Представления о пространственном разграничении женского и мужского миров имеют на кавказской почве корни, уходящие в глубокую древность. Не случайно и в легендах о творении мира места рождения первых людей порой оказываются разделены. По чеченскому варианту подобных легенд, мужчина появился на свет на востоке, а женщина – на западе. Наконец, в обрядах, обычно сохраняющих структурно важные элементы архетипа, мужчины и женщины могли размещаться по разные стороны от центра/линии действа.
Даптар публикует отрывки из книги известного историка, этнографа Юрия Карпова «Женское пространство в культуре народов Кавказа»
***
«Мужчина спит на диване или на кровати, если она имеется, а женщина прямо на полу, подстелив под себя шубу». На территории Юго-Осетии в отсутствие в доме мужа «жена не имеет права ложиться спать на свою кровать, а должна взять постель и лечь на полу ходзара
(главного помещения жилого дома) рядом с остальной семьей. Как бы поздно ни вернулся домой муж, женщина не имеет права лечь в кровать до его прихода и заснуть; она должна ждать прихода мужа». Причем, у «мужской кровати» ножки были выше, чем у женской.
***
У аварцев и багулалов основное помещение старинного дома делилось на две половины. Незримая граница проходила посередине, по линии огня, обозначенной очагом. Ближайшая от входа половина считалась мужской – «у двери», а в глубине была женская – «у посуды» Все это подробно описано в работе Мовчана «Старый аварский дом». Противоположная ориентация была принята в жилище карачаевцев: почетное место главы семьи, места
мужчин и гостей мужского пола находились у боковой стены дальше от двери, за очагом. Деление жилого помещения по линии очага на правую – мужскую и левую – женскую части существовало у осетин. Причем ориентация производилась не с внешней стороны, от входа, а изнутри.
***
В Осетии, в горных районах Грузии, в Дагестане во время как обрядовых, так и повседневных трапез мужчины рассаживались на скамьях (в первых двух областях глава семьи имел особое кресло) и принимали пищу со стола или небольших столиков. А женщины в качестве сидений использовали подушки либо сидели на корточках или просто на соломе, земле, а пищу для себя расставляли на низких столиках, подносах или досках. По представлениям осетин, кабардинцев, вайнахов, женщине считалось неприличным садиться на стул, она могла сидеть, лишь поджав под себя ноги, а употреблять пищу и пить воду — только присев на корточки.
***
Разъединение мужчин и женщин в уровнях пространства осуществлялось и при помощи посредника, в роли которого выступал конь. Образ этого животного, сопряженный с такими важными для большинства кавказских традиций социокультурными категориями, как
наездничество/джигитство, обозначал сферу мужского, а само животное выступало в качестве верного спутника мужчины-воина. Для женщин езда верхом в норме считалась неприемлемым занятием.
***
Только смена собственного, женского статуса на мужской, приобщение к когорте
воительниц-«амазонок» (а такие примеры можно найти в хрониках второй половины XIX века) позволяли женщине воссесть на коня, тем самым поднявшись над землей.
***
У адыгских народов среди лиц знатного происхождения, а также нередко применительно к невесте у рядового сословия практиковался «компромиссный вариант», позволявший женщине, не посягая или не претендуя на прерогативы мужчины, подняться над землей. Имеется в виду использование оригинальной деревянной обуви на подставках – «ходулей» (пхавако). «Женщины обычно ходили на ходулях, как мужчины обычно ехали на коне» (из кабардинского фольклора).
***
Многие элементы одежды девушек и женщин были призваны скрывать их естество или оберегать от «дурного глаза» и «нечистой силы». Таково предназначение девичьего корсета, женских головных платков и т. д. Для женщины оказаться при людях с непокрытой головой считалось равносильным признанию ее распутной. Что до мужчин, то шапка (папаха) являлась важнейшим элементом их костюма. С ней связывали представления о его достоинстве. «Можно носить лохмотья или только клочки одежды, но нельзя показаться другим без головного убора или без кинжала». Народная мудрость гласила: «Шапку носят не для тепла, а для чести»; «Если тебе не с кем посоветоваться – посоветуйся с шапкой».
***
Головной убор мужчина не снимал и в помещении (за исключением башлыка). Сбить у кого-либо шапку, так же как у женщины обрезать рукава платья, считалось великим оскорблением. Показательно, что параллель проводится с рукавами платья женщины, тем самым подчеркивается оголение собственно тела. Впрочем, более типичным для горско-кавказской среды было сравнение головных уборов мужчины и женщины, точнее – противопоставление папахи платку. «Недостойный не должен носить папахи, пусть носит женский платок».
***
В мужчине его сила и «достоинство», сопряженные с атрибутами пола, демонстрировались предельно открыто. Оружие, в первую очередь кинжал, выражая мужскую силу, являлось
также своего рода амулетом. Публичное «гордое» ношение кинжала и почти полная неразлучность с ним создавали вокруг мужчины своеобразное защитное поле. Обладая им, мужчина и вел себя надлежащим образом, то есть, свободно и до известных пределов раскованно. Чего в большинстве случаев не могли себе позволить женщины, либо
чего им не дозволялось делать. Стремление женщин обрести «амулет», подобный мужскому, наделяло защитными свойствами ножницы. Они служили своего рода оружием женщины. Однако по своим «защитным» качествам ножницы много уступали мужскому оружию.
***
Взгляд мужчины на женщину при народе – это взгляд свысока, в котором чаще всего доминировало превосходство. Но пелена превосходства или пренебрежения тщательно маскировала тайное опасение женщины.
