44 человека привлекли к уголовной ответственности по делу о митинге в ингушском Магасе: в марте 2019-года тысячи людей вышли протестовать против соглашения о границе с Чечней. Среди арестованных – и активистка Зарифа Саутиева. Под стражей на находится с 12 июля прошлого года. Её обвиняют «в организации насилия, опасного для жизни или здоровья представителей власти» и «в участии в экстремистском сообществе». Она также включена в федеральный список экстремистов Росфинмониторинга. Освещавшая протесты в Магасе журналист Изабелла Евлоева, которой пришлось покинуть Россию, рассказала «Даптару» о Зарифе.
Когда после задержания и первого допроса ингушскую активистку Зарифу Саутиеву попросили написать что-нибудь для экспертизы почерка, она процитировала своего любимого Мальдештама.
Сусальным золотом горят
В лесах рождественские елки;
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят.
О, вещая моя печаль,
О, тихая моя свобода
И неживого небосвода
Всегда смеющийся хрусталь!
Последней стала строчка: «Надеюсь, я не закончу, как Мандельштам».
В годовщину задержания Зарифы меня попросили написать о ней. Мне с трудом даются тексты об активистах. Как-то буквы не так ложатся, не подбираются слова. Я оказываюсь беспомощной, будто ничего не умею, будто кто-то враз стер годы журналистской работы, отнял все навыки.
Мы с Зарифой учились в одной школе в Сунже и даже занимали один кабинет, кабинет физики под номером 10. Ее класс учился в нем с утра, а мой — после обеда. Но познакомились мы намного позже — на общественном мероприятии. А где ж еще мы могли познакомиться?
И где же она еще могла работать, если не в музее-мемориале Жертвам политических репрессий? Сталинская депортация 1944 года, можно сказать, коснулась ее лично: отец Зарифы остался сиротой, во время высылки умерла его мать, и у него, подростка, оказались на руках младшие братья и сестры. И он один в эти голодные страшные годы поднимал их на ноги.
Зарифа была очень близка с отцом, она была еще подростком, когда отец, решивший отыскать могилу своей матери, взял ее с собой в Казахстан. Не нашли. Сестра Зарифы Румина рассказывала, как после безуспешных поисков они – мужчина и девочка – плакали вдвоем на старом кладбище в Казахстане. Именно Зарифа собирала для музея коллекцию экспонатов, посвященных депортации. Часть она привезла из той поездки в Казахстан, другую собирала по знакомым, знакомым знакомых и так далее.
Такая она, жизнь в России: вчера ты работник музея жертвам политических репрессий, а сегодня – фактически живой экспонат своего же музея
Ее мероприятия в музее были не просто скучными музейными лекциями. Это были целые представления с своим сценарием, кучей участников и материальными вложениями (Зарифа могла найти деньги на что угодно). Например, театральные постановки на тему различных исторических событий, где вместо актеров играли обычные люди. Она проводила вечера рамадана, на которые приглашала наиболее активных горожан. Это было здорово: летним вечером мы собирались во дворе музея, где между фонтанами и скульптурами были расставлены шатры с угощением.
Наверное, больше всего нам запомнились квесты. Участники разбивались на команды и проходили уровень за уровнем, а чтобы победить нужно было знать не только историю, культуру, но и дружить с логикой и иметь чувство юмора. Кстати, среди участников последнего квеста были и те, кто сейчас томится в застенках СИЗО с Зарифой, точно помню Бараха Чемурзиева. Такая она, жизнь в России: вчера квест в музее, а сегодня – в жизни, вчера ты работник музея жертвам политических репрессий, а сегодня – фактически живой экспонат своего же музея.
Период после сентября 2018 года, когда было подписано то злосчастное соглашение, которое перевернуло жизнь многих из нас, мы жили протестами. Они нас зажигали, мы говорили только о наших попранных правах и ломали голову над тем, как изменить ситуацию. Зарифа не очень разговорчива, она больше слушала. А если высказывала мнение, добавляла свое коронное «твари» в адрес тех, кто прямо или косвенно участвовал в соглашении.
