Этим летом ее каждый день можно было застать на городском пляже Махачкалы. Исключение – дождливые дни: «Что мне, мокнуть, сидеть?». На первый взгляд: типичная дагестанская бабушка – в платке и длинном платье. Вот только рядом с ней на скамейке разложена доска и расставлены шашки, а в руках у нее – листок формата А4, на нем напечатано «Победителю приз», а это уже для дагестанских бабушек не слишком характерно.

Хадижат Омаровой – 83. Она играет в шашки с детьми и взрослыми. Подходи, присаживайся, пробуй. Тут же и сами призы – книги, журналы, сладости, часы, монеты, канцелярские товары. Все по-честному.

«Айфон не разыгрываете?» – двое парней, что пару минут назад азартно отрабатывали друг на друге борцовские приемы на пляже, подходят к скамейке и сразу включаются в процесс.

«Мы за тебя болеем, брат!», – подбадривают они молодого мужчину, склонившегося над доской.

Тот смеется, поднимает руки в знак капитуляции: «Я проиграл! Она как Кашпировский гипнотизирует. Со стороны кажется, все легко, а когда садишься, то сбиваешься».

Хадижат поправляет платок, затем достает пластиковую бутылку, отпивает глоток. Поясняет – медовая вода. Пиво-водку заменяет, шутит. Вокруг радостно смеются. На самом деле эта вода заменяет еду. Но те, кто подошел поглазеть или решил поиграть, об этом не знают. Она расскажет об этом позже, когда рядом не будет людей.

«Как только чувствую голод, я пью воду и говорю себе: ‘Ты же уразу держала, целый месяц голодала, а сейчас не можешь, что ли?’. Проходит голод».

Хадижат будет сидеть тут до вечера. А в восемь начнет собирать свои вещи, сложит доску и пойдет домой.

Детдомовская старуха

– Я выставляю свои призы, чтобы сказать: «Люди не смотрите на меня как на аферистку, жулика, хитрую женщину. Смотрите, как на детдомовскую старуху, которая от одиночества бежит к вам, идет к вам. К людям. Обижать меня или жалеть – это уже ваше дело».

Детям я проигрываю, конечно. Нарочно. Ребенку говорю: «Выбери какой-нибудь приз, ты выиграл». Он такой счастливый: «Это хочу, это хочу». А папа ему: «Подумай, что тебе нравится, и возьми». И потихоньку, чтобы ребенок не видел, дает мне 100 рублей, покупает получается у меня. А ребенок берет попрыгайку, которая 15 рублей стоит. Но он ее выиграл.

Я люблю играть в шашки, шахматы. Но больше шашки любли, потому что игра быстрая и четкая. Я прихожу, где много людей. Ищу, хожу по школам, паркам, спрашиваю, кто хочет играть в шашки, повесила «Приз победителю» и люди меня приняли.

Самый большой приз у меня был в 2019 году. Сижу в парке, играю, мальчик лет семи выиграл у меня партию. Я видела, как он радовался, когда брал лишнюю шашку у меня, и разрешила ему выиграть. «Папа, я выиграл!», – закричал мальчик, а папа вытащил 1000 рублей и сказал: «Огромное спасибо, давно я своего мальчика таким счастливым не видел». И я после этого стала играть с маленькими детьми, подарков больших не было, но дети и родители благодарили и уходили счастливые. А у меня от этого прибавляется здоровье. Я сама чувствую, что кому-то нужна, от этого жить легче, чем скучать дома и сидеть в одиночестве.

Трава у дома 

Отца моего в селении называли арус – «русский». Он был сельский учитель, его за это и убили в 1937 году. Говорят, переманил к себе девочку, которую хотели взять замуж богатые. В том же году, уже после смерти отца, родилась я. Говорят, мама сошла с ума из-за того, что убили отца. Ей 23 года было тогда, двое детей на руках. Когда мне было шесть, а брату десять, мама умерла. С голода и от горя.

