История Элины Ухмановой была обнародована кризисной группой «CK SOS» 9 января. В тот же день с главредом Даптара связалась Аида, двоюродная сестра Элины. Прислала фотографию с вопросом – «Разве похоже, что ее били?» На фото – Элина вместе с сестрами, все улыбаются. Прислала Аида потом и видео. Ролик снят 17 декабря 2022 года, в день рождения Элины. На нем и торт, и гости, и идущая им навстречу растроганная хозяйка – мама Элины. Нет на видео только ключевой фигуры, самой именинницы. Свой 20 день рождения Эля встречала далеко от дома, а праздник же устроили, чтобы «поддержать маму в ее горе».

Мама била, пока сама не решит, что хватит

Элина родилась в Дагестане, в поселке имени Мичурина, населенном преимущественно чеченцами. Ухмановы – типичная кавказская семья: мать, отец, три дочки и сын. И воспитание такое же типичное, по-кавказски строгое, с обязательным приучением детей к исполнению религиозных обязанностей, к посту и намазам. Хотя родителей Эли можно назвать довольно демократичными: ее не забрали из школы после 7-8 класса, позволили доучиться. И она не подвела, окончила школу с медалью.

Но эта благостная картинка рассыпается от одного прикосновения: свои успехи в школе Элина объясняет желанием спрятаться хоть куда-то от действительности, что ее окружала. 

«Я была замкнутым, запуганным ребенком, – рассказывает Элина. – Отец пил, и родители часто ссорились, доходило до драк. Мое детство проходило в таком вот формате. Била чаще всего мама – уборку не так сделали, не помыли посуду, постель не заправили, долго гуляли, вернулись не вовремя. Била скалкой, ветки срывала с деревьев, могла тапком, ремнем, кулаками, пока сама не решит: «Хватит». И еще больше избивала, когда мы плакали – «Не плачьте. Зачем вы плачете?». И продолжала бить. Сама она была младшим и любимым ребенком в семье. Не знаю, почему она с нами так. Может, на ком-то срываться нужно после ссор с отцом. И тут мы, дети».

Спрашиваю: «Ты думаешь, она это от беспомощности делала?»

«Думаю, да, – отвечает Элина. – И еще она не любила обниматься. Помню, в детстве тянулась к ней, а она такая: «Нет, отойди. Мне жарко. Я не хочу». И я просто перестала. У меня никогда не было друзей. Я понимала, что у моих ровесниц другие взгляды. Им было интересно выйти замуж, платья, мальчики, и они были более религиозны. А мне было интересно рисовать, читать, я обожала «Тома Сойера». В общем, всегда была изгоем, ни с кем не общалась. Была одноклассница, с которой я дружила, но я не хотела ее приглашать к себе. Стеснялась родителей, боялась, что опять начнут ругать меня. Где-то в 8 классе к нам перевелись две сестры. Одна из них стала моей первой любовью».

Принятие своей бисексуальности для Элины прошло довольно легко, ненависти к себе не было, давления со стороны – тоже, ведь никто ни о чем так и не узнал. Но пришло понимание, что жить, как все другие, она не сможет. И не хочет. Элина признается, что иногда завидовала младшей сестре. Той и доставалось больше, двоюродный брат избивал часто, но она живет, будто ничего не было.

«У нее жизнь пройдет без проблем, – говорит Эля. – У нее будут родители, родственники, брат, сестра. А у меня не будет. Потому что я хочу быть собой, не носить эту постоянную маску, не чувствовать, будто я живу чужой жизнью или в коме нахожусь, а тело само все делает».

Но избивать ребенка – это не нормально. Закрывать его дома – это не нормально. Ограничивать его во всем – это не нормально

Клубника в шоколаде и первый побег

Все изменилось в 2020 году, когда Эля, окончив школу с медалью, поступила в дагестанский госуниверситет, на физико-математический факультет. Родители настаивали на учебе в Грозном, но ей удалось их уговорить, и они согласились на Махачкалу. Никакие другие города даже не рассматривались, ведь там наверняка «девочка испортится». Поселилась Элина на съемной квартире с другими такими же девочками-студентками. Стипендию не транжирила, копила, уже тогда понимала, что учеба – это только отсрочка, и поселок имени Мичурина не отпустит ее так просто, затребует себе.

