Имя журналистки Изабеллы Евлоевой известно каждому, кто интересуется Ингушетией и ее новейшей историей. Она одна из немногих, кто с самого начала ингушских протестов и по сей день активно освещает все, что происходит в республике. Изабелла рассказала «Даптару», каково быть женщиной на баррикадах, какую роль в этом сыграл ее муж и почему она считает себя «предателем».

Она была довольно успешной тележурналисткой, любимой женой и образцовой матерью – четверо детей! Ее младший ребенок был еще совсем маленьким, когда начались ингушские протесты. И тут Изабелла осознала: все происходящее в республике для нее настолько же важно, как и то, что связано с семьей, родственниками, родителями, детьми. В те самые дни она создала телеграм-канал «ФортангаORG». В нем ежедневно сообщалось все, что связано с протестами и судьбой задержанных активистов. Но такая деятельность оказалась небезопасной. Сейчас Изабелла со своей семьей находится в Европе. Но она до сих пор не может говорить обо всем спокойно: иногда выдерживает паузу, чтобы не расплакаться, а иногда не может сдержать слез. И до сих пор удивляется, как быстро, буквально за пару месяцев, полностью изменилась ее жизнь.

До протестов

– У меня было всегда обостренное чувство справедливости, я не могла промолчать, если кого-то где-то обижали. Помню, в школе, в классе шестом у нас была классная, которая не устраивала весь класс. Нам хотелось каких-то походов, экскурсий, каких-то мероприятий, а у нас ничего этого не было. Мы все время на нее жаловались, и я подумала: «А чего жаловаться? Почему бы официально не отказаться от нее?» Предложила это классу, все сказали: «Давай! Давай!».

Хоть и может сложиться впечатление, что я бунтарка, но я очень послушная дочь

Я написала письмо на имя директора, что мы хотим другого классного руководителя. Директор меня вызвала к себе, удивленно смотрела, интересовалась, я ли действительно написала это письмо. Я сказала: «Да, это я». Потом классная пришла вся расстроенная, говорит: «Кто? Скажите, кто против меня? Встаньте». Я же думала, что за мной весь класс, все меня поддержат. Встаю, оглядываюсь по сторонам, а все сидят. У нас была одна девочка новенькая, она несколько месяцев как училась. Она единственная встала. Просто из солидарности. Я эту девочку ищу до сих пор, ее зовут Луиза, но ее нет в соцсетях. А та история стала мне уроком: я поняла, что люди часто сливаются, когда приходит пора отвечать за свои слова. 

Я хотела быть журналистом, но родители мне сказали: «Это не женская профессия, вообще даже об этом не думай». Хоть и может сложиться впечатление, что я бунтарка, но я очень послушная дочь. Я даже не заикалась, даже не смела об этом мечтать открыто. И пошла в адвокаты, это родители разрешали.

На юридическом факультете Российской Академии Народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ Изабелла проучилась недолго. Через год вышла замуж и уехала с мужем в Москву. А через несколько лет семья вернулась в Ингушетию. Мечтать о журналистике Изабелла не переставала. Потому она сначала завела блог, а потом вместе с подругой создала женский журнал. На презентации журнала ее заметили местные телевизионщики и пригласили к себе на работу. Несколько лет Изабелла проработала на телевидении, карьера складывалась неплохо. А потом все рухнуло. Осенью 2018 года было подписано соглашение о передаче Чечне части ингушской земли  и это буквально взорвало республику. Люди вышли на улицы. Но местное телевидение искажало информацию о митингах. Тогда Изабелла с ТВ распрощалась и создала свой сайт. Название родилось сразу – Фортанга, такое имя носит река, что течет вдоль границы между Чечней и Ингушетией, границы, которая теперь оказалась нарушена. Голос «Фортанги» стал голосом беды и гнева. Для Изабеллы противостояние народа и власти стало личным делом, которое полностью изменило ее жизнь. 

Женщина в протесте

– Увидев фотографии с дорожной техникой, пересекающей нашу границу, я просто заплакала. Помню, мыла на кухне посуду, когда узнала, что глава Сунженской администрации (он был из тех, кто не соглашался на передачу земель) ушел в отставку. Мой муж с единомышленниками готовили тогда митинг в Сунже. Я позвонила ему и сказала, что мне нужно там присутствовать: люди посудачат и разойдутся, но очень важно, чтобы все узнали, что там происходило. И вот так, не домыв посуду, я бросила губку в раковину и поехала туда.