В то время каждый день хоронили двух-трех человек. Умирали только так. Трава была единственной едой. Как муравьи ищут еду? Вот так люди ходили по лесу, по горке, искать съедобную траву. И я, маленький ребенок, знала шесть-семь видов съедобных трав. Тмин, подорожник, крапива. Крапивы много, людей тоже много. Так хотели ее! Ничего, что она кусается. Радуемся: «Нашла, я нашла!». Жуем счастливые.

После смерти родителей, председатель сельсовета Магомед-Кади, нас с братом на лошади отвез в детский дом в селение Усиша. Сказал, что там кормят, одежду дают, болячки лечат. А у меня была чесотка, вши, и я радовалась, что меня везут в хорошее место. Война еще не кончилась, 1943-й год. Нам, детдомовцам, говорили, что надо собирать солдатам лечебные травы и шиповник для чая. И мы вместе с воспитательницей ходили в лес, на поля, а там же очень много шиповника растет, и мы друг перед другом хвастались, кто больше соберет.

А потом перед нашим детским домом на берегу речки появились палатки. «-Что это такое?», «Пошли посмотрим». «Хъали!» (дом). И женщины с детьми, ни одного мужчины. 

– Чила хъали, читти щила? (Чей дом? Из какого села?)

– Не понимаем, не понимаем, – они отвечают.

– Арусе! Оооо, ишти арусе саби (русские, ооо, это русские!). Воспитательница, воспитательница, там арусе!

– Они убежали от немцев, их мужья умерли, убиты на войне. Они сюда  к нам приехали за помощью. Вы их не обижайте, – объясняет нам воспитательница.

Религия такая была, что надо их бояться, не любить их надо сильно. А мы, Аллах не даст мне соврать, вот эти 200 грамм хлеба, которые нам давали на целые сутки, отдавали им. Утром и вечером мы ели каши, а на обед – суп с хлебом. Вот этот хлеб мы, несколько девочек, в рукавчик прятали. Несем свой хлеб тем, кого немцы обидели. А они нам из глины делали кошку, собачку, олененка, барашка. Сушили и давали. Мы такие счастливые были!

«Я думала это его имя – обжора»

– Мы их полюбили, дошло до того, что я выучила русский язык. Первое слово – обжора. Своему маленькому ребенку мать говорит: «Ух, обжора, ты опять просишь», «О, обжора бежит. Узнал, что принесли хлеб?». Я думала, это его имя. Гордясь, что знаю русский язык, в палату прихожу и говорю: «Обжора, балхатти? Обжора цlубасе?» (Обжора, знаешь? Обжора белый?) Так меня в детском доме и стали называть: «Русская, русская, арус, арус». Это слово имело отрицательное значение. Нет, чтобы сказать, молодец, русский язык знает.

До 4 класса я знала несколько слов – папа, мама, хлеб, каша, Маша, ложка, кружка. «Иди сюда» знала, «дурак» знала. А остальные просто зазубривала, а смысла не понимала. Русская литература, стихотворение: «Широка страна моя родная». Читаю быстро.  

– Подожди, подожди. Хадижаточка, подожди. Ты о чем поешь, о чем говоришь? Это стих. У него значение есть. Широка – это большой, хуласе, страна – это ватан. Понятно? – спрашивает Мария Яковлевна, учительница по русскому языку и литературе.

– Страна – ватан? Уя, балхад (знаю). Широка – большой ватан. Хуласе ватан! 

Мария Яковлевна мне говорит по-даргински, я ей отвечаю по-русски. Она больше знает даргинский, чем я русский. Я повторяла, что написано в книге, не понимая, что это такое. Вот она мне говорит – «Не тараторь. Моя – это дила. Родная – это значит своя, близкая, родственная.

Таким образом я научилась русскому языку. И в шашки играть тоже в детдоме научилась, лет в 12-13. Как уроки выучишь, потом можешь играть свободно. Кто вышивает, кто вяжет, кто рисует, кто в шашки, шахматы играет. Я умею и вязать и вышивать, но шашки для меня легче. И я подумала, что получается надо делать. А может быть, мне это нравится, потому что меня все хвалили?

