Слов, запрещенных на территории России, становится все больше. Нельзя, к примеру, говорить «война». Нужно «спецоперация». «Во время этой специальной операции что-то вырезали из всех нас, – считает корреспондентка Даптара в Дагестане. – Знать бы только, что». В поисках ответа она провела несколько дней в разъездах и беседах. Встречалась с женщинами разного возраста, социального статуса и системы взглядов.

Ифтар

В огромной фиолетовой качалке спит белокурая годовалая девочка, раскинув ручки поверх плюшевого одеяла. Рядом – деревянный стол с разноцветной полупрозрачной скатертью, за которым ее бабушка, Сафия, стараясь не шуметь, раскатывает тесто для хинкала. Скоро ифтар – вечернее разговение во время Рамадана. В большой семье Сафии пост держат все, кто старше 15 лет и к ужину готовятся заранее.  Сафия уже 10 лет как на пенсии, но на 9 тысяч рублей не реально ни самой выжить, ни детям помочь. В Избербаше работу найти труднее, чем, например, в Махачкале, поэтому Сафия так рада подработке в небольшом цехе по пошиву обуви. Это спасение для нее и ее подруг, говорит Сафия. Только разговоры в этом цехе теперь нерадостные.

— Нет же тех, чью семью совсем не задело, понимаешь? Нету, нету! Кого только ни спросишь, у всех такое! У кого-то знакомый, у кого-то двоюродный брат в армии там, у кого-то племянник. Вот у меня – племянник. У всех поголовно, у соседей даже, никто мимо не прошел этого.

— Как вы к этому относитесь?

— Отрицательно, отрицательно. Там непонятно за что воюют, что там происходит вообще непонятно. Одни одно говорят, другие – другое. Мы просто сидим и смотрим, что показывают по телевизору, смотрим в инстаграме. Одни говорят – фейки. Не знаю.  В трубке одно, по телевизору другое. Ты знаешь, такое ощущение, что до войны президента не было. Он был, конечно, но страной не правил, что ли, самотеком все шло, какая-то неразбериха была. А получилась война и появился президент, вот такое ощущение. Теперь еще Шойгу исчез, говорят, Чубайс. Вообще непонятно что. А одни, знаешь, говорят – эта война для, тех кто обогатится, для богатых война. 

— Что дальше, как думаете?

— Я даже не могу назвать словами. Пустота какая-то, надежности нету, понимаешь? Завтрашнего дня нету. Такое ощущение, что взяли, что-то сделали, а отвечать люди будут. Вот и все. До сих пор, когда трудно было, мы думали, ну хотя бы войны нет. А сейчас, как жить?

Кто-то говорит, мол, Путин, правильно сделал, что раньше начал, а то на нас пошли бы. Я не знаю, мы-то не знаем, что происходит. А страдает кто? Солдатики страдают, ихние семьи, матери страдают, их жены, понимаешь. Вот Жириновский покойный говорил, что Украина когда-нибудь нам выйдет боком, вот она и вышла этим. Все ругают Россию из-за этой войны. Получается, Россия агрессор.

— На что надеетесь?

— Да я живу и надеюсь, что мой племянник приедет, дети его, малявки сладкие, тут, с нами. Жду, что двоюродной сестры сын домой вернется, что вернутся, кого я знаю. А есть столько знакомых, у кого никогда уже не вернутся ребята, молодые ребята погибли. А за что? Они и сами не знают, за что. Вот Алишка наш, племянник. Мы его спрашиваем – «Где ты находишься, что вы делаете?». Он говорит: «Сам не знаю». Может, им и не разрешают, как думаешь? Может, он знает, а нам не говорит? Мы надеемся, что ему просто нельзя нам говорить. 