А двое старших мальчиков в самый первый день митинга были со мной. Одному тогда было 14, другому 11. Помню момент, когда раздались взрывы и стрельба. Я была с младшим сыном. Подумала тогда: «Они специально стреляют в воздух, чтобы нас распугать и разогнать». И тогда [я произнесла] эту дурацкую фразу: «Твари, мы не уйдем!». Она потом в каждом ролике, в каждом сюжете звучала. Мне было жутко за нее стыдно.

Во время протестов ни разу ни один мужчина не сказал, что мое место на кухне

Я ринулась туда, на звуки, но поняла, что бегу на стрельбу, а со мной ребенок. Развернулась, отдала мальчика в руки своей приятельнице – «Заира, присмотри за ним» – и побежала дальше. 

Вечером того дня мы отправили детей домой и остались с мужем ночевать на площади. 

Были моменты, когда мне психологически было сложно, у меня все же ингушское воспитание, помнила, что женщина должна пропускать мужчину, уступать ему. И вот вокруг сотни, тысячи мужчин, стариков, а мне нужно выдвинуться вперед или встать с той же камерой. Но в такие моменты я расставляла приоритеты: что для меня важнее? Чтобы об этой несправедливости всем стало известно или что? И я перешагивала через эту застенчивость.

Во время протестов ни разу ни один мужчина не сказал, что мое место на кухне.  Более того, когда нужно было протиснуться сквозь толпу (а у нас к посторонней женщине прикасаться нельзя), мужчины делали коридор, чтобы я могла спокойно пройти, не соприкоснувшись ни с одним из них.

К тому же меня всегда успокаивало то, что где-то в толпе стоял мой муж. Кому не нравится – претензии к нему. У нас ведь как: если муж или брат позволяет, например, то это уже никого не касается, никто не имеет права критиковать чужую женщину. Это меня здорово поддерживало.

В какой-то момент сделалось ясно, что так ярко вспыхнувшие ингушские протесты, ничего не дадут и Соглашение не отменят. Власть сгруппировалась и начала наступление.  Для борьбы с активистами был создан целый отдел троллей, и публикации, посвященные Изабелле, выходили под хештегом «не женщина, а журналист». Поначалу она отбивала нападки с легкостью и даже хэштег этот использовала, назвав так свой телеграм-канал, троллила троллей, как сама говорит. Потом сделалось сложнее, пошли в ход грязные слухи, скабрезные намеки. А затем в бой вступили серьезные силы. Ее аккаунты взламывались, сим-карты дублировались, она еще улыбалась, бодрилась, но чувствовала, что не справляется. Оказалось, то, что с ней происходило, было заметно и со стороны. В личку написал человек, который был подписан на ее страницу.  Спросил «С тобой все в порядке?». И тогда ее прорвало, она выплеснула все – и свой страх, что не оправдывает надежд, и свою бесконечную усталость, и невозможность кому-то рассказать о загнанности, о том, что нечем дышать и земля уходит из-под ног, ведь ингушки не жалуются! И ей ответили – так,  тебе срочно нужно на реабилитацию, а то сгоришь. Белла уезжала, думая, что вернется через месяц, но тут ингушских активистов стали задерживать.

Поддержка семьи

– Муж поддерживал меня всегда. С самого первого дня. Ему было неимоверно сложно, потому что на него из-за меня давили практически все его родственники. Оказывается, его дядья вызывали его на разговор. Все-все-все ему говорили: «Всё, уже хватит, посади ее дома». Он не поддавался, он понимал, насколько это важно, потому что журналист я одна была во всем этом движении. И он понимал, что это важно осветить. И если я уйду, то, конечно, движение продолжит свою работу, но в каком-то смысле оно ослабеет.

А когда я уехала, они [ему говорили]: «Зачем ты ее пустил? Пусть дома сидит». Когда мы были в Ингушетии, он ни разу не говорил мне об этом, и я не знала об этом жестком прессинге. Он мне все рассказал только недавно, когда мы все вместе уехали.