Теленок из Геба

– У нас был парикмахер Абакар, мы ненавидели его изо всех сил. Как-то я сказала ему, чтобы его руки поломались. Он через неделю пришел с перевязанной рукой.

– Я что ли вас сам стригу? Меня заставляют стричь. Ты проклинать должна была не меня, а своего воспитателя. И зачем проклинать? Я же тебя от вшей спасаю, – говорит он.

– Ага! Получил, получил, получил! Больше не будешь лезть, – отвечаю ему.

Он ножницами стриг. Как попало, неровно, полоски оставались на голове. Всех так стриг, но только мне дали кличку «Ггеба къачча», значит «теленок из Геба». Тогда не было достаточно мыла и вши были обыкновенным явлением. В детском доме были самые чистые дети, всех стригли и одежду каждую неделю стирали, меняли. И детдомовские были чище, сильнее, умнее, чем дети, которые жили с родителями. Дети с родителями были озабочены, что у них нет мыла, а волосы стричь они не хотели. И убивали друг у другу вшей, «уборкой» занимались. Они называли нас детдомовскими, а мы их вшивыми.

Детям свойственна жестокость, если проходил слепой мужчина, мы говорили – сукъур. Если женщина кривоногая, мы называли ее хромой. Если нос большой – къанкъбар. Мы ищем хуже себя, слабее себя, чтобы обидеть. Обидев тебя, я возвеличиваю себя. Дети жестокие, особенно те, которые унижены, оскорблены, они ищут слабее себя. Чтобы свою обиду, злобу передать.

Однажды мы пошли за старухой, она с костылем, мы за ней идем и кричим, что она кривая, мы же дети, нам плевать. Догоняет на коне молодой мужчина, от испуга я упала. Он говорит: «Еще раз пойдешь за бабушкой?!» Он не был родственником, он был просто человек. И с тех пор я не обижаю. Потом выяснила, что по религии обижать слабее себя – это грех, большой грех. Чужой беде не радуйся, благодари Аллаха, что тебя эта беда миновала.

Галоши учительницы

– Еще в детском доме когда была, к нам приехал Абдурахман Даниялов, первый секретарь Дагестанского областного комитета КПСС. Посмотрел на меня, спрашивает: «Девочка, а ты что такая хмурая стоишь в сторонке? Ты чья девочка? Кто папа, мама?». Я отвечаю: «Ммм!». А учитель говорит: «Она очень скрытная, недоверчивая, потому что ее отца убили. И бабушка сказала, чтобы никому не верила, враги отца убили. Она считает всех людей врагами. И поэтому она и учится плохо, и хулиганка, непослушная, необщительная». Даниялов сел передо мной на корточки, поставил на мою голову свою большую ладонь и сказал: «Я знал твоего отца, очень хороший человек». Повернулся и сказал: «Вы знаете, ее отец – герой. Он против всех, рискуя жизнью, учил детей уму-разуму. И эта девочка будет и учиться хорошо, и будет достойна своего отца». Мне хватило, я как волшебная палочка перевернулась. Я стала стараться быть похожей на отца, быть достойной своего отца.

В детдоме у каждой группы были воспитатели. Михаил был, на ногу хромал, раненый молодой мужчина русский. Видимо, с войны отправили его. Они нам читали художественную литературу, а еще нам показывали немое кино на простыне на стенке. Мужчина, который кино крутил, сам же объяснял: вот это немец, это Гитлер, это Сталин, это наш. И я помню мы приготовили маленькие камни, чтобы кидать в артиста который на простыне немец.

Я мечтала быть учительницей, чтобы купить себе галоши

Еще, во время праздника, в День победы, нам давали по две-три карамельки, стеклянные подушечки, мы были очень счастливы, мы говорили, что это арус чакар – русский сахар. Русский, потому что у нас не было таких конфет. Во всяком случае мы не знали, что есть такие конфеты.

