«Они больше феминистки, чем я». Юристка – о дагестанках и их силе воли

Марина Агальцова – юристка, правозащитница центра «Мемориал», много лет помогает дагестанцам из поселков Временный и Новый Ирганай добиваться справедливости в российских и международных судах. Она рассказала Даптару, почему большая часть ее заявительниц – женщины (а также о том, что это за женщины и какие они), и почему в Дагестане можно хотя бы что-то изменить.

— Я давно работаю на Северном Кавказе, у меня в активе, например, – два коллективных иска из Дагестана. Мне кажется, что именно в Дагестане, по сравнению с другими республиками региона, можно хотя бы что-то изменить.

— Почему? Нас много и у нас нет одной идеологии и одного нацлидера?

— Да, именно вот эта мультинациональность, многоклановость – она позволяет решать многие вопросы, которые в других республиках решать сложнее.

— А когда вы попали в Дагестан первый раз?

— Впервые – в 2018 году. Когда я начала работать по Временному и Ирганаю, то долгое время общалась с заявителями только онлайн, потому что в Дагестане у «Мемориала» была своя группа юристов, которая справлялась, а моей изначальной задачей было подготовить жалобу в Европейский суд по правам человека. Но как-то в процессе работы я поняла, что можно попытаться получить деньги из федерального бюджета. Я написала большой иск (его должны были рассматривать в Советском районном суде Махачкалы при участии наших местных юристов), а сама уехала на трехмесячную стажировку в США.

Но так получилось, что судья Шуаев долго допытывался у представителей истца, какое именно бездействие они хотят признать незаконным, а потом сказал, что хочет видеть адвоката Агальцову, которая подготовила иск. И по возвращении из США я уехала в Дагестан, причем в крайне настороженном состоянии: во-первых, дело было сложное и раздражало не только административную власть, но и военных; во-вторых – почему вдруг судья хочет видеть именно меня? Но когда я появилась в суде, то он просто сказал: «О, вы приехали!», сделал мне изящный комплимент и отказал истцам. Написал какое-то совершенно глупое решение, которое мы сразу оспорили в Верховном суде республики.

— У вас же были какие-то представления о среде, в которой вам предстоит работать? Они подтвердились или это все-таки были такие страшилки, которыми любят пугать тех, кто не был на Северном Кавказе?

— Я выросла в довольно многонациональном городе в Челябинской области, у нас там были представители разных конфессий, но мусульманки там не покрывали голову и носили вполне открытые наряды. Так что до работы в «Мемориале» я, встретив закрытую  женщину, скорее всего посчитала бы ее за представительницу радикального ислама. Помните, тогда еще были взрывы в московском метро, и некоторое время после этого если в вагон входила закутанная до бровей женщина – многие быстро выходили? А потом приехала в Дагестан, познакомилась с своими заявительницами лично – ну да, они закрытые. Но это вообще ни о чем не говорит!

Конечно, мне было интересно, как это получается: Дагестан. Унцукульский район – очень религиозный, очень патриархальный. Как получилось, что все пять моих доверительниц – женщины? И мне рассказали, что, если бы это были мужчины – им бы сразу подкинули наркотики или оружие.

— Я читала о ваших заявительницах из Временного. Мне они показались очень уверенными женщинами. Сильными. И почти феминистками.

— Конечно, они никогда не скажут о себе, что они феминистки. Но по характеру, по тому, как они реагируют на внешние обстоятельства, какие принимают решения – они более феминистки, чем я. После того, как началась работа по поселку Временный, мы начали составлять списки – состав семьи, глава семьи. Так вот, в семье Аминат Супяновой – она, замужняя женщина, указана как глава семьи. А Джамиля Гаджиева развелась с мужем и тоже глава семьи. Или Написат Патахова, местный фельдшер. Когда говоришь с ними, то понимаешь – это не те женщины, которых можно заткнуть.

При этом с самого начала им поступали угрозы.  В 2019 году группа из «Мемориала» сняла двухминутный ролик о женщинах поселка Временный. И там жительницы показывают смски с угрозами, которые они все получали. «Мы вас утопим в реке», «Вы еще не успокоились – мы вас успокоим», «Подкинем вам наркотики» и прочие угрозы семье и здоровью.

— А как они реагировали на угрозы?

