«Люди делятся на два лагеря, одни говорят ‘как можно в кровати, это же неудобно!’, другие – ‘а где есть, если не в кровати?’ Я из вторых», — Анжела смеется и впивается зубами в бургер – «точно говорю, самый вкусный в Каспийске!», – умудряясь не капнуть соусом ни на диван, ни на свои возмутительно красные свободные штаны «из Питера». Анжеле – 21. У нее офигенная улыбка, летучие волосы до плеч и независимый характер. А еще она музыкант, лидер группы под названием Toxic Band. Даптар поговорил с Анжелой о том, каково выступать при пустом зале, о «страшной» профессии официанта и о закадровых людях, которые важнее всех.

Сказать то, о чем молчат другие

– То, что фестиваль «PROявление 05» в этом году прошел в онлайн-формате, без зрителей, это, конечно, обидно. Но перед нашим выступлением я все равно сказала Данику: «Делай шоу!». Да, я волновалась, я всегда волнуюсь, это норма. Многие великие вокалисты говорят: «Тот, кто не волнуется, тот не настоящий артист». И мне хотелось выложиться на сто процентов. Хотелось, чтобы мы не были такой группой, которая вышла, на пофиг все сыграла, отпела и ушла. Хотелось, чтобы нас запомнили.

Мне наши ребята говорят: «На фестивале другие сняли все на телефон и нормально, а мы скидываемся, чтобы 3000 дать оператору, думаем, что надеть». И я им: «Вы тупые? Это же наше будет видео, это же круто, что будет больше просмотров, что нас больше заметят, это же офигенно!».

Я злюсь, что они такие, недостаточно инициативные. Но если им говоришь прийти на репетицию, они идут, до конца отрепетируют и еще останутся. Их еще надо будет заставлять выйти! Вот с девочками было сложнее, на репетиции приходили иногда уставшие после работы или раньше времени уходили. Так что в группе остались мальчики, а девочки ушли.

…Мне кажется, мы больше про альтернативный рок, поп-рок. Когда мы выступаем на улице и понимаем, что зрителя нужно раскачать, начинаем с какого-нибудь Монатика, его же все знают. Для меня Beyoncе – это, например, попса, высококачественная, но попса. Я люблю ее, Шакиру, Рианну слушать. Никогда в жизни не подумала бы, что приду к року. Может, это зависит от амбиций, темперамента. Рок – это протест. И мне нравятся протесты, люблю говорить то, что не говорит большинство.

Арбузы, деньги и гадкие люди

Я кем только не работала. В училище, когда училась, каждое лето шла куда-то работать. Первая зарплата в 13 лет была. Я продавала арбузы вместе с подругой и нам давали деньги небольшие. Потом в 15 лет работала официанткой. Мне было ужасно. Это самая ужасная работа, я не могла улыбаться людям даже, хотя нужно было. Люди часто были такие гадкие. Я брала работы, которые вокала не касаются, и говорила себе, что это временно, а вокалисткой стану когда-нибудь.

А когда был карантин, пошла в кафе «Негород» работать баристой. В какой-то момент поняла, что не хочу тратить время на это, мне надоело, я устала вообще делать для кого-то кофе. Подумала: я же талантливая, почему я сижу здесь?! И создала свою группу.

Почему назвали Toxic Band? Был одно время пик моды на это слово. Мы с  Даником, нашим гитаристом, любим поприкалываться и он такой всегда – «О, токсик!». И я в один момент ему говорю, давай назовем группу так, че мы паримся.

Помню первые выступления. Тут уже не было такого, как в училище, когда ты стоишь, за этот рояль держишься, боишься, рука потеет, и ты просто умираешь. Я вдруг стала не такая зажатая. Раньше, когда пела, где-то в углу стояла, не зрителю пела. А нужно же петь зрителю. И когда мы с ребятами начали экспериментировать: добавили дисторшн, электрогитару, я поняла, что мне очень нравится музыка, у которой сильная энергия, посыл, когда ты можешь громко петь. А я люблю петь громко, у меня тихо плохо получается.