Незадолго до новогодних каникул Элина написала в «Российскую ЛГБТ-сеть», но ей отказали в помощи. Не было прямой угрозы жизни и здоровью, не было преследования, к тому же Эле еще не исполнилось 18.

Она не очень расстроилась, к тому времени нашла друзей, некоторые из них ушли из дома и у них все было нормально, жили, работали. Она подумала, что может у нее получится и решила не спешить. Это «не спешить» продлилось до лета 2021 года.

«Хорошо помню, как все случилось, – рассказывает Элина. – Я была в пекарне, делала клубнику в шоколаде. Всего день там работала, но уже появилась уверенность, что становлюсь на ноги. Вышла подышать. И тут понимаю, что эти два месяца каникул дома я не переживу.  Пишу в телеграме маме: «Я не приеду больше». И тут же блокирую ее. Сжигаю сим-карту. И пишу своему парню Зауру, что вот так и так. Он такой: «Хорошо. После работы встретимся, что-то решим». Решили ехать в Каспийск к друзьям».

Понятно, что родители забили тревогу. В эту же ночь Эле во «вКонтакте» начинают названивать одногруппники, однокурсницы. Начал звонить куратор: «Что случилось? Что такое? У нас могут быть проблемы!».

Она всех игнорировала. Но написал друг, которому она очень доверяла: «Эль, позвони по этому номеру, там вроде адекватный человек». И скинул номер. По номеру ответил сотрудник полиции, сказал: «Слушай, у меня больная жена, а я не могу к ней поехать, занят твоим делом. Давай приезжай в местный отдел. Напишешь расписку, что добровольно ушла из дома, тебя не похитили». Элине стало его жалко: такой заботливый, хочет домой, к больной жене, а из-за нее вынужден торчать на работе. Было уже около 11 часов вечера, когда Эля с Зауром подъехали к одному из ОВД Каспийска писать нужное заявление.

Адекватный человек не выходил, вместо него минут через 45 приехали двое полицейских, сказали: «Мы сейчас едем в Махачкалу в Советское РОВД, ты ушла из Махачкалы, там нужно писать». В Советском РОВД Элину отвели в один кабинет, а Заура в другой. Как он потом рассказывал, на него орали, угрожали подкинуть наркотики, «заставили что-то написать» и отпустили.

С Элиной беседовали двое. Один из них тот самый, с больной женой. Правда, теперь он говорил иначе. Точнее, кричал: «Вы, неформалы, нам уже надоели, сбегаете из дома, а нам вас ловить. Нас тоже избивали, но мы выросли нормальными людьми». Эля сидела и плакала, когда в кабинет зашли ее родители.

«Мама пыталась наброситься на меня, ударить, папа ее остановил, сказал: «Выйди», – вспоминает Элина. – Подошел ко мне и начал разговаривать. Я сказала, что не поеду домой.  И сотрудникам говорила: «Я домой не поеду. Мне страшно. Я не хочу». Так мы просидели еще три часа. И в итоге они начали угрожать: «Мы подкинем тебе и твоему парню наркотики. Вы сядете». Это при папе прямо».

Она была одна, она устала и сдалась. Написала расписку, мол, я, такая и такая, ушла из дома такого-то числа вместе с тем-то, была у того-то. Ее сфотографировали с родителями и передали им из рук в руки.

Спрашиваю Элину: «Но ведь это нормально искать ребенка, который пропал, разве нет?». Она отвечает: «Да, конечно. Но избивать ребенка – это не нормально. Закрывать его дома – это не нормально. Ограничивать его во всем – это не нормально».