Она вообще-то могла казаться излишне прямой и бесцеремонной, но те, кто знает ее ближе, прощают ее не всегда удобную прямолинейность и обожают за доброту. Мы как-то вместе ездили в дагестанский Хасавюрт, мне нужно было посмотреть аксессуары для видеостудии, которую я собиралась открыть, и я попросила ее составить мне компанию. Она охотно согласилась. В перерывах между походами по мебельным салонам она умудрилась накупить кучу презентов своим многочисленным племянникам и племянницам, снохам, сестрам и братьям. Я пошутила: «Жаль, я не твоя племянница». Она рассмеялась и тут же купила презент мне и моей маленькой дочке.
у нас есть гораздо большее: мы знаем, что можем друг на друга рассчитывать
Она может прямо в лицо человеку сказать, что о нем думает, причем, скажет это так непосредственно, что агрессии не вызовет. У нас, активистов в Назрани, было любимое кафе, своего рода «Жан-Жак», в котором собирались ингушские либералы. Пришла как-то Зарифа и видит: за столиком с активистами сидит один из сторонников Евкурова. Зарифа в своей привычной манере резать правду-матку, произносит: «О, а что это тут передасты делают?». Передастами ингуши называли тех, кто так или иначе поддерживал соглашение об установлении границ между Ингушетией и Чечней и передачи части земли. Передаст уткнулся лицом в тарелку, а зал разразился хохотом.
Я не могу сказать, что мы с Зарифой близкие подруги, которые делятся секретами, но у нас есть гораздо большее: мы знаем, что можем друг на друга рассчитывать.
И я помню реакцию Зарифы после первого обыска в домах активистов в апреле 2019 года. Силовики тогда нагрянули в 6 утра, затем был допрос, следом судебный процесс. В общем, вся жизнь, весь привычный мир перевернулся. И все это в один день. Но первым, что написала Зарифа после освобождения, было: «Это что за фотку вы поставили на новость обо мне, удалите срочно! Я же там страшная!». Мы потом все время над ней подшучивали по этому поводу. И она смеялась вместе с нами.
Меня недавно спросили, почему практически во всех публикациях о Зарифе используются одни и те же фотографии. Да потому, что тогда, при обыске, изъяли все фото и видеоматериалы, и даже сам телефон Зарифы. И сейчас я скажу то, что мне и самой до конца не понять. Я журналист. Я не могу недооценивать важность визуального контента, картинки, фото. И у меня есть фото Зарифы, которые нигде и никогда не публиковались, я сама делала их во время митингов. Но я их почему-то не выкладываю. Будто чужой взгляд может им повредить, будто это что родное, сокровенное, чем ты не хочешь делиться.
После отставки Евкурова 24 июня 2019 года ингуши ждали позитивных перемен, и больше всего перемен, ждали мы, активисты. Нас в этот период раскидало по миру: часть наших сидела за решеткой, другая была в бегах, я находилась в Европе, а Зарифа Саутиева – в Москве. Она уехала после обыска в ее доме по настоянию своей семьи, а я так же, по настоянию семьи, не вернулась домой в Россию. Мы с ней ломали головы, как бы вывезти ее из страны, вдвоем нам было бы легче. Но все идеи разбивались о факт — у Зарифы не было загранпаспорта. Точнее, первый изъяли во время обыска, а второй, уже лежал готовый в паспортном столе, но как его забрать? Даже появиться там было опасно — могли просто вызвать полицию. Вот, мол, активистка, держите ее.
В Москве, вдали от родных, Зарифе было трудно. Она жаловалась, что устала, хочет домой и скучает по семье. Как-то во время телефонного разговора сказала, что собирается домой, в Ингушетию. Я ее отговаривала, настаивала, чтоб не спешила, непонятно еще, чего ждать от новой власти.
