До замужества Загидат танцевала в ансамбле «Талисман Дагестана», занималась музыкой, играла на пианино, училась в университете. Выбрала психологический факультет, отделение дошкольной психологии. Конечно, в эту профессию Загидат больше не сможет вернуться. У нее судимость, она – «пособница террористов».

Загидат Абакарова – худая, улыбчивая, но испуганная, как будто немного «ломаная», в черном хиджабе в крупный белый горох. Мы встретились в Москве, куда Загидат и еще одну молодую женщину из Дагестана, Залину привезли на пресс-конференцию в РИА «Новости». Это была первая поездка Загидат в Москву. До этого Кремль она видела только во сне: когда бежала из ИГИЛ (запрещенная в РФ организация) с детьми, помнит, что ей снились Москва и красные стены Кремля.

Загидат старается быть «хорошей женой»

Загидат вышла замуж в конце 2012 года. Два года они с мужем прожили в Махачкале, а потом муж сказал ей – уезжаем в Турцию. Она не спорила, ему виднее. Жили они в Стамбуле, муж таксовал, она занималась домом и детьми. Все, как и на родине, только муж попросил ее «покрыться», то есть, надеть хиджаб, как предписано мусульманкам. Она опять не спорила.

Через шесть месяцев муж сказал ей собираться. Куда, зачем, почему она толком и не знала, не спрашивала. Не принято у них было, Загидат так воспитывали, хорошая жена – это послушная жена. Так что она в который раз подчинилась и принялась собираться.

Газиантеп, город на границе с Сирией, куда они приехали, больше был похож на деревню, вспоминает Загидат: «Вокруг поле, никакой проволоки, никаких заграждений, где граница – не понятно».

По ее словам, «люди туда [в Сирию] шли толпами»: «Выходцы со всего мира шли: русские из Москвы, темнокожие из Америки, французы, индонезийцы».

Загидат не очень во всем этом разбиралась, думала, что границы, как таковой, вообще нет, что это «нормально, когда туда, в Исламское государство идут все, кто хочет жить по исламу». Туда же пошли и они. Вся их семья.

В Ракке (на 2014 год это один из двух ключевых городов ИГ) их разместили в очень богатой квартире. Но Загидат не радовала обстановка. На душе было тяжело, она буквально упала на чужой шикарный диван, прижала к себе детей и заревела. Муж такой реакции не ожидал, пытался ее успокоить, а потом схватил тряпку и начал мыть полы, что у них в семье не принято было. Но она все равно плакала, будто еще в первый день предчувствовала, как повернется их жизнь.

Загидат не может вспомнить ни одного спокойного, счастливого, безмятежного дня. Ночью она не могла спать из-за бомбежек. Ей все время казалось, что стоит закрыть глаза, как подкрадется смерть.

Сейчас она сама недоумевает, как рядом с вот этим главным страхом находилось место для других огорчений. Например, для тоски по привычной еде. По сладкому. Как-то она отправилась в магазин в надежде найти торт, но нашла только странную выпечку, увенчанную хурмой. Прямо целой хурмой, да еще и с хвостиком. А еще ей очень не хватало ванны: «У них везде души, сливы. Шлангом можно пол мыть, ковры стирать дома, в квартире. А мне очень хотелось набрать ванну и лечь в нее».

Через два месяца стало совсем невыносимо и Загидат предложила мужу такой выход – отпустить ее с детьми домой, в Дагестан, а себе взять вторую жену. Найти такую не составило бы труда, в ИГ было очень много вдов. Муж не ответил ей, промолчал. А спустя какое-то время заговорил сам. Сказал, что решил вывезти и ее, и детей.

Загидат вспоминает, что от радости у нее так сильно колотилось сердце, что она все время прижимала руку к груди. Она боялась что-то уточнять и переспрашивать: вдруг муж передумает. Но он не передумал.

Через какое-то время муж нашел таксиста-араба и тот за 60 долларов согласился довезти семью до турецкого города Мардин. Вместе с тремя родными детьми они взяли и Мохаммеда. Моххамед осиротел в девять лет: и мама, и папа его погибли, а Загидат с мужем взяли его в свою семью. К ним приходили, хотели забрать мальчика, определить его в солдаты, но Загидат не отдала. Сказала, что Мохаммед – ее «молочный сын», а значит, по исламу имеет право жить с ней.