Изгонятели джиннов и второй побег

В отдельных случаях за побег девушку могут и убить. В 90% после насильственного возвращения ее избивают, запугивают и надолго запирают дома. Но Элю не тронули, даже телефон не отобрали. Домашние считали, что она не просто сбежала, а сбежала к парню. И теперь для того, чтобы «обелить честь семьи» требовалась свадьба. Значит, нужен был телефон, чтобы молодые люди могли решить эту проблему. Элина отвечала: «Да-да-да, мы это уже обсуждаем». Но никакой свадьбы она не хотела: «Мне 18 лет. Какой замуж? Мы с ним месяц всего лишь встречались. Я понимала, что хоть и испытываю чувства к этому человеку, но не уверена в нем до конца, чтоб принимать такое серьезное решение».  

Как показали дальнейшие события, Элина была совершенно права. Но пока в доме был мир. С ней обращались мягко, бережно, приходили тети, говорили: «Это ненормально. Ты не должна так поступать», «Это ошибка молодости. Такое бывает». Где-то через неделю семья решила, что нужно что-то предпринимать и поступила, как и большая часть кавказских семей: повезла Элю к исламскому врачевателю, джиннов изгонять. Потом к другому. Эля говорит, что ее пугало не столько полотенце, что набрасывали ей на лицо во время сеансов, сколько то, что ее позицию и ее решения опять не воспримут всерьез: «Я все думала: «Не дай Бог, я сейчас случайно дернусь». Боялась, если я как-то шевельнусь, то реально могут сказать: «Это все джинны. Это не ты. Это не твои слова». Просто не воспримут меня».

Оба целителя сказали «Это все телефон» и рекомендовали «покрыться»,  то есть, надеть хиджаб. Приходила к Ухмановым и какая-то знакомая мамы Эли «вроде психолог», расспрашивала. Элярассказывала, что ее избивают, что она не может просто выйти из дома. И услышала знакомое, что она кавказская девочка, ей нужно выйти замуж, что многие через это проходят. И что ее родители «так проявляют свою любовь».

«Я после этого не захотела с ней разговаривать, она продолжала меня спрашивать, а я молчала», – вспоминает Эля.

Через неделю она попробовала уехать, но ее остановила младшая сестра. Узнали родители. Мама кричала, называла проституткой, вызвали отца с работы. Он Элину избил. «Сорвался», – комментирует она, будто пытается найти отцу оправдание, и тут же проговаривается: «Он уже начал избивать меня на тот момент».

На следующий день родители ушли на работу, сестры в гостиной смотрели телевизор, а Эля собрала вещи, перелезла через забор и вышла на дорогу, где ее уже ждало такси. На этот раз ее свобода продлилась дольше. Целый месяц.

Двое на пороге

Работу в Махачкале Элина нашла быстро, устроилась официанткой в кафе. С жильем тоже проблем не возникло, сначала неделю пожила у Заура, познакомилась с его мамой, бабушкой и сводным братом, а оттуда перебралась к друзьям. Комнату снимали на троих – Эля, Муса (имя изменено – Даптар), ушедший из дома из-за побоев, и 15-летняя Ума (имя изменено – Даптар), чьи родители давно развелись и которую мать и отец перешвыривали друг другу. Уму лупили, как у матери, так и у отца – у всех дети, как дети, а эта что-то там рисует непонятное и волосы в розовый цвет выкрасила; когда она сбегала, никто ее не искал.

Элина работала, копила деньги, чтоб съехать в отдельную, собственную комнату. 20 июня у ее друга Играма уехали родители и она перебралась к нему.

Спрашиваю Элину: «Не страшно было? Все же ты молодая девушка, за которой никого нет, которая ночует в не очень надежных местах».

«Почему в ненадежных? – вскидывается она. – Я считала, что этим людям можно максимально довериться. Они же мои друзья. Они за меня стеной». 

«Ну, и как? Стеной?», – уточняю.

Элина опускает голову: «Нет, в итоге все оказалось не так».