…Потом один из них говорит: «Знаешь, чей сын это? Изабеллы Евлоевой». Тот такой: «Да ты что? Она твоя мама?!» Конечно, сыну было жутко приятно

Мои дети, к сожалению, не очень серьезно воспринимали то, что происходило вокруг. Они до последнего не верили, что мне грозит опасность в России. Все изменилось после обыска у моих родителей. Только тогда они поняли, что все реально. А так они жили с уверенностью, что я – та мама, которая была и будет всегда, с которой ничего не случиться, которая всегда за ними посмотрит, поругает, приласкает. Стандартная фраза наших детей: «Я не думаю, что тебя посадят».

Однажды мой 15-летний мальчик был в гостях у кого-то со своими друзьями. Там заговорили о протестах и какой-то мужик сказал: «Про Изабеллу Евлоеву слышали? Я ею восхищаюсь, она такая смелая». Начал всякое хорошее говорить про меня. А друзья сына молча слушали, улыбаясь. Потом один из них говорит: «Знаешь, чей сын это? Изабеллы Евлоевой». Тот такой: «Да ты что? Она твоя мама?!» Конечно, сыну было жутко приятно.

Старшая дочь у меня леди, в протестах она не участвовала и в этой активистской деятельности меня вообще не поддерживает. Я на нее не давлю,она взрослый человек, и это ее право. 

Но не все родные поддерживали Изабеллу. Одним из противников ее активности был отец. Когда протесты закончились и начались задержания активистов и обыски в их домах, сотрудников спецслужб заинтересовал и дом родителей Изабеллы.

Обыск

Когда я узнала, что у моих родителей дома обыск, меня просто парализовало. Мне показалось это таким безумно страшным не потому что, обыск у них прошел, а потому что я подумала, что сейчас мои родные будут давить и говорить, чтобы я прекратила заниматься, чем занимаюсь. Мой папа был вообще против моей активной деятельности журналистской и всегда мне об этом говорил во время протестов, хотел, чтоб я остановилась.

Когда я узнала об обыске, подумала: «Ну все, теперь папа точно будет меня прессовать. Я не выдержу этого прессинга». Очень тяжело противостоять родителям, когда они просят тебя остановиться.

Мне позвонил брат, а он у нас довольно патриархальный. Я подумала: «Все, сейчас брат начнет…» – уже приготовилась. Говорю ему: «Это из-за меня, да?» А он говорит: «Это не из-за тебя, а из-за народа». Имел в виду, что когда дело народное, разные жертвы приходится нести. Типа, ничего страшного, занимайся своим делом.

И когда я созвонилась с родителями, я услышала абсолютное спокойствие, и они сказали: «Да нам плевать, даже если они будут каждый день по десять раз нас обыскивать. Главное, что тебя здесь нет, и они тебя не достанут». Мне казалось, родители вообще были воодушевлены тем, что меня не было и [полицейские] не достигли своей цели. После этого я успокоилась.

Зарифа

– Когда я узнала, что задержали Зарифу Саутиеву, меня два дня рвало. Я ничего не могла есть. Это было для всех потрясением. Не потому, что она женщина, а женщину нельзя сажать. Я не делаю различий в этом. Если, допустим, меня сегодня задержали бы, я бы не сделала для себя исключения, что я женщина. Я стояла на площади, несмотря на то, что я женщина, и ответственность я могу нести равную. Просто потому что это – Зарифа, я приняла это так близко к сердцу.

По сути нас, самых активных, было только трое: я, Зарифа Саутиева и Анжела Матиева. С Зарифой мы были полевыми работниками, а Анжела больше, скажем так, административными делами занималась. Она ездила на переговоры с Матовниковым, единственная женщина в этой делегации.

Особенно ощущала чувство вины в начале, когда ее только арестовали

У Зарифы не было загранпаспорта. Я уже была за границей, когда мы обсуждали с ней по телефону [до задержания], как ее оттуда вытащить. Я делала все, что могла, советовала что-то. Когда сняли Евкурова, она была в Москве и сказала, что собирается уехать в Ингушетию. Я ее уговаривала не ехать. Но Зарифа скучала по своим племянникам. О том, что она в Ингушетии, я узнала, когда она уже туда приехала. Я делала, что могла, но мне кажется, что я не достаточно сделала. Почему я ее не уберегла? Почему я не подняла на ноги всё и вся? Может, можно было туда обратиться или туда, что-то придумать, чтобы ее вывезти, что-то сделать?

Я до сих пор чувствую свою большую вину за Зарифу. Особенно ощущала чувство вины в начале, когда ее только арестовали, и продолжала ее чувствовать очень и очень долго. Я даже с психологом говорила об этом. Для меня это очень больная тема.

