Мы часто пишем о женщинах, что бегут от насилия. Бегут из семьи, от отцов, братьев и мужей, от издевательств, побоев и угроз убийством. Государство не может, а порой кажется, что и не хочет их защитить, и тогда они хватают в охапку детей и начинают путь, который может оказаться бесконечным. «Даптар» побеседовал с психологом Надеждой Замотаевой, руководителем центра «Сестры», психологом и руководительницей психологической службы в АНО «Китеж» о женщинах с Кавказа, о том, от чего они бегут и почему с ними так сложно даже тем, кто им помогает.

Когда твой дом поле боя

Представьте, что ваш дом — самое опасное и страшное для вас место… Место, где вы не можете расслабиться, где вы во всем виноваты, где вы плохая, где у вас нет ничего своего, где ломают ваши границы, где вам нужно дергаться и оправдываться за каждый чих, где вам надо много работать, чтобы избежать придирок и скандалов…, где вам страшно, тяжело, стрессово. Куда отчаянно не хочется возвращаться. (Здесь и далее фрагменты эссе Анны Топилиной о насилии)

– Наши организации помогают женщинам, выживающим в ситуации домашнего и других видов насилия. Это острая проблема для всей России. Но нужно сказать, что у Кавказа и тут есть своя специфика. Если женщины из условной средней полосы России жалуются на то, что общество к их беде равнодушно, то кавказские женщины отмечают противоположные тенденции. Общество не равнодушно. Оно активно поддерживает агрессора и «права», закрепленные за ним «традициями и обычаями». И за помощь беглянке может поплатиться не только тот, кто помогал, но и его семья.

По тому, что рассказывают женщины, прошедшие через наши организации, их жизнь далеко за гранью нормы. Как правило, на женщине дом, быт, родственники мужа и дети сплошным потоком: забеременела, родила, кормит, уже забеременела. И никто женщину, как я понимаю, не спрашивает: сколько она хочет детей, хочет ли она очередного ребенка и когда. Если детей нет – это вообще клеймо.

Одна из женщин рассказывала, как они готовились к празднику. Не помню, что за праздник был, Курбам-Байрам или что-то. Празднуется это долго, не меньше трех дней. И они три дня не спали. Я когда слушала, у меня глаза из орбит начали выпадать. Причем она говорит об этом спокойно, никаких эмоций, это норма жизни, рассказывает, что праздновать будут мужчины. Мужчин нужно обслуживать. Нужно варить мясо, нужно делать шашлык, плов, все, что нужно делать. Я говорю: «А когда вы отдыхаете?» Она смотрит на меня и отвечает: «Отдыхаем, когда они закончат праздновать». «Подождите, вы сказали, что праздник больше трех дней». Она говорит: «Ну да, мы быстрее за ними все уберем – не бросим на столе, не оставим посуду до утра; сами пойдем, выспимся, – и у нас будет свое время». А на вопрос, когда они ложились спать и вставали, ответила, что в два часа ночи ложились, вставали в пять утра и все начиналось сначала. И это не исключение. Это правило для жизни женщин на Кавказе. 

Ты должна встать раньше всех, лечь позже всех. А депривация сна приводит к депривации эмоций. Человек перестает вообще осознавать себя, ощущать себя, свое тело. 

Не дай бог, ты присела и это увидела свекровь. Тогда свекровь сразу говорит: «У тебя очень много свободного времени». И неважно, что это «свободное время» всего лишь минутка передышки между приготовлением пищи, подметанием двора и мытьем посуды. И так до самого конца. Когда слушаю эти истории, я думаю: господи, тут шесть или восемь часов отработаешь – и все. А у них будто моторчик. И многие из этих женщин в таких нечеловеческих условиях умудряются как-то подработать, чтобы собрать свои деньги, о которых никто не знает. Потому что есть то, что заставляет этих женщин менять свою жизнь – это борьба за детей.

Меня нет

У человека, который живет в таких условиях — нет сил. Всегда нет сил. Он живет взаймы, на последнем издыхании. Он живет в постоянном напряжении, он не расслабляется. Он плохо и тревожно спит, его уровень стресса постоянно зашкаливает, его кровь кипит от кортизола и адреналина. У него постоянно болит спина (напряжение), он болеет (потому что иммунитет ссыпается в трусы), если его бьют — лечит травмы и страдает от боли. Любые кусочки энергии, урванные вне этого повседневного бытового ужаса, идут обычно на то, чтобы продолжать существовать и не сдохнуть здесь и сейчас.

Прошлого у них уже нет, будущего еще нет. Я спрашиваю: «Где вы сейчас?» «В убежище». «Вы чувствуете себя в безопасности?» «Ну, наверно, да». Я говорю: «Вот задание вам – просыпаться и задавать себе вопрос – где я сейчас? И отвечать себе – я в безопасности, со мной все хорошо. Со мной мои дети. Мне помогают». 