Ключ от квартиры у Играма был один. 23 июня, он, уходя на работу, запер ее, чтобы не будить, когда вернется. Элина уже успела задремать, когда позвонил Заур. Звал погулять и попутно поинтересовался, где она. Она сказала. А через пару минут написал Играм. Ему только что позвонили, представились сотрудниками полиции, сказали, что знают и где он живет, и что Элина сейчас у него, что ждут у его квартиры, и если он не хочет проблем, лучше бы побыстрее подъехать и самому открыть дверь.

Элина бросилась к окну, но это был пятый этаж и ни пожарной лестницы, ничего. Открылась дверь, вошел Играм и с ним двое мужчин, снимая все на камеру. Махнули у нее перед носом удостоверениями – она не успела ничего прочитать – сказали: «Собирайся». Бежать она даже не пыталась, понимала – догонят. Послушно вышла, села в черную приору без номеров.

«Они хвастались: «Прикинь, тебя полиция неделю искала, а мы за один день нашли. И знаешь через кого?». И показывают фотки, где они с моим парнем, с Зауром. У меня началась истерика, – рассказывает Эля. – Я думала, он человек, которому я могу довериться, он знал мою ситуацию. И вот такое… Уже потом, когда я сбежала окончательно, зашла в ВК, чтоб удалить свою страницу и нашла от него сообщение: «Привет. У меня обнаружили рак. Прости за все, что было». Я не ответила, просто заблокировала его».

Элину особо не трогали, только один охранник говорил: «Ой, Эля, ты единственная у нас не висела. Надо бы тебя подвесить для профилактики»

Ты зависимая, просто еще не попробовала

Место, куда привезли Элю, называлось реабилитационный центр «Альянс Рекавери», а люди, которые фактически похитили ее из квартиры друга, оказались руководителями этого центра, Шапи (Газиев Магомедшапи Мурадович) и Заур (Талутов Заур Магомедшарипович). «К нам обратились твои родители, – сообщили они Элине. – И ты теперь будешь с нами».

«Я спрашиваю: «В смысле? Я не наркозависимая, не алкоголик, не игроман. Почему меня здесь держат?». Они такие: «Знаешь, мы сами сначала убегали из дома, а потом перешли на наркотики. Мы знаем, через что ты проходишь. Ты зависимая. Просто еще не попробовала»», – перессказывает разговор Элина.

Схема, по всей видимости, одинаковая для многих реабилитационных центров Дагестана, когда по заявлению родственников человека хватают и увозят в «рехаб». И сколько он там пробудет тоже зависит от родственников. Так же работал и хасавюртовский центр «Старт», где Магомеда Асхабова «лечили от гомосексуальности».

Сначала Эля находилась на первом этаже, рядом с постом охраны. Лето, жара, на весь трехэтажный дом один кондиционер на кухне. Она, как говорит, «просыпалась, плакала, засыпала, просыпалась, плакала, и опять засыпала».

На третий день ей сказали: «Все. Ты теперь вместе с группой будешь двигаться». Группа – это семь мужчин от 27 до 46 лет, с алкогольной и наркотической зависимостями. Ночью она услышала, как в мужской палате кто-то кричит: «Помогите! Помогите!».

«Охранник побежал наверх, начал его избивать, надел наручники. На следующий день приехали директора, привезли капельницы и прокапали его. Он сначала спал, потом несколько дней приходил в себя», – рассказывает Элина

После трехдневного карантина ее перевели в палату на второй этаж и объяснили правила: все по расписанию, за провинности наказания. Самое распространенное – «писанина»: «Я безответственный ленивый торчок, которому безразлична своя жизнь, который привык жить, ничего не меняя в своей жизни и подохнет под забором». Кому и сколько нужно давать писать определял Заур, управляющий центра.

Эля сначала радовалась, что тут не строго, а потом между двумя «реабилитантами» произошел конфликт и обоих подвесили на первом этаже на лестнице, на перилах. Просто надели наручники, и они так висели. Подвешивали, как рассказывает Элина, вечером, часов в 11 и где-то в четыре-пять часов утра отпускали: «Если сильно накосячил, можешь сутки провисеть». Охранники могли три-четыре раза отпустить в туалет, но если чаще, то не отпускали. Директор говорил: «Он провинился. Он должен терпеть. Пусть под себя ходит».

