когда мы приехали в Дагестан: «Вика, ты у меня такая тактильная, но ты же понимаешь, что мы в Дагестане?». А я тактильная не только по отношению к Владу, я тактильная вообще по отношению ко всем. Я во время разговора могу дотронуться до плеча, постучать по руке, по ноге, сказать: «Представь!». И не важно с девчонками или парнями. И Влад говорил: «Вик, давай осторожнее, если вдруг ты будешь общаться с ребятами. Ты их по коленке постарайся не бить».

И первое время Влад такой: «Так, Вика, пожалуйста, за руку не ходим, не обнимаемся». Не скажу, чтоб мы в Костроме на людях обнимались и целовались, но прикоснуться друг к другу было в порядке вещей. А тут приезжаем в Дагестан и все меняется. Помню, как беру Влада за руку, а он ее одергивает. Но это только в первое время. Потом мы стали как-то проще относиться, ходить и под руку и за руку. И в нашем окружении уже появились родные нам люди и перед ними Влад уже мог меня приобнять. Только один раз мне сделали замечание. И это было не в Дагестане, а в Чечне. Я тогда даже не обнимала Влада. Я поправила ему воротник рубашки. После этого меня вызвали в другую комнаты и сказали: «Не трожь своего мужчину. Ты можешь оскорбить женщин и мужчин, которые сидят рядом». Я даже ничего не смогла ответить и еще несколько дней приходила в себя. Я просто поправила воротник своему мужу. И все.

— Вам никогда не хотелось бросить все и уехать?

— Мы планировали уехать из Дагестана, но случилась беременность. А потом случилась война. И было вообще непонятно: что, куда и как. И только за пару месяцев до родов мы уехали в Кострому. Но мы хотим вернуться в Дагестан, потому что у нас там очень много друзей, которые ждут нас, ждут знакомства с нашей дочерью. Я люблю Дагестан и болею за него всем сердцем. А настоящая любовь подразумевает неравнодушие. И не важно к человеку это, к животным, к пляжу на котором куча мусора или к твоей соседке, которую избивает муж. Для меня любовь, когда ты можешь видеть красоту, но при этом не закрывать глаза на всю боль и изъяны. Не делать вид – «Да, все нормально». Нет. Видеть и что-то с этим делать. Возможно, да, я романтизирую Дагестан и его людей, но при этом я не боюсь говорить о вещах, которые меня беспокоят.

Майсарат Килясханова
Фотографии из архива Владислава и Виктории Малышевых