***
Для провозглашения всевластия мужчины, противопоставленного декларированной неполноценности женщины, исходной посылкой служили сакрализованные общественные функции, гарантом исполнения которых являлось специфическое «защитное поле» мужчины – оружие. У лишенных столь действенной защиты женщин могло появляться чувство собственной ущербности, или, как выражаются последователи психоаналитической школы, комплекс маскулинности.
***
Приведу выдержки из сочинений авторов XIX-начала XX в., в которых описываются более или менее типичные ситуации, с сопутствующими характерными оценками. Первая взята из работы о семейной и общественной жизни женщин Азербайджана. «Мальчик с юных лет приучается относиться к своим сестрам и вообще к детям женского пола с нескрываемым презрением: он понимает, что в глазах своих родителей стоит неизмеримо выше своих сестер. В его играх проглядывает заносчивость и деспотическое отношение к сестрам. Он мучит их, бьет, и девочка сама сознает свою беззащитность, сознает, что он мальчик, а она девочка, следовательно и не вправе отвечать побоями на побои. Однажды, недалеко от играющих детей, я заметил маленькую шестилетнюю девочку, которая, прижавшись к стволу дерева, горько и неутешно плакала. Я подошел к ней и спросил, почему она плачет. Она обратила ко мне свое омоченное слезами личико и проговорила с рыданиями: „Я хочу быть мальчиком!» В наивном желании маленькой девочки выразился горький протест против деспотизма сильного пола».
***
Желание стать мужчинами недвусмысленно прочитывается и в поведении некоторых девушек зрелого возраста, о которых в том же круге источников о Дагестане и горной Грузии сообщается следующее. «Жители помнят несколько случаев, когда девушки одевались в
мужское платье и занимались исключительно мужскими делами». «…Некоторые из девушек… отказывались даже принадлежать своему полу, одевались в мужское платье и вооруженные являлись на собраниях, кутежах и проч. … словом, вели себя положительно как мужчины».
***
В традициях населения большей части региона разным отношением к мужчине и женщине было отмечено само появление ребенка на свет. В известном смысле оно даже предшествовало акту рождения, так как желание иметь сыновей женщины пытались осуществить, надевая на себя специальные амулеты.
***
Когда в ингушской семье ждут ребенка, будущая мать борется между приятной надеждой видеть сына и опасением родить дочь… Девочка тотчас по появлении своем на свет вносит огорчение в жизнь самых близких к ней людей и нередко возбуждает к себе если не недоброжелательство, то полнейшее равнодушие… Только рождение сына считается хорошим событием; рождение же дочери терпится только как неизбежное зло.
***
«Среди причин бытования указанного обычая называется неспособность женщин «к войне и грабежам; следовательно, в земле, где пропитание дорого, не могущие его добывать собственными руками считаются страшным обременением».
***
На Северном Кавказе XIX века убийство новорожденных девочек практиковалось осетинами и аварцами. Это делалось в случае рождения в семье подряд нескольких дочерей. Данные о мотивации обычая отсутствуют, но, очевидно, она была близка или совпадала с поверьем сванов, гласившим: «Если убьешь дочь, то потом родится сын». В подобной интерпретации видится характерный взгляд на природные возможности девочки-женщины. То, что умерщвление новорожденной девочки предполагало и даже гарантировало рождение в будущем мальчика, скорее всего свидетельствует о большем исходном жизненном потенциале женщины. Она даже нежеланной появлялась на свет, тогда как для рождения мальчика требовались особые усилия, в том числе, как это видно по последнему примеру, предполагавшие устранение с его «дороги» сестры.
***
Женщину к убийству новорожденной дочери часто подговаривали домашние и родственники. В то же время именно на мать налагалось проклятие за убийство дочери – ее не хоронили на кладбище, не пускали на общественные праздники, запрещали произносить имя Бога и т. п. В описанной ситуации нельзя не усмотреть двуличия общественного мнения, с одной стороны, подстрекавшего женщину к подобному поступку, а с другой – на нее же возлагавшего ответственность за содеянное. Вырисовывающаяся картина вполне определенна: женщине на всем протяжении жизни, начиная с первых часов появления на свет, угрожала кара за некий первородный грех.
***
Согласно бытовавшим среди населения Дагестана суждениям, девочка рождается на 10-15 дней раньше мальчика. Различие сроков созревания плода разного пола опосредованно отражалось на послеродовом регламенте женщины.
***
У проживающих в Западном Дагестане цезов варьировали сроки наречения именем и первого укладывания в колыбель (эти события совпадали) девочек и мальчиков. Данные обряды совершались, соответственно, на 3-й и 7-й дни жизни ребенка. Разницу в сроке объясняют тем, что в день наречения именем мальчика собирается много гостей и требуется значительная подготовка, тогда как при аналогичной церемонии с девочкой все упрощено до предела и из гостей бывают только ближайшие родственницы.
***
С момента рождения мальчик ориентировался на другие, нежели девочка, пространственные границы своей будущей жизни. Кумыки говорили: «При рождении дочери углы комнат суживаются, а при рождении сына потолочные балки поднимаются на одну пядь». С целью корректировки пространственной направленности жизней новорожденных имеретины нередко уносили пуповину мальчика далеко из дома, в город, и там прятали в расчете,
что, возмужав, молодой человек уедет туда жить; пуповину же девочки зарывали в землю у очага «с пожеланием, чтобы она вышла хорошею хозяйкою и не любила ходить по другим дворам».
***
Аварцы в люльку под голову ребенку клали металлические предметы, которые вместе с амулетами предохраняли его от злых духов. Но выбор предметов разграничивался четко – для мальчика это был нож, для девочки – ножницы. Действия сопровождались конкретными пожеланиями: чтобы в руке мальчика нож был столь же тверд, как и в руке его отца; девочке же желалось быть хорошей сестрой семерым братьям.
Подготовлено редакцией
DAPTAR 