Когда человек покидает территорию своих «военных действий», он начинает немножечко возрождаться. Но возрождается он не в той парадигме равного партнерства, а в треугольнике страха, то есть, надо было выживать в условиях мало совместимых с жизнью и других способов жить пока нет. Это состояние возникло из-за того, что границы уничтожены. Если сейчас девочкам говорят: мальчики главнее, а вы родились для того, чтоб мальчиков обслуживать. Если мужчина в статусе «священной коровы», то кто несет ответственность, вину за то, что он наркоман, что он идиот, что он садист и так далее? Как родной человек – отец, брат – близкие люди могут избивать свою дочь и сестру до полусмерти, притом, регулярно? Основная мысль этих женщин – это я такая плохая, я виновата во всем, что происходит или может произойти в моей семье и т.д. Они и говорят про это. Это я такая плохая, что не складывается семейная жизнь, и в том, что меня били и насиловали, в том числе и родственники мужчины.

Мужчина, лишенный возможности самореализации, в первую очередь тоже не может быть устойчивым. Поэтому у мужчин огромное количество страхов. И что им остается?  Контролировать.  Кого? Собственных женщин и детей, которые воспринимаются, как предметы или имущество, которые принадлежат мужчине. 

Дети – отдельный разговор, дети – это предмет торга и манипуляций. И когда детей забирает биологический отец, то вовсе не для того, чтоб создать им райскую жизнь. Дети попадают в прислуги и в рабы. У ребенка есть права. На детство в первую очередь. А там никаких прав нет. Есть ценности патриархального общества. Например, чистота и девственность девочки. Если она в понимании родных, «чистоту утратила», то утратила и «ценность» свою. Все, она теперь отработанный материал.

Те женщины, что к нам попадают, как правило, уже взаимодействуют с другими организациями и проектами, но для защиты нужны не только совместные усилия общественных организаций, инициативных групп, активистов, еще необходима системная помощь. К примеру, та, которую мог бы дать закон о профилактике семейно-бытового насилия, тогда защиту обеспечивало бы государство. Но в нашей стране этот закон еще не принят.

Дышите ровно, ничего не закончено

Женщины, которые жили взаймы, «занимая» энергию на выживание у завтрашнего дня и своего здоровья, после ухода в безопасность почти сразу сваливаются в депрессию, нервное истощение или другие подобные штуки. Потому что теперь можно. Потому что адреналин и кортизол, позволявшие как-то выживать в ужасных условиях, больше не зашкаливают и тело рассыпается к чертям собачим. И просто потому, что у них теперь есть нора, где можно выдохнуть. 

Прибегая сюда, к нам, эти женщины ощущают себя освободившимися. Но мы-то знаем, что убежище это не санаторий. Что тут есть свои правила, в частности, протокол безопасности, свои требования, и другие, не менее травмированные, женщины рядом.  

Плюс еще вездесущие диаспоры, которые их начинают разыскивать. И вместо того, чтобы работать на ресурсы, мы постоянно проговариваем возможные страхи. Последний случай такой резонансный с девочкой то ли из Чечни, то ли из Ингушетии. Ее хотели насильно выдать замуж, она прибежала к нам. Так ее родственники выследили и прямо к дверям убежища приехали. И, по-моему, еще до меня кого-то убивали. Но не в самом убежище, отследили где-то ее, и увозили просто убивать.

Чтобы сохранить жизнь и не потерять детей, женщины стремятся уехать. Потому что, находясь в России, они все время находятся под страхом, что их найдут и убьют. И так устают от этого страха, что когда говоришь о мерах безопасности, о необходимости быть осторожнее, часто слышишь в ответ: «Ну, убьют – и ладно». Это не фатализм, это истощение ресурсов психологических. Потому что в напряжении психика находиться не может постоянно. Женщина или смиряется, или она «бьет лапками» и ищет помощь.

В ситуации насилия каждая женщина имеет право на защиту. И это в первую очередь, ответственность государства.  

Если долго человек у нас находится, мы выходим на какие-то терапевтические моменты.  Устойчивый эффект достигается только тогда, когда у пострадавших меняются к лучшему социальные условия. Когда женщина себя осознает, как личность, границы которой уважаются, право на свой выбор она реализует. Когда она живет в безопасном месте. Женщинам в кризисной длящейся ситуации очень трудно сосредоточиться на себе из-за влияния внешних факторов опасности. Поэтому трудно говорить об эффективности долговременной психологической работы, и мы работаем все время с актуальным состоянием. Сегодня вроде бы все спокойно и стали появляться ресурсы, а через неделю мы встречаемся, и она опять вибрирует, она опять в страхе, опять бежит. Пришла новая или дополнительная негативная информация и все, ресурсы опять на нулевой точке. Какая, скажите мне, терапия возможна? 

Дышите, пожалуйста, дышите…

Записала Лидия Михальченко