Марина Геря и Георгий Коновалов – команда независимых социологов, работающих в сфере исследований благотворительных фондов и НКО. Они рассказали Даптару об истории шелтеров, главной уязвимости в протоколах безопасности и помощи для помогающих.
— Вы занимаетесь исследованиями кризисных центров и шелтеров, в том числе вас интересует мировой опыт. Расскажите подробнее об этом.
Марина: Мы опираемся на открытые российские и международные источники. Они включают в себя академические публикации и статьи в СМИ, которые описывают общую ситуацию, например, на чём основана деятельность кризисных центров, какова статистика, с какими проблемами сталкиваются шелтеры по всему миру, историю их возникновения. Также они включают и российскую ситуацию: хватает ли у нас кризисных центров – спойлер: нет, не хватает – как у нас происходит всё с точки зрения законодательства и взаимоотношений кризисных центров с государством. Мой фокус внимания скорее на бедности и социальном сиротстве, когда семьи вынуждены «сдавать» ребёнка под временную опеку в детские дома. Хотя для кавказского региона это чуть менее актуально. Отчасти потому, что там забота о людях, детях, которые остались без попечительства, традиционно распределяется между членами локального сообщества, расширенной семьи. Отчасти из-за огрехов статистики: у проекта «Если быть точным» кавказский регион окрашен в этом плане в жёлто-зелёные цвета. Женщинам и семьям с детьми, которые попали в сложную жизненную ситуацию, государство предлагает отдать своих детей. Временное помещение в детские дома, по статистике, редко заканчивается возвращением детей в семьи. А кризисные центры предлагают им альтернативные варианты поддержки.
Георгий: Меня интересуют шелтеры, которые могут помочь женщинам с детьми, потому что у них особые потребности. Им нужно больше часов психологической помощи, нужно, чтобы в шелтере были люди, которые могут посидеть с ребёнком, когда мама восстанавливает документы, и так далее. И не все шелтеры в России имеют ресурс, чтобы давать достаточную поддержку женщинам с детьми.
— Какие вообще шелтеры бывают?
Георгий: Шелтеры различаются по сроку пребывания. Есть срочные убежища, где место предоставляется на срок от нескольких дней до нескольких месяцев. Сотрудники в этих местах осуществляют транспортировку женщин, индивидуальную помощь, юридическую помощь, психологическую поддержку и разрабатывают план выхода из ситуации, например, насилия.
Есть шелтеры второй ступени, где размещение возможно от шести месяцев до года и более. Как правило, они работают с более сложными в социальном смысле случаями, где нужно больше времени на восстановление. Это женщины без жилья, которым нужно найти работу и перейти к самостоятельному проживанию, что не всегда достижимо за полгода.
А есть еще шелтеры третьей ступени, эти уже для женщин с особыми потребностями, которым намного сложнее жить самостоятельно и требуется пребывание полтора-два года. Есть альтернативные формы размещения, это квартиры, которые есть у активистов. Они задействуются, когда женщине сложно найти место в шелтерах, например, если их не хватает, а в России их не хватает, да и по всему миру есть недостаток.
Марина: Шелтеры второй и третьей ступени различаются еще и по протоколу безопасности. Приюты второй и третьей ступени – это чаще всего нормальное постоянное социальное жильё. Например, если у человека инвалидность и есть постоянная потребность в специализированном жилье, то оно охраняется без дополнительных усилий. А срочные убежища обычно охраняются, бывают ограждены, и в них вводятся дополнительные меры безопасности. В России шелтеры третьей ступени – это скорее квартиры. В мировой практике это обычно обеспечиваемая государством социальная помощь.
— Вы упомянули, что изучали и историю шелтеров. Можете рассказать о том, как и когда они появились?