— Конечно, им было страшно. Я бы сказала, что это была смесь страха и ярости. У Аминат, например, первой реакцией была ярость, но ее вообще невозможно заставить замолчать. Остальные реагировали более спокойно, но я видела, что они переживают: они же тут, на своей земле, до них легко дотянуться.

Писали непонятные люди с неизвестных номеров. Мы решили, что будем наблюдать, что произойдет позже – если те, кто угрожают, перейдут уже к активным действиям, то тут мы уже включаемся. А обращаться в полицию… Ну мы обращались в полицию, в следственный комитет по поводу мародерства. Дома были абсолютно разрушены и разграблены, у той же Аминат со стен сняли даже плитку! На это нам отвечали, что ни о каких фактах мародерства им неизвестно.

— Получается, что дагестанские женщины – и есть главная движущая сила протеста против произвола властей?

— У меня два больших дагестанских дела – в одном районе. Но там совершенно разная динамика. Во Временном я общалась в основном с этими потрясающими женщинами. Они принимали решения на всех этапах. Может быть, у них нет образования уровня Высшей школы экономики, но я могла говорить с ними о чем угодно, и они понимали все, что я объясняю им в рамках нашего иска.

В Ирганае – совсем другая ситуация. Заявители там – мужчины, в основном. И с самого начала я общалась с ними, и меня, как правило, сажали за мужской стол. Наверное, потому что нам надо было обсудить дела, а женщины в серьезных делах якобы не участвуют. На самом деле, это не совсем так – я и там познакомилась с женщинами, которые были готовы сражаться за свои права – Нахи Курбановой, Патимат Магомедовой.  Но тем не менее, 70 % заявителей по делу об Ирганайской ГЭС – мужчины.

И в какой-то момент мне надоело сидеть за мужским столом, и я ушла в кухню. Там как раз готовился праздник по случаю обрезания хозяйского малыша, и по кухне ходили около двадцати женщин и что-то готовили. Мне хотелось пообщаться с ними, понять, как они смотрят на ситуацию. И я сразу заметила, что девочки помоложе – закрытые и молчаливые. А женщины, что от 50 и старше – очень уверенные в себе. В какой-то момент разговор вывернул на климакс, и то, как свободно – без всяких эвфемизмов – они обсуждали эту «женскую проблему», меня поразило. Мне казалось, что даже в более свободной во многих смыслах России – это не очень принято. И я стала спрашивать, говорят ли они на темы сексуального образования со своими дочками? Узнала, что рассказывают об основных правилах гигиены девочкам в мечети – не все, конечно, но хотя бы основы.

Зато мы поговорили о домашнем насилии. Я спросила их, правда ли, что в их культуре мужчине дана абсолютная власть над женщиной и он может ее наказывать. И одна из женщин, (у нее был прикрыт платком даже подбородок), сказала, что «ну, если женщина заслужила наказание, то да». Но остальные сразу зашикали и сказали, что они такое терпеть вообще не собираются, и сразу уйдут от мужа.

— Нахи Курбанову, о которой вы говорите, в многочисленных публикациях по ирганайскому делу, теперь называют не просто активной жительницей села, но и правозащитницей. Это следствие вашей совместной работы?

— Я не думаю, что вот этот «личностный рост» у нее произошел именно из-за нашей совместной работы. Она давно начала работать по Ирганаю, еще до затопления водохранилища. Организовывала митинги, писала какие-то протесты, принимала участие в блокадах дорог. Тоже получала угрозы, ее машину сожгли, ее несколько раз увольняли с работы.

Сейчас она работает со списками домовладений и очень помогает в сборе информации, поступающей по иску. Но для нее Ирганай – это еще и какая-то личная история. Меня поражало упорство, с каким она работает, и я как-то спросила ее об этом. И она рассказала, что строительство ГЭС началось еще в ее детстве, в 1977 году, и что эта угроза потери земли в ее жизни присутствовала много лет. Но когда она была маленькая, о ней заботились женщины селения. А сейчас они уже старенькие бабушки, и она говорит – «Если я сейчас прекращу работу, то как буду смотреть им в глаза?»

— Дагестан живет в перманентных контртеррористических операциях практически полвека. Люди очень апатично смотрят на возможность хотя бы какой-то материальной компенсации со стороны властей. Такая привычка к несчастью. Или я ошибаюсь?

