Ибрагим Ихлазов родился в Махачкале, окончил художественное училище имени Джемала и почти – Строгановку, но, как говорит он сам, «после третьего курса наши пути разошлись». Сейчас Ибрагим живет в Махачкале и почти все его работы вызывают, скажем так, беспокойство у тех зрителей, что любят #нашидагестанскиетрадиции как концепт. Мы поговорили с художником о том, почему он так пристально смотрит на женщин, зачем рисует большие зеленые яблоки, как понимать пикирующую матрешку и что не так с газырями на мужских торсах.
– В том, что юноша 25 лет пристально разглядывает женщин, ничего удивительного нет. Но вот художник Ихлазов почему их так разглядывает? Я сейчас про все эти женские портреты, которые вызывают такую неоднозначную реакцию масс.
– Я учился в художке и в Строгановском, а там 70% студентов – девочки. У потому у меня много подруг, с которыми я общаюсь чаще, чем с друзьями – парнями. Мне интересно, когда они рассказывают о своих проблемах, о том, как они видят их и как решают. Это, можно сказать, разгоняет идеи, как эти женские проблемы показать. Например, триптих «Карго-культ»: сложно не столкнуться с этим, если ты живешь в Дагестане. Я лежал в больнице, а в соседнем отделении все время появлялись девушки с заклеенными носами, мне стало интересно, что происходит. А потом я понял, что среди моих знакомых девушек тоже есть те, которые перенесли ринопластику. И вот этот момент перехода, момент трансформации – он интересный. Так родился триптих.
– … в котором вы красивым девушкам в ярких платках заклеили носы!
– Вот многие только это и увидели в этих картинах. Типа ты стебешься над девушками, над их желанием быть красивыми. Но это же не так. Это скорее попытка понять, почему наш фундамент настолько неустойчив? Все вокруг нон-стоп говорят о сохранении традиции, и при этом меняют все – от носа до имени, чтобы соответствовать стандартам, навязанным, как на Востоке, так и на Западе. Кстати, то же самое я пытался показать в тех работах, в которых у меня мужчины изображены: «Мамин орел» или «Дань традициям». То есть вот идеальный мужской торс с наколотыми газырями – это же совершенно очевидная штука: газыри бессмысленны и не нужны, но в голове традиционалиста они необходимы. Можно сказать, что это «идеал». Но мне кажется – симулякр.
– Слушайте, а как вы поняли, что вы – художник? Ну в стране, прямо скажем, ситуация не очень. Заработать трудно. И еще всякие страшные ситуация – мобилизация, например. А вы не убежали, а сидите вот, рисуете матрешек в небе?
– Да я бы убежал, но денег нет (смеется). Я очень рано понял, что хочу быть художником. Причем художником, который этим еще и зарабатывает. Сейчас я материально поддерживаю себя при помощи дизайнерской работы, но, честно говоря, это совершенно не мое. Как будто тратишь время зря. Я люблю сам процесс рисования, у меня масса прикольных идей, мне хочется реализовывать всякие разные концепции. В общем, у меня есть план – как можно скорее покончить с дизайном и только рисовать. То, что я художник, я понял очень рано.
– А «очень рано» – это сколько вам было лет?
Я учился в первом классе и как-то после уроков вышел погулять во двор. И увидел в луже какую-то тетрадь с блестящими наклейками. Я ее открыл. На первой же странице были нарисованы супергерои из комиксов. И они были нарисованы так хорошо, что я немедленно захотел тоже их нарисовать и утащил тетрадь домой. Надо сказать, что ближе к концу тетради рисунки в ней становились более фривольными (я сейчас понимаю, что это рисовали какие-то старшеклассники), но меня это не смутило. И я три месяца, когда никого не было дома, доставал эту тетрадь и тщательно перерисовал картинки. Прятал я эту тетрадь в пакете, а пакет – в электрическом щитке на площадке. Потом тетрадь пропала. Думаю, что ее обнаружили электрики. Но к тому моменту я уже вполне неплохо научился изображать Человека-паука и остальных. Кстати, когда мне было 14, я нашел эти свои первые работы. И подумал, что вот неплохо было бы раскидать эти тетрадки во дворе, чтобы какой-нибудь ребенок повторил мою историю, а я бы об этом потом услышал (смеется). Да-да, я несколько дней раскидывал свои тетради по детским площадкам. Странно, наверное, выглядел.
– А удавалось зарабатывать на жизнь без дизайна?
– Да. Еще когда учился в школе, то рисовал какие-то картинки за 10 рублей. В основном это были машины. И еще карикатуры на одноклассников, но это быстро прекратилось, потому что я нарисовал девочку Диану в виде обезьяны и еще подписал ее «Диана – обезьяна». Она увидела и заплакала. А мне стало стыдно, и я опять вернулся к изображению «Приор» и «БМВ».
– Ага. Вот так, значит, началось ваше взаимодействие с «женским пространством» и вылилось в «Карго культ» и «Украшения»
– Я думаю, раньше. У обоих моих родителей проблемы со зрением. И в детстве мне было интересно, что видит, например, мама. И я рисовал огромные разноцветные фрукты и показывал ей. И еще всегда описывал, что именно нарисовал. Но я еще всегда любил пейзажи. И если пейзаж мне не нравился – дорисовал огромное яблоко. Или кота. Или роботов.