«Мне нравится, когда меня не любят»

Я феминистка. Феминизм – это важно, это приведет к тому, что мир станет лучше. Хоть не все в это верят. Благодаря феминизму многое меняется. Мужчины становятся более, мне кажется, воспитанными, еще и благодаря женщинам таких взглядов, которые воспитывают сыновей. Парни тоже пересматривают свои взгляды, есть парни, которые меняются сильно, таких я тоже знаю. У меня был знакомый, который вначале смеялся над феминизмом, было отрицание, потом принятие, депрессия, а потом снова отрицание. Так что говорить на эту тему я не очень люблю. Скорее из-за того, что это всегда очень долгий разговор, но не из-за хейта.

Когда меня хейтят, это меня подпитывает, я это поняла давно, когда еще в Махачкалинское музучилище поступила. Мне нравится, когда меня не любят, это забавно. Для меня странно, когда человек готов потратить свое время, свою энергию, себя, чтобы кого-то не любить. Я редко кого-то не люблю. Либо нейтрально отношусь, либо хорошо. Хотя я очень прямая, если человек неприятен, я в разговоре могу сказать, что мне не нравится в нем.

А знаешь, кого больше всех люблю? Есть ребята, которые ходят, помогают, инструменты перетаскивают. Они понимают, что не получат ничего взамен, но все равно помогают. И это же офигенно, это вообще круто. Закадровые люди мне кажутся самыми важными, они вне клипа, вне съемок, но они важнее всех.

Миру нужен каждый

Мой двоюродный брат умер от рака в 13 лет. Мы были ровесники и общались как родные. После его смерти у меня начались сонные параличи. Ты открываешь глаза, думаешь, что говоришь, ты как бы просыпаешься, но на тебя что-то давит, душит, будто что-то тебя держит, и ты не можешь пошевелиться. Мы с мамой спали на одной кровати, и мне казалось, что я кричу: «Мама, мама, мама!». Мне было так страшно. А она не реагирует. Потом, когда проснется – «Ой, ты ничего не кричала, тихо спала!».

А в 18 лет я переживала, наверное, самый тяжелый период в жизни. Сначала подозревали рак, как у брата. Потом выяснилось, что это тромбоцитопения, болезнь крови, мне удалили селезенку. Так вот, когда со мной все это случилось, пришло такое осознание себя. Я поняла, кто я, что я и чем занимаюсь. Это как Саша Митрошина пишет, типа, миру нужен каждый. У тебя есть место в этой жизни, и ты ее заслужил. Первый текст как раз в 18 я и написала.

Если говорить про страхи, то боюсь, наверное, не реализоваться, не воплотить мечту в реальность. Я вот на маму смотрю, и мне кажется, она разочарована в музыке, что у неё не получилось. Мама работала в «Олимпе» – это ресторан на Ярагского, я в детстве знала все песни, которые она пела. «Синяя птица, синяя птица, только во сне надо мною кружится», — поет. Или там «Владимирский централ, ветер северный…». Мне нравилось: «Шалом, мой друг, шалом, пусть по разным дорогам идеееем». Короче, такие песни, эстрадно-шансоновые. Мама очень красиво поет. Точнее, пела. Она же педагог по музыке, работает в школе и с этими детьми…! Ей приходится громко говорить, почти кричать и у нее голос постепенно стал садиться. Когда я говорю, ну, давай видео какое-нибудь запишем, что-нибудь сделаем, она отвечает – нет, я уже не хочу, это все забыто. И мне грустно становится.

Я бы хотела зарабатывать для мамы. Чтобы маме показать другую жизнь.

Лакский неформальный

Дагестанская девушка для меня – это, во-первых, свободная; во-вторых, смелая. Женщины становятся смелыми с возрастом. Например, я свою маму считаю смелой. К ней это пришло постепенно, она такой не была. Хотелось бы видеть дагестанскую женщину и сильной. Я очень хочу, чтобы сделали курсы по самообороне для женщин, потому что у нас в Дагестане невозможно спокойно ходить. Я чаще всего ничего не говорю этим, кто пытается познакомиться, потому что мне лень потом разбираться, но иногда хотелось бы ответить. Физически ответить.

Я из села Марьям Дандамаевой, кстати, и ее песни слушаю с первого курса. Она моя родственница, не знаю, какая именно. У нас там 40-50 домов, все друг другу родственники, правда, я там всего раза два была. Мне нравится лакский народ, он такой, неформальный. Ни разу не встречала лакца, агрессивного ахишку. Мы такие – нормально ко всему относимся, современные.