— Я видела разные реакции. Многие абстрагировались, у них нет желания бороться за свои права, или просто нет сил, но при этом они, конечно, будут рады получить деньги: ведь мало кто из них смог пробрести себе жилье, так и ютятся по родственникам или на квартирах.  Я помню, как ходила по Новому Ирганаю, и там сидели бабушки, женщины, и я просто подходила к ним и говорила: Я – Марина, я помогаю вам добиться справедливости, расскажите, пожалуйста, свою историю. И многие отказывались. Для меня это было странно.

— Но это же понятно: люди боятся властей.

— В ирганайском кейсе гораздо меньшая степень опасности. Хотя, конечно, и там хватает. К примеру, до того, как водохранилище заполнили водой, угрозы правозащитникам поступали. Потом угроз поуменьшилось, но именно тогда у Нахи сожгли машину и уволили ее с работы. А еще расстреляли судью, который поддерживал иск ирганайцев. У нас нет точных доказательств, что это произошло из-за его позиции по данному делу, но Нахи была последним человеком, с которым он говорил по телефону и он просил ее продолжать работу, если с ним что-то случится.

В то же время жители Ирганая – Нахи Курбанова, Шамсудин Шамсудинов, Магомед Алигаджиев – продолжают методично отстаивать права односельчан. В то же время в поселке Временный женщины продолжают борьбу, многие – тайком от мужей.

— Скорее всего, вы все равно слышали много историй. Какая для вас была самой сильной?

— По степени горечи – история Нахи, как ее семья спасалась от потопа, как они живут теперь. Еще история Патимат Магомедовой, которая умерла от ковида, так и не дождавшись справедливости в деле, которым она столько лет занималась! Для меня это была большая потеря: она была таким активным борцом, писала ходатайства против затопления еще до того, как все случилось! Я думаю, что, когда мы победим – обязательно посвятим эту победу ее памяти. Конечно, историй была масса – некогда экономически процветающий район ушел под воду вместе с домами, могилами предков и садами, которые люди заботливо растили много лет. Один из наших главных заявителей Шамсудин Шамсудинов ведет списки людей, которые лишились своего дома в 2008. И красным у него в списках помечены умершие односельчане. И их уже около 500 человек.

— Вы уверены в том, что сможете победить?

— Мы прошли долгий путь, и чего-то смогли добиться. Например, правительство РФ подписало распоряжение по выплате компенсаций жителям поселка Временный: по 100 000 рублей на каждого члена семьи. Конечно, это не те деньги, на которые можно восстановить быт и отремонтировать село. Но этого уже что-то! И понадобилось всего пять бесстрашных женщин, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки.

По делу Ирганая нам удалось заставить власти собирать документы после шести лет тишины. А 25 марта 2022 года мы даже выиграли в Московском городском суде, который признал, что власти Дагестана бездействовали, не собирали документы для выплаты компенсаций за затопленные земли и дома. Он также обязал устранить бездействие.

— Вы говорите – феминизм. Вы же там в семьях жили, разве там есть феминизм?

— Да. Причем сама попросилась в семью, не хотела в отдельной квартире. Ну феминизм, который прямо победил бы патриархальную семейную традиция – это для всей нашей страны еще экзотика. Но какого-то особенного мужского доминирования я не заметила. Вполне паритетные отношения мужа и жены. Особенно в семьях, которым 40-50 лет. А вот среди молодых – да. Тут и вторые жены, и привычка все решать самому. Довольно большой контраст в отношениях разных поколений.

— То есть в горном Дагестане за права женщин, как ни странно, стоят женщины старшего поколения?

— Я разговорилась с немолодой женщиной, наверное, ей было около 65. И меня поразило, как уверенно и спокойно она рассуждает обо всем. Оказалось, что она вдова, и много лет сама возглавляет семью и решает те проблемы, которые возникают, сама. А после того, как жители Ирганая лишилсь своих плодородных земель и садов – в большинстве семей зарабатывают женщины. Школы, детские сады, магазины – все на них. Экономическая независимость тоже придает уверенности.

А вообще, мне бы хотелось, чтобы в Унцукульском районе назвали какую-нибудь улицу не именем какого-нибудь очередного Магомеда-из- властей, а именем какой-нибудь прекрасной женщины, например, Патимат Магомедовой или Аминат Супяновой. Чтобы у местных девочек была перед глазами еще и такая ролевая модель.

Зарема Магомедова