Я мечтала быть учительницей, чтобы купить себе галоши. Они были блестящие у моей учительницы и не пачкались в грязи, быстро мылись. У нас, детдомовских, ботинки кирзовые, пористые, негладкие. Их моешь-моешь-моешь, устаешь мыть. Грязь не смывается, наши маленькие ручки, наверное, не могли их почистить, как следует. Я говорила, что буду учительницей, куплю себе такие галоши.

И сейчас, когда я играю в шашки, меня часто спрашивают, не учительница ли я. Почему-то считают, когда разговариваю с кем-нибудь, что учительница. Это хорошая профессия, но не стала я.

«Лучшее предложение»

– В детдоме была до 16-ти лет. Оттуда меня отправили в саратовскую красноармейскую ткацко-отделочную фабрику имени Карла Либкнехта. Я так себе говорила: «Значит, это надо хукумату, обществу надо». Но мне там не понравилось. А как может нравиться, когда тебя обзывают. Чучмечка, нерусь, нелюдь – как только не называли. Там, в ткацкой фабрике, все – девушки. И человек десять мастеров, которые чинят станки. На 10 мужчин – 200 девушек. И понятно, что там было. Мне говорили: «Ко мне должен прийти Ваня-Коля, ты выходи из комнаты». А я отвечала: «Выходи ты сама!». И он говорил: «Ага, эта дурочка здесь сидит. Выходи, мы долго не будем. Завидуешь, что с тобой никто не гуляет?».

И на самом деле никто со мной не гулял, никто не обращал внимания, меня не считали за девушку. Чучмечка, черномазая, которая еле-еле два слова знает по-русски. Я там отработала три года, а потом вернулась в Дагестан.

Моя тетя ЖумагI всех сельских ребят просила взять меня замуж, никто не взял – бедная и некрасивая. Я продала пуховый платок, который из Саратова привезла, купила билет и поехала на строительство ГЭС, туда по комсомольской путевке набирали дагестанцев. Приехала, а мне говорят, девушек мы не берем, не надо было приезжать. Я говорю: «Чем я хуже мальчиков, я тоже могу работать». Они мне: «Девочкам нет места в общежитии, у нас все мужчины, езжай обратно».

Приехала в Махачкалу. Прочитала объявление, что в санатории Талги требуются работники. Поехала. Главврач Магомед Саидов и комнату дал, и работу в библиотеке дал. Говорит: «Ни с кем не ссорься, живи тихо, мирно, найдется тебе жених, семья будет».  Мне тогда было 22 года.

В детдоме звали «теленок из Геба», муж звал «старуха». Ласковых имен не было у меня

Один отдыхающий спросил, замужем ли я. Говорю, что нет. Он мне: «Поедешь в село ухаживать за моей мамой?». У него деловой разговор был, о любви не было речи. Ну, а как же я ответила? «Кто ж не хочет выходить замуж, – я сказала. – Да, буду женой». Так я попала в Бежту. 

Оказалось, он надорвался в молодости. Не то, что он не мог спать с женщиной, он спал отлично с женщиной, но у него не получались дети. Из-за этого уходили жены. Я была седьмая. И после меня было еще две. Я ему благодарна за все. Он дал мне образование, внушил, что я должна себя уважать, что я – грамотный человек. Отвез меня в Буйнакск, устроил в кооперативный техникум. Окончила очень хорошо, устроил на экономический факультет ДГУ, а потом бухгалтером он меня устроил.

Но нежности не было у нас. Такая судьба. В детдоме звали «теленок из Геба», муж звал «старуха». Ласковых имен не было у меня.

«Он купил две груши. Лучшую отдал мне»

– Я любила, меня – нет. Он был из Мекеги, мы вместе росли. Он еще мальчиком в детском доме рисовал, все девочки его любили. Для меня, без одаренности, какая любовь? Он был как герой, он был выше меня. Мне было 19, а ему 20, когда мы встретились в Махачкале. И почему-то он решил мне свидание назначить. Мы пошли в парк перед морем гулять. Разговаривали, и дошло до того, что он сказал: «Люблю, люблю? А чем ты докажешь, что любишь?». Я ему: «Чем?». Оглянулась, услышала, что приближается автобус, и бросилась под машину. Автобус ударился об забор, меня задел только боком. Но все-таки я упала. Он подбежал, поднял меня, говорит: «Не знал, что ты такая дура».