Георгий: Первые шелтеры появились в 60-е годы внутри женского движения. Одним из первых задокументированных шелтеров был центр Хаунслоу в Великобритании. Он был создан в 1971 году и служил неофициальным приютом для женщин, которые спасались от домашнего насилия. Первые центры занимались несколькими вопросами. Это помощь женщинам в случае физических травм и эмоциональных проблем, связанных с насилием, трудности, связанные с бегством от насилия, и жизнью в сложных условиях. И помощь детям — потому что дети часто страдают от насилия. В общем, такая социальная и юридическая, психологическая и медицинская помощь. В 70-е и 80-е годы уже появляются сети шелтеров, а в 74-м году в Великобритании была создана Национальная федерация помощи женщинам – это такое объединение шелтеров и сервисов помощи (сегодня известное как Women’s Aid). Что важно, эта сеть начала заниматься не только помощью, но и просветительской деятельностью. Они стали информировать женщин о домашнем насилии, выпускать методички о том, что делать, если ты ему подвергаешься. В 80-х появляются программы, в том числе государственные, которые направленно поддерживали шелтеры. И сейчас есть, например, Women Against Violence Europe или Women’s Shelters Canada, которые, в том числе, лоббируют правительственные программы помощи женщинам. В Африке есть тоже объединения шелтеров и, думаю, в Азии тоже.
Но несмотря на это, шелтеров не хватает. В 2008 году Совет Европы попытался оценить, сколько их требуется, и получилось — 1 место на 10 тысяч жителей (Council of Europe: Council of Europe Task Force to Combat Violence against Women, including Domestic Violence, 2008).
Марина: По этим показателям в России должно быть около 14 тысяч мест, а у нас всего около сотни приютов. Причем, и по государственной статистике их около сотни, и по данным общественной организации “Аистенок” , которая проводила что-то вроде переписи, кризисных центров тоже около сотни. При этом в первом случае большинство государственные, во втором — частные. Можно сделать вывод, что их полторы, а возможно, даже целых две сотни. Но потребность значительно больше.
Георгий: Полторы-две тысячи шелтеров хорошо бы иметь в нашей стране.
Марина: С двухтысячных годов появляется международный опыт законодательного регулирования, и Россия много чего ратифицировала. Правда, это у нас немножко, как советская конституция. На международном уровне есть Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод, и в ней есть Конвенция о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин. Есть Комитет ООН по ликвидации дискриминации в отношении женщин, есть Европейский институт гендерного равенства, на чьи исследования мы во многом опирались. Россия эту Конвенцию о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин ратифицировала, и даже «Концепция государственной семейной политики в Российской Федерации на период до 2025 года» опирается на эту самую Конвенцию. На уровне заявлений, по крайней мере, до момента обсуждения закона о домашнем насилии, у нас всё декларируется. И официально на сайте МВД считают количество кризисных центров, которые борются с семейным насилием, это достаточно официальный дискурс.
— Есть ли ассоциации шелтеров в России?
Георгий: За последние несколько месяцев произошло несколько событий, конференций, где встречались представители кризисных центров (далее – КЦ) и обсуждали проблемы, с которыми сталкиваются.
У ассоциаций больше ресурсов, чтобы действовать, они имеют юридическое лицо, которому легче взаимодействовать с государством, искать поддержку, чтобы что-то организовывать и менять на системном уровне. По этому принципу они функционируют в мире.
Марина: То, что сейчас происходит с КЦ, во многом похоже на происходящее с рынком психологических услуг, услуг тьюторов — это очевидная профессионализация. То, что на Западе давно существует в этих сферах, где есть единые кодексы. Ассоциации также создают представление, что это за деятельность, и какие у неё стандарты: содержательные, поведенческие и этические. У нас это происходит, прежде всего, потому что нужна обратная связь для благотворителей, нужны доказательства эффективности. Поэтому КЦ стараются опираться на доказательную практику. А она их объединяет: как ты можешь понять, что твоя помощь сработала, как ты можешь отследить изменения в жизни благополучателей сейчас и потом. Происходит активный обмен опытом, КЦ объединяются, пытаются понять сколько их, с какими проблемами они сталкиваются, у них есть свои журналы. В социологии профессий это всё обычно критерии активного движения в профессиональном поле, становления профессии. Да, сейчас нет единого этического стандарта, нет единых форматов помощи, у нас размыты границы между профессионалом и тем, кому оказывают помощь, — это общие вопросы, которые стоят сейчас перед российской психологией, тьюторами, НКО и благотворителями. Есть исследования Центра оценки общественных инициатив Института прикладных политических исследований Высшей Школы Экономики, где рассматриваются этические кодексы и то, в каком они сейчас состоянии.