Перед штурмом митингующих в Магасе, в инстаграме Изабелле написал неизвестный: «Есть ли у тебя какой-то другой способ связи?» Незнакомец предупредил, что скоро начнется штурм, и Изабелла успела предупредить об этом своих. Несмотря на то, что они не поверили, штурм и правда начался.

Через несколько дней Изабелле написал еще кто-то: «Есть ли у тебя безопасный способ связи?» Учитывая предыдущий опыт, Изабелла написала, как ее найти в Телеграме. Но человек сначала продемонстрировал свою осведомленность о жизни Изабеллы, о чем мало кто знал, а потом заговорил открыто. Главное требование – оставить «Фортангу». Угроза: «Подумай о своих детях». И, скинув ей фотографию одного из сыновей, играющего во дворе соседней многоэтажки, вышел из чата.

«Мне было стыдно перед всем ингушским народом»

– Я была в Европе. После этого разговора сразу же написала мужу иобо всем рассказала. Мне было страшно. Но решение оставить «Фортангу» далось нелегко. Сначала меня поддержал муж, а потом и наши активисты. Они сказали, что понимают меня, и я все равно остаюсь их сестрой.

Это было мучительно. Я чувствовала себя предателем. Мне было стыдно. Перед людьми, которые сейчас сидят, вообще перед всеми. Но с другой стороны, у меня на кону была безопасность моих детей. И я, как мать, беспокоюсь за них и вывести их не могу, потому что у них нет загранпаспортов. 

С каждым человеком, кто меня окружал в тот момент, я заводила эту тему. Мне нужно было услышать одобрение, чтобы мне сказали: «Ты правильно поступила. Ты выбрала детей». Мне было стыдно перед всем ингушским народом, может, это и звучит высокопарно. Но я понимала, что я не могу принести такую жертву: мои дети там далеко, а я здесь.

В 2012 году у меня умер четырехмесячный ребенок, внезапно заболел менингоэнцефалитом. Это было очень тяжелое время. Ему поставили диагноз только через неделю, мы упустили большое количество времени. Он пробыл в коме два месяца и умер. Это была отчаянная борьба за жизнь этого ребенка. 

И этот период, когда я была вынуждена отказаться от «Фортанги», я сравнивала с тем периодом, когда у меня умер ребенок. Несмотря на то, что болезнь и смерть ребенка считаются самым большим испытанием в жизни человека, мне кажется, что по тяжести этот период не был легче. Он реально стоит на одной ступени. Твои дети далеко, и им угрожает опасность, всех твоих соратников сажают одного за другим, ты в полном одиночестве, непонятно, что вообще происходит, туманное будущее… За себя-то ты не боишься, потому что ты в безопасности, но ты боишься за тех, кто остался там. Наверное, это самый трудный период в моей жизни.

Сейчас моя борьба уже не за землю, а за этих людей, которые сидят

Потом, когда уже дети приехали, меня снова попросили вернуться в «Фортангу», и я ее взяла. Буквально на днях об этом думала: если я кого-то попрошу написать, меня всегда не устраивает, как кто-то другой это пишет. Мне кажется, что акцент сделан не там, сейчас важно другое. Наверное, я всегда буду так к этому относиться, потому что это мое детище. И еще борьба активистки и журналистки у меня постоянно идет на «Фортанге». Иногда хочется взять и написать что-то сатирическое. Но это я себе позволяю только в телеграм-канале, на сайте я такие вещи не публикую.

Я люблю свою профессию и не хотела бы ничем другим заниматься. Но иногда наступает момент, когда мне кажется, что я ее ненавижу, я устала. Вот сейчас именно такой момент. Если бы люди не сидели, клянусь, я бы все бросила, вышла бы из этого всего. Я согласна освоить любую другую профессию, буду окна мыть, но только не это. Такое бывает в те моменты, когда у меня очередной стресс из-за того, что происходит в России.

Но вместе с тем я понимаю, что очень важно, по крайней мере для Ингушетии, доносить о том, что там происходит, до российской и зарубежной общественности. Даже если б я хотела, я не могу позволить себе оставить журналистику. Сейчас моя борьба уже не за землю, а за этих людей, которые сидят. Я просто не могу забыть о них, я буду кричать о том, что происходит в Ингушетии или в России, на весь мир и как журналист, и как женщина.

Севиль Абдурахманова