Родственница дальняя с февраля в Мариуполе. Она говорит, что мясорубка была там. Не понятно, кто кого убивает: и мирные жители, и солдаты, там вообще непонятно что происходило. Худшее, что у наших солдатиков нет ничего, никакой техники, все старое. Вот нашего отправили на границу с Беларусью на учения. А потом, время учений прошло, а их не отпускают, а у них сухпайки и закончились. Денег нет, им страшно, они голодные, а потом говорят – российские войска мародерствуют. Знаешь, ладно мы прожили, а это же молодежь, разве будет потом у них здоровое поколение? Вообще, очень трудно. По телевизору – только об этом, думаем только об этом. Тяжело все. Солдатам там говорят готовиться к параду. Какой парад, какой парад!? Они думают, к 9 мая закончится все? Нет. Это вторая Чечня!

Просто так ничего не бывает, дыма без огня. Восемь лет они там бомбили Донецк, Луганск, люди просили, наверное, о помощи Россию. Ну, чтобы дали им поддержку, защитили их как-то. Ну, ладно, помогли Луганску и Донецку, а почему дальше пошли? Зачем? Это даже не страна на страну напала. Киев, как всегда, говорили – мать городов русских. Столкнули, получается, два народа, которые столько лет жили вместе. Все началось с власти, а кончилось народом. Людям отвечать, понимаешь?

Азан звучит над городом. Пора вечерней молитвы, окончание поста. Сафия идет молиться, пока старшая дочь успокаивает проснувшегося ребенка. Младшая, спрятав выбившиеся из-под платка кудрявые пряди, раскатывает на краю стола тесто.

Море

Зайнаб ежится в своем стеганом жилете поверх худи с капюшоном – у моря по утрам не слишком тепло. На Зайнаб приятно смотреть: она зеленоглазая, улыбчивая, с мягким убаюкивающим голосом. Трудно поверить, что она носит капитанские погоны.

— Я слышала выражение «Мне стыдно за свою страну», и меня это прям удивляет, я не понимаю. Я принадлежу своей национальности, я дагестанка, я гражданин России. Для меня моя родина всегда права. Что значит – мне стыдно за страну? Это для меня предательство, измена. У меня брат двоюродный там был. Мы так рады, что он остался жив, только ранение получил. Сейчас он в госпитале. 

— Вы рады, что ранение избавило его от участия в том, что положено называть «спецоперацией»?

— Нет вообще. Мы, все его родные, не парились по поводу этого, нам главное, чтобы он выжил. А что он там – так он свой долг выполняет, защищает интересы нашей родины. Нас так воспитывали. И по поводу контрактников и Украины я хочу сказать. Вот я надела форму, я понимаю, что за этим следует. Так и они, выбирая военную службу, должны понимать, что это же не мирная профессия, этот выбор значит, что будь готов выполнять задачи поставленные, защищать интересы своей родины

— Вторжение в чужую страну в интересах нашей родины?

— Я не сомневаюсь в этом, я внимательно слушала выступление нашего президента Владимира Владимировича Путина. Я верю, что так было нужно. Мой отец говорил, чтобы достичь мира и покоя, бывают нужны жертвы.

— Вы безусловно доверяете телевизору и президенту?

— Ты знаешь, вот имам нашего села не допустил нас, жителей, вместе со всеми начинать пост в Рамадан. И мы послушались. Наше дело идти за ним, а он будет отвечать за нас перед Всевышним. Я сочувствую нашему президенту и понимаю, какая ответственность лежит на нем, ведь ему тоже за нас отвечать, за всех. Я женщина, мне жаль всех, и наших ребят погибших, и украинских, и матерей их (аккуратно вытирает слезы в углах глаз, не давая им испортить легкий макияж). Пройдет время, может, очень скоро мы узнаем правду, зачем все это было

— Ваша жизнь изменилась?

— Нет. Я покупаю то, что покупала: одежду, продукты. Я сама по себе транжира, наверное, но все же надо уметь экономить. Продукты подорожали? Ну, все относительно. Можно ходить на рынок, там дешевле. Главное, чтобы все это поскорее закончилось, я желаю этого.

Рынок

Хасавюрт – город рынков, их тут, если верить справочнику, порядка двадцати. Райганат работает на самом большом, «Зеленом рынке». Благоустроенный павильон в центре ей достался от покойного мужа. Райганат немного похожа на японку – мягкие, но точные движения, такая же речь. Но все меняется, когда речь заходит о последних событиях.