Первое правило — это приоритет физической безопасности и охраны здоровья женщин
— Я так поняла, вы ещё анализировали, как принципы устройства шелтеров влияют на его подопечных?
Георгий: У шелтеров, как и у любого социального института, есть дизайн, то есть принципы, на которых они основаны. Они включают в себя и этические принципы: что делать сотрудникам, чтобы лучше помогать, как им относиться к подопечным, с опорой на что предпринимать акты помощи. Принципы дизайна шелтеров сложились в рамках женских организаций, и я просматривал, о каких базовых принципах говорят, например, те же Women Against Violence Europe или Women’s Shelters Canada. Можно выделить повторяющийся набор правил. Этот подход называется survival oriented and empowering approach (подход, ориентированный на интересы пострадавших и формирующий веру в свои собственные силы) – это один из базовых подходов к функционированию шелтеров в Европе, США и Канаде сегодня. Первое правило — это приоритет физической безопасности и охраны здоровья женщин. Следующий принцип: сервис должен отражать мнение женщин и способствовать расширению их прав, возможностей и автономии и полно учитывать их опыт.
— Звучит немного абстрактно, а как эти принципы реализуются на практике?
Георгий: Есть исследование, которое сравнивает эффективность психологической помощи для женщин, которые размещены в шелтере и тех, кто получает ее, оставаясь в ситуации абьюза. (Wathen C., MacMillan H. Interventions for violence against women: scientific review. Jama, 289(5), 2003). И становится очевидно, при оказании психологической помощи без размещения в шелтере не обойтись, ситуация может оказаться намного серьёзней, чем кажется.
Марина: Как я понимаю, “принцип учета мнения женщины” означает, что женщину спрашивают о том, как ей на входе, в процессе и на выходе. Но если она в низком ресурсном состоянии, то возникает конфликт между задачей КЦ отслеживать свою эффективность и непосредственной помощью женщине здесь и сейчас. Анкетирование, которое нужно, чтобы понять, как она вообще сейчас себя чувствует, может ею считываться как заполнение бумажки для них, а не «для меня». То есть, учёт мнения понимается как обратная связь, которая, в том числе, ложится в основу мониторинговых документов. Ещё это о возможности распоряжаться своим временем, решать, например, ты хочешь поехать в МФЦ оформлять документы сегодня или через неделю, или согласна ты с индивидуальным планом выхода из своей ситуации или нет.
Георгий: Третий принцип связан с инклюзивностью. Шелтеры должны учитывать индивидуальные особенности женщин, в том числе женщин с детьми, с положительным ВИЧ-статусом, помощь мигрантам или лицам без документов. Государственные центры не могут осуществлять помощь людям без документов, в то время, как частные помогают людям без документов их восстановить, вернуться на родину, и они могут пребывать там столько, сколько нужно. А мигранткам требуется больший срок пребывания, потому что взаимодействие с государственными структурами, консульствами, оформление документов может занять год. Это только на то, чтобы женщина смогла получить юридическую возможность вернуться домой. Международные кодексы ассоциаций содержат дополнительные принципы помощи для женщин с детьми, и один из базовых принципов гласит, что все девочки и мальчики до 18 лет должны быть приняты в убежище и получить поддержку. В некоторых документах мне встретился очень интересный принцип в нашем контексте: считается, что руководство шелтерами должно осуществляться женщинами из НКО, из частных негосударственных организаций, потому что их сотрудницы лучше понимают потребности женщины и понимают, чего государство сделать не может или не хочет, ведь авторитарные и консервативные государства могут создавать и барьеры на пути к помощи. Поэтому женские НКО могут лучше соблюдать интересы женщин.