Элину особо не трогали, только один охранник говорил: «Ой, Эля, ты единственная у нас не висела. Надо бы тебя подвесить для профилактики». И добавлял: «Будь ты моя сестра, я бы тебя избил до смерти». Но как-то она поссорилась с другим «реабилитантом» и их сковали наручниками на весь день, «чтоб помирились». «Не помогло», – усмехается Эля.

100 тысяч по блату

Медиков в центре не было. Зато был «психолог», то есть, человек, прошедший через центр и считающийся излечившимся. «Он давал нам лекции по зависимости. И мы писали что-то: «Зависимость – это… тяга то-се». Я спрашивала: «А мне что писать?». «Ну, ты же куришь, напиши про сигареты», – говорили мне. Фигню писала постоянно.  Большинство из нас просто смирились и ждали окончания четырех месяцев», – смеется Эля.

Чуть ли ни весь персонал, по ее рассказам, был из «реабилитантов». В том числе и волонтеры, и консультанты, и даже сами Шапи и Заур.

«У них присказка была «наркоманам веры нет» и когда они что-то обещали «реабилитантам», и не сдерживали слово, то разводили руками: «Ну, что вы хотите от наркоманов?». У Заура был еще один центр в Махачкале, но уже не с Шапи, а с кем-то другим. Он рассказывал: «У нас один старичок появился. Его поместила то ли дочка, то ли сестра, он все глотает, ложки глотает. Пришлось его в карцер закрыть. Ему давали кушать. Он и эту ложку сожрал»», – вспоминает Эля. Как называется этот центр, Заур не говорил.

Элина рассказывает, что представители «дружественных центров» в «Альянс Рекавери» появлялись довольно часто: «Приходил волонтер еще из одного центра, и он в какой-то момент говорит: «Я вижу у вас девочки свободно тут ходят, в штанах, футболках, без платков, без длинных платьев. Если бы у нас были девочки, я бы их заставил закрываться»».

За четыре месяца пребывания Эли в «рехабе» ее родные заплатили 100 тысяч рублей, на 60 тысяч меньше, чем прочие. Все потому, что она «попала туда по блату», через знакомых знакомых.

Сняться с розыска – рядовая и простая процедура. Но если ты кавказская девушка, все становится сложнее в разы

Раз барашка, два барашка

23 ноября Эля вернулась домой. Документы из университета родители забрали, телефон забрали, но так все вроде были ей рады: «Ура! Наконец-то ты вернулась! Тебя вылечили».

Из реабилитационного центра приходила женщина-психолог, говорила с мамой Элины. Маме она не понравилась, Эля слышала, как та жаловалась тете: «Эти психологи, они говорят, что она личность и имеет право на жизнь, которую хочет. Что мы не можем удерживать ее дома. Они ничего не понимают».

Мир в доме продлился неделю. «Поругались с мамой из-за пустяка, слово за слово, – рассказывает Элина. – И она хватает меня за волосы, начинает бить об пол. Я ее оттолкнула, и она начала плакать. Она позвонила моему двоюродному брату. Он приехал и говорит: «Еще раз увижу, что твоя мать плачет, тебя отвезу в лес, привяжу к дереву, и будешь там всю ночь». Я ничего ему не говорила. Мне было страшно. Он мог такое сделать».

С ноября 2021 до конца августа 2022 Эля просидела взаперти. Каждый день думала о побеге, но было страшно. И вдруг дома заговорили о каком-то исламском училище в Чечне, а мама после очередной ссоры сказала: «Я тебя сдам куда надо. Ты у меня еще посмотришь». Стало ясно, что тянуть нельзя. Эля собрала вещи, взяла припрятанные четыре тысячи рублей стипендии и ушла. Сначала пешком в соседний поселок, потом на такси уехала в Кизилюрт к другу Абакару. Сам он жил на даче, а в городе у него была пустая квартира, куда и пустил Элю. Она уже понимала, что оставаться в республике ей нельзя, связалась с организацией «Крепость», те перенаправили ее в «Марем», а оттуда в – «CK SOS».

