«С самого детства я отказывалась мириться с тем, что мой пол, то, что я девочка, делает меня недочеловеком», – говорит Дана. Ей 24 года, она родилась и выросла в Дагестане и, не сумев перебороть систему, державшую ее в клетке, вынуждена была бежать и из семьи, и из страны.
Если говорить о внутреннем протесте, несогласии, то все начинается очень рано. Ну, вот у меня первое воспоминание идет с самого раннего детства. С велосипеда. На нем катался мой старший брат. Я тоже о таком мечтала, иногда брала велосипед брата, папа говорил, что девочкам не надо кататься на велосипедах, что ноги будут кривые, а девочкам нужны красивые ноги.
Лет в 6-7 тебе плевать на какие-то ноги и какие они будут, ты понимаешь, что у тебя что-то отнимают и знаешь, почему. Потому что ты девочка.
Еще игрушки. Я хотела машинки, пистолеты, а мне пытались навязать куклу. Так же и с одеждой, пытались одеть меня в юбки, платья… типа брюки – это мужское, нельзя девушкам это носить. Я была такая, понимаешь, бойкая, сильная, мне хотелось движения, а отец твердил, чтоб я не проявляла силу, что девушки должны быть нежными, женственными, утонченными. И вот представь, что тебе с самого детства, с самого раннего нужно все время себя сдерживать, усмирять, будто бы связывать.
Когда я выросла, то увидела отношение к женщинам. Мой троюродный брат мог избить жену. Она уходила. И все родственники говорили: «О, жена неправильно себя вела, в хозяйстве была плохая, не умела вести». И его матери было все равно, что ее сын избил до полусмерти невестку. «Меня тоже избивали, ничего такого», – говорила тетя.
Мне было плохо. Пусть и ей будет плохо. Если я так жила, пусть мои невестки тоже живут так, а то пришли на готовенькое
Так же и бабушка, она очень ревновала сыновей к невесткам, постоянно делала так, чтоб мои родители ссорились. Если мама слово скажет, бабушка, когда отец приходил говорила: «Вот. Она мне перечит!». Если моя мать не отвечала, бабушка говорила: «Вот ты фиг ложишь на мои слова». Постоянно были скандалы, я просыпалась в детстве от этих скандалов. Бабушку ее муж, мой дед избивал ее до невозможности. Она с детьми бежала и ночевала в саду. Деньги дедушка отлично зарабатывал, но тратил по своим любовницам. А семья жила бедно, дом бабушка строила сама, сама эти кирпичи делала. И теперь, наверное, хотела, чтоб ее сыновья так же избивали и гнобили своих жен, типа, а почему им должно быть легче? «Мне было плохо. Пусть и ей будет плохо. Если я так жила, пусть мои невестки тоже живут так, а то пришли на готовенькое, на то, что я своим горбом, своими слезами выстроила». Я не понимаю этих женщин. Часто вижу такое, но не понимаю.
У моего дяди с женой долго не было детей. Дядя не особо парился, говорил: «Я ее люблю, другую не хочу». Но бабушка доводила невестку до истерик, все делала, чтоб она ушла. Или чтоб он развелся. Десять лет это продолжалось, десять лет, пока не родился первый ребенок.
Так же было и с моей матерью. Когда она родила первую девочку, еще ничего было, но второй ребенок тоже оказался девочкой и весь тухум собрался, жужжал, даже ее племянницы говорили: «Вот. Она мальчика не может родить». Отец взял мою вторую сестру, пошел к бабушке и сказал: «Что это такое? Что это за отношение? Для меня каждая дочка как семь сыновей. Если кого-то не устраивает, что моя жена родила еще дочку, можете уходить отсюда».
Вроде и заступился, но за эти его слова бабушка заставляла расплачиваться мою мать.
Брат в детстве вроде бы был нормальный у меня, он старше на четыре года, и мы с ним очень дружили, но и тут бабушкино воспитание сделало из него совсем другого человека. У нас по дагестанским меркам была относительно демократичная семья, но мы с сестрами его считай во всем обслуживали. Мы моем посуду, готовим, убираемся, а брат ничего не делал по дому. Когда бы младше, немножко в саду работал, а потом вообще перестал что-либо делать. Мог сказать: «Иди из комнаты, принести мне носки, рубашку, воды принеси». И я должна была принести.
Это же тоже неприятно. Не то, чтоб мне сложно, но это же нечестно! Это никогда не звучало как просьба, всегда как распоряжение, приказ такой. И тогда чувствуешь, что ты не человек, а какой-то раб, обслуга.
Мать хотела его по-другому воспитать, но бабушка так орала на мать, чуть ли не избивала. Если мы не наливали ему чай, то сама наливала. Как-то он начал материться на старших сестер, мать стала его ругать, но бабушка вступилась: «Пусть матерится. Он мальчик».
…Помню с учительницей был разговор классе в восьмом классе. Я сказала, что парни и девушки могут быть наравне. Она сказала, что такого не может быть: «Девушка есть девушка. Парень есть парень». С мамой в девятом классе был разговор, она говорила: «Не раздвигай свои ноги перед парнями, я узнаю и убью. Шлюхой назовут тебя, про парня такого никогда не скажут. А если такое про тебя пойдет, я тебя убью». Я спросила: «Если по религии парням тоже не разрешено ничего до свадьбы, то почему так?» Она отвечает: «Ну, вот так. Что я могу сделать? Это традиция».