– А давайте к девушкам вернемся. Вот всегда есть такое: «Художник так показывает красоту мира». Но вы своими девушками не любуетесь.
– Какими-то любуюсь вполне. Сейчас у меня картина в работе, которой я любуюсь (показывает набросок обнаженной натуры), и эта картина – мой ответ на вполне реальную историю, которая произошла с одной моей знакомой. Пока еще не очень понятно, как именно я расскажу эту историю, но она меня не отпускает.
Мои картины «Украшения» и «Сорванный цветок» – тоже выросли из реальной истории. В Осетии изнасиловали девушку. История получила огласку, и вышел репортаж, в котором корреспондент во Владикавказе расспрашивал женщин на улице об их отношении к тому, что произошло. Одна из девушек была в футболке, но без лифчика. И миллион комментаторов под этим роликом – говорили только об этой отсутствующей детали туалета. Не о том, что произошло ужасное, что жизнь человека разрушена, что виновные пытаются отмазаться и скорее всего их не посадят. Нет. Их волновало отсутствие лифчика на чужой груди. И больше ничего.
Поэтому я нарисовал то, что нарисовал. Украшения, на которые никто не смотрит, и никто не видит, потому что там красивая грудь и под платьем видны соски.
Конечно, это лобовая атака. Раз люди так видят – им это так и надо показывать.
– А люди как воспринимают?
– Ну, вот мне одна девушка сказала, что надо тоньше свои мысли доносить. Выглядело это немного странно, как будто она лучше знала, как именно мне картины надо писать.
– Но это нормальный спор внутри искусства. Мужчины, наверное, острее реагируют?
– Смотря какие. Если кавказцы – то да. Говорят, что я на святое покушаюсь – на традицию. Оскорбляю «сестер и жен». С этими картинами вообще всякий раз история. Не успел я выложить «Украшения» в сети – мне позвонил какой-то мужчина. Как у него мой номер оказался – понятия не имею. Ну сначала вроде вежливо поздоровался и попросил «объяснить» картину. А потом вдруг резко перешел на оскорбления и велел мне картину снять, а «то будут неприятности». Я ему отвечаю – ну раз так, приезжайте, поговорим лично. Нет, говорит, мне некогда, я за женой еду. И бросил трубку. И вот я стою и думаю – что это было и зачем я вообще с ним говорил? (смеется)
Ну и в октябре прошлого года на выставке «Опиум-арт» попросили эти картины с грудью снять в первый же день. Опять какие-то мужики оскорбились. Но я принципе был к этому готов. А вот куратор Зарема Дадаева – не была. Расстроилась и забрала их к себе в музей Махачкалы, они там висели какое-то время.
– Поразительная судьба художника на Кавказе. К обычным трудностям – безденежье, выгорание – добавляется еще «А не побьют ли?»
– Ну вот такое. Опасность – как дополнительный ингредиент и средство выражения. Но, справедливости ради, били меня за искусство только один раз – в школе (смеется). Остальные пока только угрожали.
К тому же выставка была после того, как я поучаствовал в митингах и посидел в РОВД, а это никогда так просто не заканчивается. Начали ходить домой, угрожать, пугать маму. А она у меня и без того очень пугливая. Раньше я ей всегда рассказывал, что собираюсь рисовать, но потом понял, что не нужно, потому что «Ой, не рисуй такое, опасно!». Но я не умею волноваться заранее. К тому же отец меня учил – ничего не бояться и посылать всех, кто угрожает: «Рисуй! Если надо – отсидишь!».
– Вот ваши картины «новейшего времени» – тоже очень прямолинейные. «Синее небо». «Синее море».
– А это кто как видит. Не поверите, но за «Синее небо» меня очень хвалили. «Патриотическая картина». А что до прямоты: ну, когда на площади выставляют гаубицу, расписанную как хохлому – это разве как-то переиграешь?
– Есть такое направление «дагестанское искусство»? Или все-таки это термин только для народных промыслов, которые тоже часто – искусство? И к какому направлению вы бы себя причислили?
– Ну мы – дагестанские художники, и все так или иначе эксплуатируем дагестанские мотивы, просто потому что мы здесь выросли и на этом выросли. И это нормально, и это хорошо. Но лично я не хотел бы застревать в одной теме и смотреть на мир с одного ракурса – вокруг столько других, и они тоже интересные.
Есть масса проектов, которые живут пока только в моей голове, поэтому причислять себя к какому-то направлению я не могу, это очень преждевременно. Мне хочется пробовать себя в разных областях, но все упирается в бюджет.
Хотя проблема не только в деньгах, конечно. Я заметил, что разное настроение выливается в совершенно разные картины. И еще – все зависит от условий. Вот я снимаю квартиру, и мне надо тут работать очень аккуратно, чтобы не запачкать стены. А когда я учился в Строгановке, то жил в общаге и стен мне было совсем не жаль. И картины выходили… свободные. Размашистые.
Зарема Магомедова
DAPTAR 