Поначалу и Эле, и правозащитникам, которые разрабатывали план эвакуации, ситуация казалась не очень острой. Но через пару дней Эле позвонил Абакар: «Мне сейчас звонили, представились сотрудниками полиции. Говорят, ты в розыске, мол, будут через полтора часа, и я должен показать, где ты находишься».

Как выяснилось позже, полиция тут была ни при чем, звонили все те же Заур и Шапи из «Альянс Рекавери». Эля не стала ждать, собрала свои вещи и выбежала на улицу. Правозащитники поместили ее в кризисную квартиру в Махачкале, а через день она уже была далеко от Дагестана. Казалось, на этом все закончилось. Но Элю подали в розыск.

Сняться с розыска – рядовая и простая процедура. Идешь в любое отделение полиции любого населенного пункта, пишешь заявление, что жив, здоров, ушел по собственной воле и все. Но если ты кавказская девушка, все становится сложнее в разы. Так случилось и с Элей. В отделение она пришла с адвокатом и там услышала, что ее не отпустят, пока «заявитель не даст разрешение».

«Этот полицейский говорит мне: «Кто ты? Что ты? Твои родители будут переживать. Сейчас какой-нибудь Хаджимурад в Дагестане будет плакать, мне звонить – я барашку дам, я тебе две барашки дам, помоги дочку-внучку вернуть. Начнутся эти проблемы. Тебя в любом случае найдут»», – вспоминает Эля.

Ее поместили в комнату с задержанными, адвоката с ней не пустили, взяли под локоток и вывели. Зато пришла какая-то женщина в форме, стала уговаривать: «Может, ты скажешь, что пошутила и тебя простят. Нормально все будет».

«Сотрудники полиции удерживали ее в помещении дежурной части, – рассказывает адвокат Элины Марк Алексеев. – Документов о задержании не оформляли, но параллельно выясняли, кто инициатор розыска и перепроверяли причины. Это абсолютно незаконно, поскольку розыск был в связи с тем, что она покинула место проживания. Подобные задержания незаконны, и на моей памяти такое сильное нарушение процедуры снятия с розыска было впервые».

Элю накрывала паника, она хорошо представляла, что сейчас происходит: как из питерского отделения полиции звонят в Дагестан, а оттуда полицейские – ее родителям, те созваниваются с диаспорой в Питере и к отделению, где ее удерживают, уже едут, чтобы схватить и вернуть туда, откуда она бежала.

Не так уж и ошиблась. Когда через три часа ее все же выпустили, она увидела рядом с адвокатом какого-то мужчину, дагестанца. Он окликнул: «Элина, ты? Давай отойдем, поговорим». Эля с адвокатом ждали такси, а он все говорил, пытался оттереть Элину, а потом и поехал за их машиной, но отстал по дороге.

Рекавери значит восстановление

Узнать, почему девушку сначала насильно увезли, а потом четыре месяца продержали взаперти и от чего ее «лечили» «писаниной», духотой, плохой едой, наручниками и тесным общением с наркозависимыми, не удалось. 

Директор центра Магомедшапи Газиев сайту News Tracker заявил, что центра уже полтора года как нет, а Элина все наврала. А потом добавил, что причина, по которой Элина якобы ранее находилась в центре – «плохие отношения с родителями».

Редакции Даптара повезло меньше: дозвониться до Магомедшапи не удавалось, но через пару часов позвонили с номера Заура Талутова.

Представиться звонивший не пожелал и сразу начал говорить. Монолог был эмоциональным, но малоинформативным. Он полторы минуты расписывал «как, сколько и чью маму». Сравнение записи с комментарием, который Магомедшапи ранее дал журналистам, позволяет с большой долей вероятности предположить, что звонил именно директор центра, ответственный за «восстановление» и социальную реабилитацию тех, кого к нему направляли.

