В прошлом году в Северной Осетии родилось движение «ХОТÆ», что в переводе с осетинского значит «Сестры». Этому предшествовали громкие случаи домашнего насилия. В частности, история Регины Гагиевой: бывший муж Вадим Техов нанес девушке свыше десяти ножевых ранений, она умерла в больнице.

В «Сестры» вошли журналисты, фотографы, блогеры, психологи, юристы, правозащитники. Их цели: вынести проблему домашнего насилия в республике на широкое обсуждение, поддержать пострадавших, помощь в создании института защиты прав женщин в Северной Осетии. Также «Сестры» хотели разрушить стереотипное мнение общества о насилии как традиции и его оправдании культурными нормами.

Что получилось за год, а что – нет? Каким стало сейчас движение и к чему пришли «Сестры»? Об этом «Даптару» рассказала Агунда Бекоева, одна из основательниц движения.

Система – против жерт насилия

— Была надежда, что после убийства Регины Гагиевой в Осетии что-то может сдвинуться с мертвой точки.

— Год назад мы всерьез рассчитывали, что нам удастся продвинуться к открытию шелтера для женщин в республике. Спустя год задачи остались те же самые, но мы поняли, что для их реализации нужно очень много работать, постоянно всё всем разжевывать и доказывать, показывать, бодаться, объяснять людям факты о проблеме насилия. Мы не можем просто прийти и сказать, откройте нам пожалуйста кризисный центр. Любой чиновник спросит: а для кого? где проблема? у нас нет проблем! вот статистика МВД, никакого домашнего насилия в республике нет, только единичные случаи и они не стоят открытия целого шелтера.

Поэтому наша первоочередная задача по-прежнему просветительская. Также сбор собственной статистики семейного насилия. Проводим опросы, просим людей делиться данными. Этот айсберг наконец должен выйти из-под воды, стать видимым, тогда люди начнут признавать проблему и мы сможем идти дальше, выбивать помещение под кризисный центр, объединять вокруг себя психологов и юристов. А пока мы лишь доказываем, что не выдумываем.

— Как общество реагирует на дело об убийстве Регины? Ведь именно оно стало той точкой, после которой вы не смогли молчать и решили действовать. 

— Подавляющее большинство ждет справедливого наказания для убийцы. В основном у общества здоровая реакция. Техова никто не оправдывает. Если видишь случайно какой-то комментарий в его оправдание, это наверняка его родственник, знакомый. Я слежу за всеми публикациями и комментариями. Реакция нормальная и адекватная. Гнев, желание скорейшего суда: ведь  из-за короновируса все затянулось. Сейчас идут слушания. Увы, процесс закрыли от общественности. Это возмущает меня и семью Регины. Ее родные ходатайствовали об открытом разбирательстве, мы тоже высказывались за это. Мы уже не доверяем судебной системе и вообще всей правоохранительной системе. Мы хотим прозрачности. Сейчас создается прецедент, громкое дело, всколыхнувшее всех в республике.

— Действительно, кажется, что система и правда против жертв насилия. Что все-таки удается сделать для женщин в таких условиях?

— Удалось направить очень многих пострадавших к психологам. У нас нет штатных, но мы ищем подходящих, знающих проблему, тех, кто не станет винить женщину. Мы консультируем обратившихся и можем, например, попросить юриста дать оценку ситуации. Однако сопровождать женщину в полицейском участке и на всех этапах следствия мы не в состоянии. Мы не фонд, у нас нет грантов. Наша работа никак не финансируется, мы просто волонтеры, делаем то, на что хватает сил. Меня расстраивает этот вопрос. Мы думали, что у нас появится действующая команда. Говорить, что кого-то спасли, мы не можем. Периодически я читаю: «Спасибо вам за то, что вы делаете, что освещаете и даете консультации». Но когда надо спасать, мы не можем развернуть операцию.

О насилии – публично

— Сталкиваются ли участницы движения с неприятием своей деятельности или с преследованием?

— В отношении свободы слова и самовыражения в Северной Осетии дела обстоят гораздо лучше, чем в соседних регионах. В исламских республиках более суровые условия, это ни для кого не секрет. Мы можем заниматься правозащитой, не опасаясь каждый день, что нас пристрелят или закопают. Хотя и здесь это возможно, как, впрочем, и везде в России. До сих пор нас никто не преследовал, не убивал и не пытался. Есть угрозы в комментариях, оскорбления в личных сообщениях. Это неприятно, но это нас не впечатляет. Но мы и не ввязывались в дело достаточно глубоко в острые, угрожающие ситуации.
Если бы мы вывозили пострадавших девушек из региона, к нам могли бы прийти родственники этих девушек выяснять отношения. А пока на нашем уровне нам ничего не грозит кроме унылых оскорбительных комментариев в инстаграме, на которые нам давно наплевать.

— Как влияет активизм на вашу жизнь?

— Он влияет, даже несмотря на занятость каждого из нас своей  работой и семьей. Мы не бросились в омут с головой, не стали полноценным кризисным проектом. Но все равно, ты постоянно варишься в этой теме, пробуешь приобретать новые знания. Я изучила многие юридические вопросы, углубилась в доказательную психологию, узнала, как живут кризисные центры в России. Но в целом это удручает, ты постоянно сталкиваешься с негативом и выгораешь. Тема насилия не вдохновляет, это грустно. Я ловлю себя на мысли, что мне тяжело. Но с другой стороны, я взялась и не могу бросить.