Аллах свидетель, я не показывала, что люблю. Но он и без моих слов понял и сказал: «Извини, что не могу ответить взаимностью». Я говорю ему: «Ты вообразил слишком много. С чего ты взял, что мне нужна твоя взаимность и вообще, что ты мне нужен?!».

Я почему влюбилась в него? У него не было денег, но он купил две груши, а лучшую грушу, бОльшую, отдал мне. А я всю свою детдомовскую и последетдомовскую жизнь получала только остатки. Только то, что другому не нужно. Он был первый, кто меня оценил как человека. И вот это вызвало у меня такую сильную любовь. Он художник, скульптор. Сейчас живет в Каспийске, у него семья, дети, жена. Нет, мы не общаемся, не виделись больше.

Про любовь пишут именно потому, что это редкий случай, чтоб по любви. В основном все живут, потому что он кормит, обувает, одевает. Ну, а любовь… Это что такое? Абсолютно во всем отказывая себе, отдаешь любимому – это любовь. И не ждешь от него, вот она меня одарила, я должен ответить. Или я говорю – вот он сволочь, я ему жизнь чуть не отдала, а он вот такой неблагодарный, спасибо не сказал. Это не любовь. Ни с какой стороны.

Сейчас девушки другие пошли: «А кто он такой, а что я его должна слушать, а что я не имею права разговаривать? Да пошел он!». Я говорю: «Слушай, девочка, ты никогда замуж не выйдешь, если так будешь себя вести». А она мне: «Не выйду! И не надо! Кому они нужны?».

И если в тягость человек, ни одного дня не надо терпеть. Раньше времени уйдешь в могилу

Надо, конечно, ждать своего человека, конечно, а не ради галочки выходить. Но это, если женщина сильная. А другие побыстрее замуж хотят, чтобы опереться. Создав Адама, Аллах решил, что он один не может, и создал из ребра Адама Еву. Раз это продолжается вот уже сколько лет, то бабушке из Геба не стоит это оспаривать. Обязательно замуж надо выйти, и жить с ним, пока он тебя будет устраивать. А мелкие шалости можно прощать, если извинился. Так живет половина населения земли. А если дерется, пьет, ругается и не обеспечивает, если работает, но так, с голоду чтобы не умереть – это плохо. Плохо, когда муж говорит: «Дай на сигареты». Плохо, когда муж говорит: «В этом платье можно еще один сезон проходить». Плохо, если для него лучше выпить, погулять, промотать деньги. Это терпеть не надо.

И если в тягость человек, ни одного дня не надо терпеть. Раньше времени уйдешь в могилу. Тягость – такая вещь, она тебя съедает внутри. Свобода. Свобода, свобода и еще раз свобода.

«Живу среди незнакомых людей, которые становятся близкими»

– Не пропускаю ни одни новости, фильмы старинные советские. «Поднятая целина», «А зори здесь тихие» очень хорошее кино, «Весна на Заречной улице». Про героев, про космонавтов, про Гагарина, «Тучи покидают небо» очень люблю. Люблю абсолютно все фильмы старых времен. Они такие жизненные, подсказывающие.

Нравится мне, когда рассказывают про дагестанских героев, когда мы находим больше хороших людей. В моем родном селе столько добрых людей, они мне говорят: «Приходи к нам, ты ни в чем не будешь нуждаться». Думаю, когда не смогу ходить, сидеть, вставать, я обязательно поеду в свое село. И они мне помогут, потому что они очень хорошие. А сейчас я туда не иду, потому что мне скучно, я хочу общения с людьми, я детдомовская, я люблю людей.