Марина: Здесь есть часть инклюзивности, которая граничит с ресурсностью. Чтобы принять человека другого вероисповедания, ничего лишнего не нужно. Есть, конечно, вопросы питания, но это скорее вопрос договоренности и проговаривания, понимания, с этим всё в порядке. А вот что касается инвалидности, это уже сложнее. Ещё есть социальное сиротство, что называется, сироты при живых родителях. В частности, ситуации, когда семьи временно помещают детей в детские учреждения.
В 36% — это тяжёлое материальное положение, а в 28% — это инвалидность ребёнка. Если кризисный центр хочет принять человека с инвалидностью, ему нужно больше средств, которых может просто не быть. В таком случае они готовы взять семью на сопровождение, что может сработать, если эта семья в тяжёлом материальном положении. Но если это семья, в которой происходит систематическое насилие, то это очень сложный фактор, ведь от шелтера это требует дополнительных ресурсов. Как ни странно, здесь появляется ещё один актор. Это РПЦ.
У меня создалось впечатление, что для КЦ есть два источника денег, связанные с рисками. Ты можешь брать деньги у государства, но тогда к тебе придут с проверками, которые могут закончиться очень по-разному. Несколько лет назад некоторые КЦ изменили свой статус на неофициальный, некие «благотворительные квартиры», чтобы избежать проверок. Когда шелтер появляется в поле зрения государства, он, во-первых, становится регулируемым, а регуляция может не пойти на пользу, а во-вторых, там нет постоянства.
Судя по публикациям в прессе, руководители НКО относятся с предубеждением к деньгам от государства и зачастую против государственной регуляции. Сейчас в России они в серой зоне: они есть, они признаются как возможные партнёры, но к ним не так много требований.
И в этой ситуации второй институт, куда можно обратиться и у которого есть ресурсы, это РПЦ. И тут платой за обращение может быть излишняя религиозность, вплоть до замены психолога духовником. Мы говорим «государственные и негосударственные» КЦ или «православные и не православные» — но на самом деле шелтер может перелететь с веточки РПЦ на веточку частного донора или на веточку государства. Но на его работу это не сильно повлияет, потому что главное — что происходит внутри организации. РПЦ, например, даёт возможность проживания — паломник может жить в месте паломничества. И это может быть женщина с ребёнком. Ещё важная вещь это право на обучение, которое тесно связано с пропиской. Поэтому у некоторых шелтеров есть ограничения и туда принимают только женщин с детьми-дошкольниками. Ведь если ребёнок постарше, у шелтера появляется ещё одна задача: обеспечить ему реализацию права на образование.
— А в мировой практике с какими сложностями сталкиваются шелтеры?
Георгий: Недостаточное финансирование шелтеров. Отсутствие продуманных способов оценки и мониторинга состояния женщин. В 90-е годы в США начали разрабатывать подходы к оценке качества программ помощи женщинам при домашнем насилии, начали оценивать то, как фиксировать изменение в состоянии женщин, были предложены разные шкалы и опросники, но до сих пор нельзя сказать, что в мире есть какая-то единая продуманная система.
Узкий спектр услуг шелтеров: не все шелтеры могут предоставить необходимое количество психологической помощи. Хотя если проводится групповая терапия или личное консультирование, женщинам проще выходить из сложных жизненных обстоятельств. Не все шелтеры имеют возможность предоставить детям уход, когда мамы нет рядом.
Экономические барьеры при обращении за помощью: зачастую низкое социальное положение, отсутствие работы и дети повышают уязвимость. Более уязвимым женщинам гораздо сложнее вырваться из неблагополучной среды и оказаться в безопасности, у них нет на это ресурсов, и они чаще возвращаются к абьюзеру.