До Мардина они ехали через пустыню семь долгих часов. Там муж отвез Загидат и детей к каким-то своим знакомым, а сам уехал обратно. Когда они прощались, Загидат уже понимала, что это навсегда, что вряд ли они когда-нибудь увидятся, но смс, которую через пару часов прислала ей знакомая, была, как удар под дых. Та писала, что машина, в которой ехал муж Загидат, попала под бомбежку, его разорвало снарядом и Загидат теперь вдова…

Побег

На новом месте Загидат подружилась с девочками из Уфы. Те рассказывали, что убегали по нескольку раз, но каждая попытка проваливалась, их возвращали мужьям, которые их «примерно наказывали». «Они обрадовались, – делится Загидат. – Ой, если ты освободилась, теперь домой давай». Посовещавшись, женщины решили бежать вместе, вместе не так страшно.

«Там была местная арабка, такая простая женщина, с коровами, – вспоминает Загидат. – Мы с ней боялись говорить открыто. И вдруг она начала ругать ИГИЛ. Мы обрадовались, говорим, пожалуйста, вывезите нас отсюда». Та поговорила с мужем, и он согласился. Не бесплатно, разумеется. За две тысячи долларов.

Но денег у нее не было. Сначала они жили на деньги, которые приносил муж, потом Загидат сняла и продала свои сережки. Чуть позже и серьги младшей дочери, ведь чем-то нужно было кормить детей.

Выручила Вика. «То есть, ее звали Виктория, а после того, как приняла ислам, дали имя Айшат, – поясняет Загидат. – Такая красивая она была, сильная, настоящий лидер».

Вика еще до отъезда в ИГ продала дом в России и теперь с разрешения мужа согласилась одолжить женщинам нужную сумму. Договорились, что те вернут деньги, когда доберутся до дома.

Из Мардина Загидат с двумя мальчиками уезжала на мотоцикле, а ее дочки должны были ехать следом с чеченской семьей, тоже бежавшей из ИГ. По наскоро придуманной легенде Загидат теперь была Умма-Ибрагим, жена проводника, а мальчики – их сыновья.

«Я себе и детям в секонде купила спортивные сандалии, чтобы по полю бежать. Он как их увидел, убери, говорит, это палево, арабки такую обувь не носят», – рассказывает она.

Загидат переобули в традиционные черные арабские тапочки, а 10-летнему Мохаммеду завязали «арафатку».

«Я еду, и рада, и боюсь, что он нас завезет сейчас куда-то, продаст всех моих детей, а меня изнасилует и выкинет. Говорю ему – ‘Ты меня не тронешь, ничего не сделаешь?’ А он в ответ – ‘Аллахом клянусь, я тебя пальцем не трону, ты что, Господь меня видит’».

Проводник привез женщину и мальчиков в дом своей матери, в какой-то город на границе с курдами. Загидат вошла и сразу увидела пепельницу с недокуренными сигаретами. Эта пепельница ее испугала, за время жизни в ИГ, где курение было одним из смертных грехов, Загидат забыла, что существует мир, где есть сигареты. А тут еще в комнату вошел незнакомый человек, как оказалось, брат проводника.

«Я в никабе сижу, тогда без никаба нельзя было, – вспоминает Загидат. – Дети ко мне жмутся. Говорю, уведи своего брата, у меня сейчас сердце остановится».

Проводник все понял, кивнул, увел брата, убрал пепельницу.

Но тревога не отпускала, машина с семьей, с которой ехали ее девочки запаздывала. Эта часть рассказа Загидат дается тяжелее всего. Кажется, она заново переживает момент, когда две ее дочки, одна из которых – шестимесячный младенец, пропадают в пустыне во время войны.

Такси с девочками приезжает ближе к полуночи. Оказалось, водитель потерял дорогу. Загидат хорошо помнит, как это было – «Вай, когда они приехали, я как заново родилась. Я упала, детей обнимаю, плачу. Мамины, вы живые, вы живые, какое счастье!»

На следующее утро приехал другой проводник – араб. В этот раз Загидат взяла всех своих детей с собой. До границы с Ираком оставалось уже совсем немного, когда в небе появились два американских самолета, а потом взрыв и дым.

«Но мне уже не страшно, главное, все мои дети со мной. Вслепую идем, не знаю, расстреляют нас сейчас или что», – спокойно рассказывает Загидат.

Как предали Вику

Она ждала, что их поместят в лагерь, в Родж или в Хол, но ее с детьми и других сбежавших отправили в тюрьму.

Допросы длились по много часов, у всех новоприбывших, в том числе и у детей, спрашивают, кем работали в ИГ их мужья и папы. Если выяснялось, что муж воевал, или был амиром («предводителем») – таких женщин и детей ждала самая тяжелая учесть.