— Это было… Шок. Я вообще две недели подряд плакала, не могла остановиться. Не могла никак понять, вот я – добрая, справедливый человек – и я на кого-то напала… Как? Мне стыдно писать кому-то слова поддержки, просто стыдно. Я же несу тоже ответственность за все, не могу сказать «Я не при чем»!  

— Почему вы так решили?

— Ну, это же мое государство. И то, что оно не управляемо мною, это тоже моя вина. Люди говорят «Я простой человек» и низводят себя до уровня планктона, от которого ничего не зависит. А если бы он захотел и перестал бы чувствовать себя «простым человеком», то зависело бы. Я так думаю. Я в этом просто твердо уверена. У войны именно женское лицо. С пикетами выходят в основном девочки, женщины. И в соцсетях обсуждают, беспокоятся тоже они. Многие, кого я смотрю, слушаю – они женщины. Собчак, Гордеева, и с другой стороны тоже вот та же Скабеева.

— Каким вы видите свое будущее, будущее своей дочери?

— Да я вообще видела себя уже в Европе (смеется)! А насчет дочери… Они с женихом студенты, будущие айтишники. Какое айти, какое будущее у них, если «Интел» ушел, все ушли? Какое может быть развитие программиста в изоляции?  Программирование – это же живое, это постоянно что-то надо придумывать. То есть, весь мир будет что-то делать, а моя девочка – штудировать старые учебники и искать старые микросхемы? Это очень сильный прыжок назад. На много лет назад. И у меня такое ощущение, что я вернулась в СССР. Думала, что ушла оттуда, даже пожила какое-то время на свободе, и тут, бац – меня вернули обратно на полку. Сказали – хватит.

— Для вас СССР – это прямо тюрьма?

— Да. Есть те, кто хвалит СССР, а я – нет. Для меня это всегда было ужасно. Я человек, который не может идти на работу «с 9 до 18», мне нужно постоянно реализовываться и новое время дало шанс для реализации. Быть такой, как я хочу, делать, что я хочу. СССР был для меня ужас, я очень радовалась, когда все это закончилось. Тем более, я и читала про доносы, и в своем кругу сталкивалась с ними. Если кто-то считает, что в СССР было справедливое общество, я их могу разочаровать. Не было. Были взятки и спекулянты. И сейчас опять.

Что намерена делать? Не знаю даже. В растерянности. Так хочется надеяться на будущее, но читаешь этих экономистов, их прогнозы и очень не хочется,что бы они оказались правы. В то же время боишься упустить, прозевать. Чтобы потом оглядываясь не думать – ты же могла уехать!

Я думаю, люди, которые спокойно сидят, они чего-то не понимают. А потом, мысль – неужели все такие тупые, а я одна умная? И я сомневаюсь. Все спокойно живут, а я самая умная что ли? Нет же. Может, я зря волнуюсь? А потом я читаю – и как зря? Санкции, санкции, санкции… Ну, как страна может в изоляции выжить? Это же невозможно. И огорода нет картошку сажать. И не хочется есть картошку. Мне кажется, все должны поехать и где-то что-то сажать. На всякий случай.

— Вы реально способны переехать? Не привязаны к друзьям, родным, городу? Совсем ничего не держит тут? Переезд – это же стресс.

— А это не стресс? Я боюсь, что будет что-то похуже. Я читала в учебниках истории о войне, мне казалось, это история, мне казалось, это невозможно повторить. Я думала, это будет день-два-три. Читала недавно про чеченскую войну, как они не могли покинуть свои дома. Не верили, что затянется. И вот у меня то же самое. История повторяется, говорят, значит, повторятся концлагеря и все такое? Вполне же реально. Тогда тоже люди не верили, что будут эти лагеря.

— Не боитесь, что на вас донесут за лишние слова?