Низкая осведомленность женщин о своих правах. Не все знают, что им могут помочь, особенно этот вопрос важен для мигранток, которые уязвимы больше гражданок. В некоторых странах вообще не считается, что в ситуациях насилия нужна помощь. В сообществах, где автономие женщины и уважение к ней не является нормой, за уходом из семьи могут последовать активные агрессивные действия со стороны родственников.
Марина: Есть проблемы, связанные с протоколами безопасности. Наивно кажется, что сложность возникает на этапе создания многоступенчатой системы охраны шелтеров, что самое сложное должно быть в том, чтобы обеспечить физическую безопасность, но на самом деле сложности возникают в ходе разъяснительной работы благополучателям. Респонденты говорили нам, что основная уязвимость в том, что женщина сама рассказывает, где она находится. Ведь для женщины, ушедшей из ситуации насилия, зачастую тяжело резко и окончательно порвать с окружением. Возможно, не хватает каких-то тренингов. Я сегодня проходила чудесный маленький тренинг, как реагировать на домогательства в общественных местах. Мне очень понравилось, как он методически сделан: там сначала объясняют, что делать, если ты видишь, как к кому-то пристают, и стратегии ответа на это. Можно выбрать стратегию, и тебе показывают короткие ролики по каждому типу реакции. В шелтерах можно проводить тренинг по такой же модели.
— К слову о сотрудниках шелтера, существуют какие-то программы для их подготовки?
Георгий: Рекрутинг сотрудников шелтера непростое дело, рабочие ситуации бывают сложные, и нужны специальные навыки. В России сотрудник шелтера занимается сразу большим количеством вопросов, это такой универсальный специалист. Хорошо бы, чтобы он мог оказывать психологическую помощь, юридическую помощь, при том, что юридическая помощь может требоваться разная, и по гражданским вопросам, и по уголовным вопросам.
— И по шариатскому праву.
Георгий: И по шариатскому праву. Сотрудник должен ещё разбираться, как с детьми общаться, а это совершенно особый набор навыков. В европейских странах на программах обучения социальные работники осваивают навыки психологической помощи и разбираются в психотерапии, ведь женщины часто находятся в сложных психологических состояниях. Один наш собеседник считал этот аспект специализации незаменимым для сотрудника шелтера.
Марина: В поле видно, что лучшие работники — те, у кого есть помогающая личная миссия. Но она же повышает риск выгорания. Это может быть одной из причин частой смены сотрудников, что плохо для любой организации. И один из возможных выходов, когда предусмотрены супервизии и интервизии для сотрудников, которые служат двум вещам: во-первых, чтобы все сотрудники одинаково понимали цели организации и принципы помощи, могли разобрать сложные ситуации, и во-вторых, для того, чтобы снять эту огромную эмоциональную нагрузку.
Этот вопрос для российского поля очень важен. На мой взгляд, не хватает не только психологических компетенций при работе с травмой у женщин, но не хватает и специалистов, которые отслеживают состояние самих сотрудников, и практик, которые изначально направлены на то, чтобы сотрудники могли проговаривать свои проблемные моменты, чувства и сбрасывать напряжение.
КЦ на данный момент это очень гибкое живое существо, и если он предназначен для женщин на Северном Кавказе, для которых нужно предусмотреть какие-то религиозные особенности, то ты берёшь и предусматриваешь их здесь и сейчас
— Ещё хочется спросить вас об этических кодексах, есть ли какие-то найденные решения, что сейчас происходит в этой сфере?
Георгий: Предположу, что в России даже в рамках одной организации сотрудники могут опираться на разные этические принципы. Кто-то может — это было в нашем исследовательском опыте — больше опираться на интересы женщины, кто-то может отдавать предпочтение интересам ребёнка. Но, опять же, существуют супервизии и интервизии существуют для того, чтобы представление об общих ценностях и целях у сотрудников устоялось, и они начали действовать согласованно.