«А еще были те, кто наговаривал на других, чтобы их самих оставили в покое, – Загидат вспоминает Викторию, одолжившую 2 000 долларов своим подругам. – Кто-то из них наговорил на ее мужа, что тот воевал, и даже был каким-то начальником. Хотя ее муж дома сидел, над ним еще другие мужчины смеялись, мол слабак, что дома сидит. Викторию тюремщики сильно избили, кричали, что она не выйдет отсюда живой. Вот так нам помогла, а себя не спасла».

Загидат замолкает. Потом подхватывается, предлагает еще чаю. Откусывает конфету, говорит, что уже несколько лет радуется каждому мгновению своей жизни так же сильно, как и в первый день после возвращения.

В какой-то момент в курдской тюрьме стали активно фотографировать женщин из России, сверять паспортные данные. У детей спрашивали имена бабушек и дедушек в России. А однажды утром в камеру, где сидела Загидат, пришла надзирательница и приказала ей собираться.

«У меня от страха вот тут начало крутить, – Загидат морщится, прикладывает руку к животу. – Куда меня везут? Сейчас глаза завяжут, как они нам постоянно завязывали, и в затылок стрельнут. Как мои дети потом без меня будут?».

Но ее успокоили, объяснили, что везут в махкама («суд» на арабском), где определят ее дальнейшую судьбу.

«А там уже ждали дипломаты. Спрашивают, хочу ли я домой. Думаю, они издеваются надо мной. У меня слезы текут. Да, хочу! Я домой хочу!», – рассказывает Загидат.

Женщина помнит грузную надзирательницу, которую все очень боялись: «Она меня вот так взяла, надела сама мне обувь, обняла меня там. Я в шоке, со мной ли это происходит, я уже себя похоронила, а тут такое».

Загидат тогда подумала, что если снова завяжут глаза, значит, все плохо. Но, к счастью, их вывели без повязок. Свобода!

Женщины с открытой спиной

На военном самолете группу женщин и детей отправили в Латакию, а там разместили в гостинице. Каждому дали отдельный номер, даже 10-тилетнему Мохаммеду выделили отдельную комнату. Загидат впервые за долгое время видела белые простыни: «Одеяло, подушки, матрас – я четыре года этого не видела всего. И бомбежки, постоянный стресс, сейчас твоему ребенку ногу или руку оторвет, боишься все время. Я выхожу на балкон, и мои мозги как будто летают!».

С балкона Загидат было видно пляж: там загорали, гуляли женщины. На них не было хиджабов, их спины были открыты, некоторые шли под руку со своими мужьями. 

Завтрак – очередное потрясение, стол заставлен едой. Для изголодавшихся детей – это прямо счастье: Мохаммед тянется к колбасе, так мечтал о ней, и Загидат перед ним ставит полную тарелку.

Из Латакии женщины вылетели в Грозный, полет длился четыре часа.

Все женщины, прилетевшие этим рейсом, оказываются на свободе. И только на дагестанок возбуждают уголовные дела. До суда Загидат жила в СИЗО-1 в Махачкале. Ей дали «хорошую камеру», с телевизором, туда же ей приносили на кормление младшую дочь. Через 3,5 месяцев – 15 февраля 2018 года – Загидат выносят приговор. Восемь лет, с отсрочкой до достижения младшим ребенком 14 лет.

«Они написали, что за пособничество терроризму. Что я мужу стирала, убирала, готовила. Они посчитали это как пособничество», – говорит она.

Осудили ее по статье 208-й часть 2, участие на территории иностранного государства в вооруженном формировании.

После возвращения Загидат стала помогать организации, которая вызволяла жительниц России из сирийского плена.

Правозащитники не раз отмечали, что несмотря на явки с повинной и обещания правоохранителей содействовать в адаптации к мирной жизни, вернувшиеся из Сирии дагестанки подвергались и подвергаются преследованию. Например, аналогичные, что и у Загидат, приговоры получили несколько дагестанок. Хотя они оказывались на подконтрольных ИГ территориях из-за своих мужей и не принимали никакого участия в боевых действиях.

Сейчас Загидат живет в Дагестане вместе с детьми и своей престарелой мамой. Я связывалась с ней много раз в попытке разговорить, узнать новости. И если раньше она охотно шла на контакт, то сейчас закрылась, отказывается говорить с журналистами. Потому что «все бессмысленно, мои интервью не помогли ни мне, ни тем, кто остался в лагерях»…

Евдокия Смирнова