— Нужно ли взаимодействие с группами, подобными вашей из других регионов?

— Нужно. Я знаю активисток из Чечни, мы поддерживаем контакты с единомышленницами из Дагестана. В прошлом году в декабре был круглый стол, где я познакомилась с подобными нам движениями Кавказа и представителями из Северной Осетии, которые были и до нас. Оказывается, раньше здесь пытались открыть кризисный центр, три года назад  под него уже выделяли помещение. Правозащитники сумели пролоббировать, но как всегда что-то пошло не так: сменился министр и воз и ныне там.

Проблема, что эти активисты до нас не были публичными. А надо выступать во всеуслышание, развивать открытую дискуссию. Уникальность нашего проекта не в том, что мы первые подняли тему, а в том, что заговорили достаточно громко на площадке, где это заметно. В инстаграме пасутся все. Это площадка, откуда люди черпают новости и контакты. Там мы говорим о домашнем насилии.

Домашнее насилие в Северной Осетии: результаты опроса

«Сестрам» все время пишут женщины: таких писем более сотни. Они рассказывают свои истории о пережитой боли, которую причинили самые близкие. А защиты, даже надежды получить ее, по прежнему нет. Активисты могут лишь фиксировать случаи семейного насилия. Это не дает насилию снова стать полностью невидимым. Есть эти женщины, есть письма, есть соцсети, дающие голоса жертвам. И общество уже не может отрицать очевидное, а привычное «у нас такого нет» уже не столь убедительно, если раз за разом факты предстают со всей очевидностью.

«Сестры» провели анонимный опрос о домашнем насилии. Он предназначался для жителей Северной Осетии, его прошли 650 человек, из них 89% — женщины. Большинство опрошенных – молодежь и люди среднего возраста.

• 42% респондентов переживали психологическое насилие в семье
• 30% пострадали от физического насилия
• 26% никогда не сталкивались
• 20% являются друзьями или родственниками страдающих от насилия людей
• 12% пережили экономическое насилие
• 8% опрошенных пережили сексуальное насилие
• 40% опрошенных все еще состоит в отношениях со своими абьюзерами
• в 60% случаев насилие совершается со стороны супругов/партнеров
• в 33% случаев — со стороны родителей
• в 13% случаев насилию подвергаются со стороны братьев, родственников мужа
• 4% опрошенных пострадали от рук своих жен
• 51% пострадавших от насилия пережили побои средней тяжести, без видимых повреждений на теле
• 31% получили серьезные травмы
• 13,5% были избиты ногами, посторонними тупыми предметами
• 6% подвергались пыткам, угрожающим жизни
• для 36% опрошенных насилие в отношениях началось после вступления в брак
• для 20,5% — после рождения первого ребенка
• для 20% — до брака
• 14% пережили насилие во время беременности
• почти половина опрошенных (41,4%) никому не сообщили об издевательствах над собой
• 36% рассказали семье или родственникам
• 25,5% поделились с друзьями
• только 8,6 % обратились в полицию
• 4 % — в органы соцзащиты и медучреждения.

Почва для насилия

Как отметила активистка движения «Сестры» Элина Валиева, в Северной Осетии нет ни одной организации, ни одного места, где могла бы найти приют жертва домашнего насилия: «Первые цифры сказали сами за себя: почти 42% из 650 респондентов пережили какой-то из видов семейного насилия. По нашему с Агундой мнению, один опрос не может быть основанием для точных выводов – наше первое исследование было посвящено в основном семейному насилию, возникающему среди супругов (60% из тех, кто столкнулся, назвали своим абьюзером мужа или жену). Чтобы увидеть картину целиком, требуется больший охват респондентов, исследования проблемы семейного насилия над детьми, другими родственниками, свидетелями. В ходе анализа опроса выяснилось, что кроме супругов и родителей есть тенденция совершения насилия братьями и родственниками со стороны супруга. Почти 13% опрошенных (49 из 386 респондентов) получили травмы, описание которых можно сегодня найти в УК РФ».

По словам собеседницы, показательна цифра в 45% опрошенных, это те, кто промолчали о насилии, никому не рассказали о пережитом. Молчание, неприятие обществом рассказов жертвы, «сор из избы» – та почва, на которой насилие без помех расцветает пышным цветом.

Доверие к правоохранительным органам или органам соцзащиты проявили лишь 8% и 1% опрошенных. По сути это означает, что силовиков пострадавшие боятся не меньше, чем агрессоров, и уж точно ничего хорошего от обращений к ним не ждут.

Судя по опросу, часть тех, кто пожаловался семье на побои близкого человека, пожалели об этом. Общество по прежнему настроено стыдить пострадавших. Согласно стереотипам, быть побитым – стыдно, быть слабым – стыдно. Соответственно, агрессор считается сильным и никакой ответственности не несет.

Результаты опроса общедоступны, им могут воспользоваться для корректировки своей работы полиция, социальщики и службы профилактики насилия. Вот только захотят ли?

Лидия Михальченко