А через какое-то время от нее пришло сообщение, и я поняла, что она вернулась в Ингушетию. В этом была вся Зарифа. Там, где я мучительно колебалась и не знала, как поступить, она с легкостью принимала решение. Ее пример заставил меня засомневаться: может, я излишне осторожничаю? Уже начала подумывать, а не совершить ли и мне побег домой и принялась мониторить рейсы в Россию. Но прислушалась к мужу, который был категорически против, и решила повременить с билетами в один конец.
12 июля 2019 года. Сразу после ареста Рашида Майсигова, администратора телеграм-канала «Фортанги» я пишу Зарифе, что очень за нее переживаю, убеждаю вернуться в Москву. Зарифа слегка встревожена, что на нее не похоже, и отвечает, что домашние тоже на этом настаивают.
Вечером того же дня Зарифа пишет мне в секретный телеграм-чат, что решилась и выдвигается в путь. Я, конечно, волнуюсь, но почти уверена, что все обойдется, Зарифа едет в сопровождении родственников, на машине, в обстановке секретности. Я желаю ей легкой дороги, и мы прощаемся.
Через два часа стало известно, что машину, в которой ехала Зарифа, остановили на посту между Осетией и Кабардино-Балкарией. И, судя по поведению силовиков, задержание не случайно: их ждали. Зарифу обыскали и увезли в СИЗО.
Я все время думала, что она почувствовала, когда впервые увидела камеру изнутри и дверь захлопнулась за ее спиной?
С этой минуты для нее началась другая, страшная жизнь, которая длится уже больше года.
В первые недели ее заточения, я не находила себе места. Больше всего меня почему-то ужасал не сам предстоящий процесс, а вот этот тюремный бесчеловечный быт, исключающий все, что напоминало бы о доме, заботе и тепле. Зарифа не неженка, но ее любили и баловали в семье, она была младшим обожаемым ребенком и привыкла к комфорту. Я все время думала, что она почувствовала, когда впервые увидела камеру изнутри и дверь захлопнулась за ее спиной? Какие сны ей снились, когда она легла на казенные простыни? Каким было ее первое утро в заключении? Могла ли она предположить, что эта новая реальность ее жизни продлится так долго?
После ареста Зарифы чувство вины не давало мне спокойно жить. Будто бы не отсутствие паспорта помешало выхватить ее из лап государства, а просто я недостаточно хорошо думала и могла бы ее спасти, если бы еще чуть-чуть поднапряглась.
С этим я почти справилась. Но иногда какое-то случайное слово, фрагмент фильма или тема разговора обрушивают старательно выстроенную мною стену и меня захлестывает чувство вины, сострадания и отчаянья от невозможности никому помочь. И тогда я плачу. Тайком, чтобы муж и дети не видели и не расстраивались, ухожу в другую комнату или вовсе куда-нибудь в безлюдное место. Вспоминаю наш протест и наши встречи, несбывшиеся надежды, взлеты и падения, предательство явное и скрытое и реву, захлебываясь слезами.
Есть много вещей, которые хочется рассказать о протесте, протестующих и в том числе о Зарифе. Но пока идет процесс и следствие, я не делаю этого. Не могу и не хочу. Я боюсь, что следователи, выискивающие любую зацепку, чтобы усилить доказательную базу обвинений, найдут крамолу в самых невинных словах. И любое мое слово может быть вывернуто, искажено и обращено против моих товарищей. По той же причине я не посылаю писем. Ни Зарифе, ни остальным. Надеюсь, они простят мне вынужденную немоту.
Я не пишу. Но я говорю с ними. Говорю с Зарифой. Я вспоминаю строчки, написанные ее почерком. «В кустах игрушечные волки глазами страшными глядят».
Волки оказались настоящими.
Я думаю, какой она выйдет? Будет ли это знакомая мне Зарифа или другой человек? Нет, речь сейчас не о том, что она «сломается», я такого даже в мыслях не допускаю. Но заключение – это долгий путь, пройдя его люди меняются. Иногда до неузнаваемости. Захочется ли ей тогда снова цитировать Мандельштама?
Изабелла Евлоева
DAPTAR 