Та же традиция требовала, чтобы, когда приходят гости, девочки готовили, накрывали стол, убирали, мыли посуду, обновляли эту посуду, наливали чай. Даже когда ты сама в гости идешь, там тоже мать говорит: «Вставай, ты девочка. Иди помогай». И там то же самое – убрать со стола, помыть, принести обратно, налить чай. Чтоб показать, что ты хозяйственная. Чтоб к тебе пришли свататься.
Мать говорила: «Твоему брату расскажут, что ты ходила в штанах без туники и он тебе кости переломает». Типа, это нормально, «Брат должен следить за сестрами, чтоб они шлюхами не стали. Чтоб они свободу не чувствовали слишком». Постоянно брату отец говорил: «Ты мальчик, ты должен быть серьезным. Что ты смеешься? Что ты себя так ведешь? Ты должен вырасти и быть опорой для сестер. Следить за ними».
И он вырос. И стал следить.
У меня с ним в детстве были отличные отношения, пока он не нахватался этого «кавказского воспитания». Когда он в девятый класс перешел, то все и началось. Сильно изменился. С ним больше нельзя было играть, шутить. Помню, как-то пошутила, и он меня по лицу ударил. Он начал контролировать все, телефон проверять, орал и на старших сестер, и на мать орал. Мне как младшей доставалось больше всех. Отдельная война была из-за брюк.
Когда я еще была в восьмом классе, брат запретил мне носить брюки без туники. Говорил: «Чтоб на твою попу не пялились». Пару раз рвал мои штаны. Или же я прическу сделала, покрасила волосы, из-за этого тоже: «Я тебе кости сломаю, какое ты имеешь право, делать со своими волосами, что хочешь? Не спросив никого. Не спросив меня или отца». Что я при этом чувствовала? Унижение. Что я в клетке. Что мое тело какое-то грязное.
Сам брат, конечно, уходил-приходил, когда хотел, а нам нельзя было. Мы должны были до пяти быть дома.
Старшая моя сестра замуж по любви выходила. Они общались до свадьбы три года, у нас в селе это нормально, все знают, никто ничего не говорит. Зять очень хороший, сестра может свободно оставить на него детей и пойти по своим делам. Если она не приготовила, он сам приготовит. Но ее семья скорее исключение.
Второй сестры муж, как контуженный немного, он такой из чисто кавказской семьи, где женщина должна молчать, а мужчина решает разрешить/не разрешить. Он не хотел ребенка и у них были ссоры постоянно. Как-то они ехали в Дербент, поссорились по пути, и он высадил ее беременную прямо на трассе, возле Избербаша. Причем, ночью. Так бывает разве? Она добиралась на попутках.
Было невыносимо сидеть за одним столом и слушать, что женщине не обязательно учиться и как она должна себя вести, слушать сплетни
Хорошо, в нашем тухуме и во всем нашем селе никаких запретов на учебу не было. Учиться должны были все: и мальчики, и девочки. Другое дело, что выбирать вуз и факультет ты не можешь. Идешь, куда скажут. Я хотела на журналистику, но на меня оба родителя напали, сказали – пойдешь в медакадемию. И только в Махачкале, потому что там у нас есть квартира, где со мной будет жить сестра, брат или мать, а в других городах придется жить на съемной квартире или в общаге, где я обязательно «стану шлюхой».
Кроме как на свадьбах, я с родственниками не общалась, были противны их разговоры. Я даже с двоюродными сестрами не общалась. У меня типа нет времени. Я учусь. Я даже не ходила к ним в гости. Было невыносимо сидеть за одним столом и слушать, что женщине не обязательно учиться и как она должна себя вести, слушать сплетни: «Так. Эта шлюха, она общалась с парнями. Ту отправили домой, потому что она не девственница».
Короче, в один день я сбежала, и мы с подругой уехали в Москву. Вернулись из-за ее мамы, та прямо сильный скандал подняла. Меня, конечно, сразу заперли дома. Телефон забрали. Документы тоже. Брат постоянно говорил: «Ты мразь. Это все ты виновата в отношении, которое проявляет отец к матери. Почему ты не показываешь, что ты исправляешься?»
Спустя месяц я сказала, что не собираюсь жить, как они того хотят: «Позвольте мне уехать и отдайте мне мои документы». Брат избил меня, оружием угрожал, сказал, что меня инвалидом сделает, чтобы я не могла встать с кровати. Кто я такая, чтоб ему говорить, что хочу жить одна?! Какое я имею право?! «Кем ты там будешь работать? Шлюхой?» Это слово постоянно звучало, хотя я же училась, получала высшее образование, у меня была бы хорошая специальность! Но если ты девочка, то слышишь такое все время.
Я не хотела этого слушать. Я сбежала еще раз. Уже в другую страну.
С самого детства я отказывалась мириться с тем, что мой пол, то, что я девочка, делает меня недочеловеком; лет в 13-14 лет, я осознала, что «феминистка» – это про меня. И не представляю, что должно случиться, чтобы я вдруг перестала ею быть. Перестала бороться за себя, за свое право чувствовать себя свободной, чувствовать равной.
Записала Асият Нурланова
DAPTAR 