— Боюсь. Я вообще стараюсь не разговаривать уже. Я хочу спокойно жить, развиваться, страна не дает мне, она все время что-то требует, все время что-то мутит. Не дает жить в мире со всеми. Девятый год, как я выключила телевизор. Это же невозможно, тудуду–тудуду, постоянно одно и то же. НАТО угрожает, США угрожает, Украина, Украина, Украина. Я выключила и дочери запретила – «Все, ты не смотришь это. Никогда. Штраф 200 рублей» 

Прошлым летом как-то включила и… Эти страшные лица, этот мат! Невозможно смотреть. Я на самом деле удивляюсь людям, которые включают и смотрят эти передачи, я удивляюсь их нервам. Эти лица, рты, брызжущие слюной, оскорбляющие друг друга, не имеющие уважения друг к другу. И это Первый канал!

Я в своей стране не могу включить федеральный канал и спокойно посмотреть новости. Нет, меня должно клинить от ненависти к кому-нибудь. Или к НАТО, или к Европе

Весна

Ясмина ждет меня на скамейке в городском парке. Совсем юная, похожа на подростка, смотрит на меня спокойно и изучающе. Ясмина – студентка одного из дербентских колледжей, приехала в Махачкалу на сватовство двоюродной сестры и задержалась тут по моей просьбе. На интервью согласилась сразу. Говорит, что из любопытства.

— Скоро 9 мая. Я не знаю, как его сейчас отмечать с размахом, этот праздник. Стыдно, наверно, будет. Ведь постоянно слышишь – что угодно, только не война! Все можно перенести, все потерпим, лишь бы ее не было. А теперь вы развязали новую войну и при этом отмечаете победу над фашизмом?

— «Вы развязали»? К кому обращаетесь, Ясмина? Вы тоже гражданка России. Вы считаете себя частью страны?

— Да. Но я не принимала никаких решений, которые могли привести к тому, что случилось, я еще ни разу не голосовала даже! Но переживаю, что будет дальше. Мои ровесники, знакомые реагируют по-разному. Кто-то не чувствует вообще ничего, отстранен. Кто-то старается специально не интересоваться тем, что происходит, берегут нервы. Я тоже так пыталась, но не получается. Ты все равно об этом думаешь, а когда еще не в курсе, что происходит, сам себя накручиваешь.

У меня есть знакомый, его брат – срочник, и он там. И мой знакомый так погрузился в эти новости: его день начинается с того, что он проверяет в чатах, ищет имя брата. Есть же чаты, где выставляют данные тех, кто погиб. Это страшно все. А когда они вернутся… Люди, которые там сейчас. Я слышала, что тюрьма, армия и война меняют человека совсем. И им будет сложно, и людям, которые будут рядом с ними – тоже.

— Есть свое мнение о происходящем у молодых людей?

— Оно очень разное. Разделилось все. Не знаю, от чего это зависит. Одни считают, что правильно мы туда пошли, чтобы освободить людей от «нацистов», а что в этом плохого, а что их надо было там оставить? Говорят – мы освободители, как на плакатах «Отстояли в 41-м, защитим и сейчас!». А другие думают, что война это в любом случае плохо и не похоже это все на правду. Я не знаю, я перестала верить всему, что говорят с нашей стороны, особенно по телевизору. Папа слушает Соловьева днями напролет. Целыми днями. Мне кажется, он себя этим успокаивает, что мы вот не такие плохие. Эта власть, которая сейчас развязала эту войну, он же имеет к ней отношение, он ходил на выборы, принимал решение, за кого голосовать, а какие-то игнорировал, мол, мы ничего не решаем, зачем туда ходить. А когда человек так рассуждает, когда все пускаешь на самотек, тоже, наверное, нехорошо.

— Какой выход?

— Я даже не знаю, когда ты такое натворил… Я из каких-то более легких ситуаций не могу иногда найти выход, а из этого… Когда ты такое учудил, как можно оттуда выйти? Победителями точно не выйдем. Это кошмар. Очень много неприятных последствий в будущем будет. Я вот раньше хотела уехать отсюда. Совсем. А сейчас не хочу. Я хочу ездить по миру, путешествовать, а жить я хочу здесь. Дома.

Ясмина отвечает на звонок: родственники ждут. Она уходит, сминая рельефной подошвой черных кроссовок белые, нежные лепестки, опавшие с цветущих деревьев. Весна.

Мариям Захарова