В одном из немногих количественных исследований шелтеров замеряли чувство собственной силы и веры в себя у женщин. (Perez, S., Johnson, D., Wright, C., The attenuating effect of empowerment on IPV-related PTSD symptoms in battered women living in domestic violence shelters. Violence Against Women, 18(1), 2012). Похоже, чем больше мероприятий, направленных развитие этого чувства, тем лучше срабатывают материальные ресурсы, которые женщины получают. В общем, этика, направленная на развитие в женщинах самоуважения и веры в себя, положительно на них сказывается, они реже возвращаются к абьюзерам, и их жизнь устаканивается даже после очень сложных ситуаций. И ещё думаю, чем больше женщины друг друга поддерживают, тем лучше.
Марина: Я наткнулась на результаты исследования Центра оценки общественных инициатив Института прикладных политических исследований НИУ ВШЭ «Этика в работе НКО» об этике и её формированию в российском поле. Мне очень понравилась мысль, из чего эта этика состоит. С одной стороны, у многих КЦ есть этический кодекс, можно зайти к ним на сайт, открыть его и посмотреть. Там написано, кому помогает организация, зачем, на каких основаниях и с каким отношением к благополучателям. Кроме того, есть внутренние рабочие инструменты, например, протоколы по видам ситуации, как работают с разными группами благополучателей, на чём основано это взаимодействие: уважительное отношение, обсуждение обратной связи и так далее. Но это формальные основания, которые могут быть зафиксированы в отчётах. Они становятся неформальными, то есть реально действующими, в тот момент, когда они начинают обсуждаться. Само слово «этика», по словам исследователей из НИУ ВШЭ, не встречается в деятельности КЦ, оно слишком экзотичное для повседневной реальности.
В мировой практике не зря всего четыре разделяемых всеми принципа дизайна шелтеров. Потому что это похоже на отношения с государством. С одной стороны, хотелось бы написать какой-нибудь закон, в котором будет прописано, что такое кризисный центр и какими они бывают, а с другой стороны, КЦ на данный момент это очень гибкое живое существо, и если он предназначен для женщин на Северном Кавказе, для которых нужно предусмотреть какие-то религиозные особенности, то ты берёшь и предусматриваешь их здесь и сейчас. Если пришла женщина с детьми, один из которых младшего, а второй среднего школьного возраста, то КЦ решает проблему с обучением старшего ребёнка здесь и сейчас. Если приходит мать с инвалидностью, которой нужно дополнительное лекарственное обеспечение или пандус, то проблема решается здесь и сейчас. Нужна гибкость. Очень важно не навредить, очень важно, чтобы сотрудники организации постоянно обсуждали и артикулировали, на основе чего они действуют.
И если мы сверху навесим этический кодекс, он может убрать эту черту, которая, на мой взгляд, у российских шелтеров сейчас самая сильная: эта гибкость и возможность подстраиваться под конкретную ситуацию. Ситуацию в регионе, с благополучателем, с противодействием или помощью государства, с тем, что надо спрятаться от государства или, наоборот, показаться ему и начать сотрудничать, с приютами, распределителями, полицией, в конце концов, куда пришла женщина. Это всё очень гибко, и, может быть, и не нужно железобетонных этических принципов для всех. Но точно абсолютно, что нужна прозрачность, обратная связь и профессиональное сообщество, в котором все конфликты обсуждаются и на уровне самого шелтера, и на уровне сетевых взаимодействий с другими организациями.
Георгий: У разных стран очень сильно отличается базовый дизайн основных институтов, например, американский базовый дизайн записан в конституции: «Мы, народ Соединенных Штатов, с целью образовать более совершенный Союз… провозглашаем и устанавливаем». Да, те люди сами провозгласили и постановили, решили сами, исходя из целей, о которых они договорились. В России или некоторых азиатских странах принцип другой: институт – это не то, что ты создал, а то, что как бы есть, и ты с этим столкнулся. Это формирует совершенно разную этику. Если вы что-то создали, это может развиваться и жить вашими усилиями, для этого вы должны быть открыты и честны, должны говорить с друг с другом как сообщество, чтобы что-то сделать. А если ты с чем-то столкнулся, и оно здесь как бы всегда было, как наше государство, то чтобы, не дай бог, ничего страшного не случилось, не стало хуже, нужно таиться, прятаться, не обсуждать. Я думаю, что открытый диалог между разными институтами и внутри организаций, поиск общих целей и видения критически важны для социальных изменений.