А в сельской местности разговоры только о том, что сварили, что покушали, этот хайван куда пошел, где баран пропал. Им это интересно, мне – совсем другое. Я с детства государственный человек, в детском доме росла, и мне не интересно, кто что покушал. Что есть, то и покушал. Мне интересны новости, игры, беседа, песни, танцы. А в селе надо трудиться, а вечером спрашивать: «Ты корову почистила, убрала там, за водой не ходила, вода кончилась, траву надо?». Ну это все сельское, которое меня не касалось ни в детстве, ни в молодости.

Я воспитывалась в усишинском детском доме и там считалось самым хорошим делом научиться играть в шашки, шахматы, рисовать, танцевать, петь. Воспитатели говорили: будете образованными, умными, культурными людьми. И я старалась изо всех сил.

Кто говорит: «Научи моего ребенка», я с удовольствием учу и получаю удовольствие, когда ребенок радуется. Я считаю моя жизнь в этом и заключается сейчас. Дома у меня никого нет, телевизор испортился, давным-давно не работает. Я слишком много раздала в долг и от этого стала врагом своим соседям. Одни говорят, что не надо было деньги раздавать, а другие – «ты скоро умрешь, тебе зачем деньги, прости их нам». Вот так я и живу в середине. Среди незнакомых людей, которые становятся близкими.

«Никого и ничего»

– Я живу возле 30 школы, там учились моего брата внуки. Я ходила туда проведывать их и там вся школа знает меня, говорят бабушка Хадижат-шашки. Вот там я начала играть с детьми и придумала призы для победителей – школьные ручки, тетради, книги, журналы, маленькие конфеты. Они рассказали своим родителям, родители стали интересоваться, одни благодарили, другие хвалили, третьи ругали – «Из-за тебя уроки не учат дети». А директор школы 30-й сказала: «Не ходи сюда, потому что дети на урок не ходят». Я написала в Советский район Махачкалы, чтобы мне открыли какой-нибудь клуб небольшой для детей, чтобы дети были заняты чем-нибудь интересным, как я в детстве. А мне говорят: «Мы не можем, у нас нет средств, а вам спасибо за общественную работу». 

Я тогда написала, что свою хибарку разрешаю разрушить и построить шашечный клуб, только одну комнату оставят мне пусть, чтоб я там спала. Там все равно невозможно жить, потолок провалился, пол провалился, сверху течет, снизу гниет, окна-двери нету, все старее, чем я. Я живу только потому, что я сама себе внушаю: «Тебе что еще надо?».

Меня радует, что они знают, что я что-то сейчас сделаю. Будто бы я выполнила свою работу качественно

С теми, кто со мной играет ради спортивного интереса, мне нравится играть больше, чем с людьми, которые во что бы то ни стало, стараются выиграть у меня. Сидят. Думают. Я говорю: «Слушайте, у нас же не спортивное соревнование, пожалуйста, я же хочу и с другими играть!». И уже теряешь к нему интерес, ждешь, когда встанет. А с теми, кто играет, лишь бы сыграть, а не выиграть, мне приятно, я улыбаюсь. Смотрю, он ошибся и тут все хором говорят: «Смотри-смотри, что она щас сделает!». Меня радует, что они знают, что я что-то сейчас сделаю. Будто бы я выполнила свою работу качественно. 

С 2014 года я веду дневник, не пропустила ни одного дня. Все записываю. Победы записываю, проигрыши. Даже если никуда не пошла, так и пишу: «Дождь полил, никуда не вышла». Позавчера мне какой-то мужик говорит: «Или проиграй мне сто рублей или без игры дай сто рублей. Потому что мне эти сто рублей необходимы сейчас». Я говорю: «Ну, ладно, бери». Прихожу домой, пишу в своем дневнике об этом. А потом себя ругаю: какая ты все-таки дура, ну, сколько можно тебя учить.

А вот вчера, после нашей первой встречи, пришла домой и написала : «Встретилась с Патей-журналистом, целых три часа беседовали. Ела вещи, которые никогда в жизни не ела. Очень вкусно. Пицца называется».

Патимат Амирбекова, Светлана Анохина