Заур Талутов же оказался больше расположен к разговору. Не было мата, крика и угроз. Правда, не было ясных ответов по ключевым вопросам. Свою историю с наркозависимостью он отрицает – «Я мастер спорта международного класса!». Также отрицает и многое другое. В частности, личное знакомство с Элиной: «Девочку я знаю заочно, посещал «дом15», видел ее там», «Я не видел ее в центре». И тут же: «Я лично видел, как к ней относились ее родители. И по тому, как они встречали свою дочь».

Разговор с Зауром вышел уникальным по количеству противоречий внутри одного абзаца, и очень примечательным во всех отношениях. О семье Ухмановых он высокого мнения, он ездил к ним в поселок, познакомился и с сестрами Элины: «Я посмотрел на их внешний вид, они очень даже хорошо одеты, не дешевая одежда, очень даже дорогая. Очень даже порядочно живут». А вот о самой Эле и ее друзьях он говорит с негодованием. Одна из претензий – «все безденежные».

Вот часть из его монолога: «Перекрасят в зеленый и красный волосы и сидят какую-то херню обсуждают. К этому разве наша молодежь должна стремиться? Наша молодежь должна стремиться к тому, чтоб как-то обеспечить свою семью, своих старых родителей. Нужно вести здоровый образ жизни, стать олимпийскими чемпионами или [породниться] с какой-то удачной семьей. Сейчас успешный человек какой? У которого есть деньги и уважение, а не вот эта вся грязь, которая ходит по городу.  Я бы не хотел, чтоб мои дети так ходили. Я хотел бы, чтоб мои дети были успешными людьми, закончили какое-нибудь высшее образование и работали бы в хорошем месте. Понимаете? Вот оно счастье».

После того, как история Эли попала в СМИ, сайт «Альянс рекавери» снесли. Также оказалось, что действовали они без лицензии. Работает это место сегодня или нет – не ясно. Но Элина подала на них заявление в полицию.

Эльмира Ухманова, мать Элины, все категорически отрицает, мол, не было никакого центра, никакого договора, Элю никуда не помещали. У Аиды, двоюродной сестры, Элины другая версия. По ее словам, девушка «сама туда просилась, хотела». Спрашиваю Элину и оказывается, был такой разговор: «Когда меня забирали из центра, я играла роль благодарной, понимала, что скорее всего из дома меня никуда не выпустят. И тогда можно попроситься обратно в центр как волонтер, типа, так хорошо подействовало, давайте-ка, я там еще побуду. А волонтеров выпускают и в магазин, и телефоны у них есть, в общем, можно будет сбежать». И признается потом: «Знаешь, даже там было лучше, чем дома».

Такая любовь мне не нужна

Сейчас Элина в безопасности. Волосы в зеленый или синий (извечная страшилка для кавказских родителей) она не перекрасила, пить и употреблять наркотики не начала. Вся ее «свобода» сводится к тому, что Эля спокойно ходит по улицам и не боится, что в любой момент ее схватят и запрут дома или в очередном реабилитационном центре. Что кто-то вдруг снова распорядится ее жизнью.

Она ждет, когда окажется «в окончательной безопасности». Говорит, что очень хотела бы все же окончить вуз, получить высшее образование: «Я же медалистка, мне интересно учиться».

На вопрос о семье отвечает: «Я понимаю, что мои родители меня по-своему любят, но мне их такая любовь не нужна. Мне нужна любовь, которая принимает меня, не пытаясь изменить. Я ведь вижу какие семьи бывают у других людей, какие адекватные родители бывают. И когда после столь разговоров, после стольких объяснений тебя не пытаются выслушать, принять, а только сломать, то теряешь надежду, что тут можно что-то изменить. У меня большая обида на них. И злость. Очень сильная злость. Я никогда не чувствовала любви, никогда не чувствовала, что у меня есть дом, в котором я в безопасности.

Я пыталась их понять, зачем они это делают, для чего. И вижу, что это люди, которые из своего маленького круга никогда не выходили и не пытались задуматься, а что может быть за этим кругом. Они меня никогда не поймут и никогда не примут».

Светлана Анохина