— Что для вас самое удивительное в исследованиях этой сферы? Может быть, вы получали какие-то контринтуитивные ответы?
Георгий: Для меня было два мини-открытия. Вот казалось бы: шелтер, кризисная ситуация, женщины ищут убежища, чтобы скрыться от абьюзера, и это ситуация по духу как будто иррациональная. Но я обнаружил, что женщины зачастую заранее планируют. Когда они понимают, что что-то происходит не так, то начинают узнавать про разные шелтеры, чем они отличаются, искать наиболее подходящий для них. Например, женщина психологически измотана, и тогда она начинает искать шелтер в пригороде. Или она думает, в каком шелтере будет лучше её ребенку и ищет такой. То есть, поиск шелтера может осуществляться в формате рационального выбора. Ещё, исследуя шелтеры, я понял лучше, что такое бедность. Постоялицы шелтеров находятся в не очень благополучной ситуации, они могут жить в ветхом жилье или там, где мало работы. И зачастую у них, женщин, которым по 30-40 лет, может не быть развитых гигиенических навыков. И когда я спросил почему так, мне сказали: представьте, что вы живете всю жизнь в ветхом жилье, и у вас не всегда есть горячая вода, и душ вы реже принимаете, а потом вы оказываетесь в шелтере, а тут нужно мыться регулярно, и это странно, вы не понимаете, зачем это нужно. Такая связь дефицита инфраструктуры и дефицита навыка в случае бедности меня зацепила.
Марина: То, что говорил Георгий, касается ситуаций крайней бедности, где есть опасность изъятия ребёнка из семьи. А у женщин, которые попадают в шелтеры из-за домашнего насилия, зачастую компетенции лучше. Интересно, что часто у женщин, которые попадают в кризисные центры, есть проблемы в коммуникации. В России есть круги взаимоподдержки, так как страна с такой медианной зарплатой, как у нас, просто не выжила бы, если бы люди не поддерживали друг друга. Соответственно, с одной стороны, КЦ бесконечно мало, а с другой, до них прежде всего доходят женщины, которые оказались в ситуации исключённости из кругов взаимоподдержки. И они не умеют налаживать новые связи. А в контексте Кавказа женщина-беглянка, как правило, вычеркивается из структуры родственной и социальной взаимоподдержки, а её «круги помощи» вдруг становятся отравлены.
Меня потрясло, когда я увидела, как в публикациях руководители шелтеров начинают спорить друг с другом. Одни говорят: было бы здорово, если про нас был бы закон, который опишет кто мы и как мы действуем, и тогда мы смогли бы полноценно получать помощь от государства. А другие говорят: тогда мы все просто закроемся и не сможем существовать под гнётом бюрократических требований. Это для меня было контринтуитивно и в то же время очень понятно. Вопрос о роли государства оказался для меня очень болезненным, в какой-то момент я даже обращалась к психологу.
Тут ведь ситуация «левой и правой руки государства», руки помощи и руки насилия, как это называл социолог Пьер Бурдье. Одна «рука» спонсирует открытие КЦ, помощь женщинам и государственные программы помощи семьям, а другая «рука» отрицает существование домашнего насилия, не принимает нужные законы, а принимает закон о клевете о сексуальном насилии. И я думаю, что люди, стоящие на линии обороны, бесконечно смелые, и у них есть очень крутое видение своей цели и миссии. Что, наверное, нормально, как сказал Георгий, для общества, в котором гражданское общество не меняет государство, а как бы гибко его обтекает всеми силами.
Катя Дикова
DAPTAR 