Я в свое село ездила в этих же красных штанах. Они из Питера, такие интересные. И в селе я разговаривала с женщиной у нее короткая прическа, она такая современная, хотя в селе сидит, вот этим они мне нравятся, лакцы. Потом мы заехали в Кулушац, в Лакском районе и там у них бильярдный стол, я такая думаю, что? Там они реально в бильярд рубятся, где ты увидишь такое? Мне кажется, консервативность должна постепенно уходить, не мешать современному строю. Человек должен быть тем, кем он хочет быть. Моя вторая песня «Нужно» как раз про это. Она, знаешь, как была написана? Ребята начали играть, и я за час написала.

Кого в Дагестане больше

Я хочу всего! Хочу летать на параплане и прыгнуть с парашютом. Мне нравится Каспийск, где я живу, его Набережная, парк. Люблю махачкалинскую площадь. Особенно, когда там люди есть. Вроде бы я должна быть человеком, который не любит людей, весь такой творческий, а я… У нас много хороших людей. Особенно, когда попадаешь в эти круги, где люди что-то делают, играют, рисуют, думаешь, не существует плохих. И когда мне говорят фигню какую-то осуждающую, агрессивную про женщин или про то, что музыка – харам, я такая: «Это есть в Дагестане? Но их же мало. Нас больше!». Хотя по сути их больше, наверное. Но я живу и о них не помню. Я люблю наших людей, хотя не люблю «дагестанский менталитет».

Хотя мой папа тоже был традиционный дагестанский мужчина. Они с мамой скоро развелись, им родственники не давали жить. Я могу в это поверить, бабушка была женщина-тиран. А когда мне было пять лет, мы с мамой тогда на Редукторном жили, стучит какая-то женщина, говорит – папа умер. Мама села в зале, сидит, думает. Потом поднялась и мы поехали. Помню белые простыни, женщины сидят, оплакивают. А я в этой малюсенькой комнате, где мы раньше жили, я мама и отец. Там был инструмент такой, типа, настольная арфа, я ее взяла и что-то на ней брынькаю, пою «В лесу родилась елочка». Настолько не осознавала, что папы не стало… Я помню немного, как мы с ним играли, мороженое он покупал какое-то, на качелях качал. Характер его не помню, но он был хорошим, энергия доброты от него шла. Поддержал бы меня сейчас в моем увлечении? Думаю, были бы какие-то трудности. Все-таки он дагестанец такой был. Но эти трудности тоже можно было бы как-то сгладить, мне кажется, я с ним как-то договорилась бы. Он бы поддерживал.

О любви и взрослении

У меня бывало, что я влюбляюсь, через два месяца понимаю, что я круче, что человек слабее меня, и мне с ним становится неинтересно. А человек, который сейчас рядом, со мной не борется, не становится конкурентом. Он говорит — ты сильная, ты молодец, ты крутая, мне это нравится очень. И при этом я вижу, какой он, тоже очень самодостаточный. Мне нравится, что он ходит в театр, на выставки, разбирается в этом. Что у него есть творческая жилка, хоть он сейчас и не творческим делом занят, но это пока.  За него можно даже замуж выходить, мне кажется, я как бы и не против, мы говорили об этом. Хочу, чтобы это долго было. Только сейчас начинаю понимать, что такое любовь к мужчине. Как сильно все меняется…

До 17 лет я думала, что ко мне придет продюсер, скажет «Полетели в Америку» и я стану Beyoncе. Ну, типа, я же талантливая, почему «нет»? А нет. Чтобы тебя заметили, надо что-то делать. Но у меня такой характер, мне нужно все и сразу. И поэтому сложно. И еще был страх, что не смогу, что не получится, не примут, недостаточно хороша. Я смотрела, как в училище девочки поют, и думала, что они меня лучше. Я все время себя сравнивала с кем-то и впадала в фрустрацию. Если кто-то был более успешный, то я чувствовала, будто у меня забрали успех. Неуверенность в себе была сильная и комплексы. Классе в 8-9 я мамину косметику брала и тоналку наносила, я считала себя темной, и этой пудрой пыталась замазать свою черноту. А теперь, выбирая между «накраситься» и «поесть» с утра, чтобы куда-то успеть, выберу «поесть».

И вот сейчас я смотрю на себя, как хожу, как выгляжу, как разговариваю уверенно, и думаю, я та, 18-тилетняя себя нынешнюю вообще не узнала бы. Не поняла бы, что это я.

Патимат Амирбекова