Группа «Марш сестер» в Facebook была создана 17 июня 2019 года. За такой короткий отрезок времени в нее вступили 1842 человек, среди которых немало и тех, кто родился или живет на Кавказе. «Даптар» не мог оставить такую женскую инициативу без внимания. На наши вопросы ответила модератор группы Екатерина Бушуева.
О себе Катя пишет так: «Моя бабушка родилась в юрте в забайкальской степи, а моя мама сделала крутой рывок до философского факультета МГУ (и даже до кандидатской). Мое взросление проходило в городе, где каждый район назван именем завода – Уралмаш, Химмаш, Вторчермет и так далее. А до того я успела полюбить тертую черемуху, живя у одной бабушки в Сибири, и выпачкать лицо и пальцы соком черного тутовника, живя у другой бабушки в Ставрополе.
Я феминистка, которая 17 лет живет в счастливом браке, у меня философское образование, опыт пения и игры на виолончели в рок-группе, работы на радио, на ТВ и на сайте».
– Группу, в общем-то, создала Яна Агафонова, когда прошла информация, что сестры Хачатурян могут получить реальный срок. Как она рассказывает, название родилось сразу же. Тогда основной целью было добиться согласования шествия по делу сестер – отсюда «марш». Ну а «сестры» в расшифровке не нуждается: во-первых, «все люди сестры», во-вторых, это напоминание, что домашнее насилие может коснуться каждой из нас.
– Давай для ленивых проясним, какой контент в вашей группе и перечислим ее основные положения.
– Основной контент публикаций в группе – это перепосты статей о домашнем насилии и деле сестер Хачатурян. Новости в основном – страшные и нехорошие.
Есть такая феминистская практика – предупреждать о страшной информации – триггерах. Обычно в феминистских сообществах пишут TW (trigger warning) или просто «Триггеры», и предупреждают о темах – насилие, сексуальное насилие и пр. Но очевидно, что в группе, где пишут только о домашнем насилии, публикации будут преимущественно страшные. Мы уж и не предупреждаем о триггерах, только в самых ужасных случаях, где подробности о гибели людей.
Мне кажется важным публиковать
не только ужасную правду,
но и правду воодушевляющую.
Поначалу в группе очень активно обсуждали уличные акции в защиту сестер и публикации о них в России и за рубежом. Но однажды мы поняли, что не успеваем регулировать дружелюбность и толерантность дискуссий. И тогда решили ограничиться ссылками на публикации в различных медиа и репортажами об акциях в поддержку сестер Хачатурян и закона о домашнем насилии. Ну, правда, чтобы модерировать дискуссии, надо все рабочее время за ними следить. А у нас не было ресурсов. С этого момента персональная активность в группе стала как-то угасать.
И вот мне пришла в голову мысль – поискать публикации о нашем протесте в иностранных медиа, чтобы составить общую картину. Мы ведь сидим тут и не знаем, как широка международная поддержка наших акций и пикетов. Я переводила на разные языки «сестры Хачатурян» и искала публикации. И они очень легко находились! Я переводила их, хоть и через гуглопереводчик, но и так было понятно, что пересказывается история сестер и говорится о протестах против обвинения, об акциях в городах России.
Мне кажется важным публиковать не только ужасную правду, но и правду воодушевляющую. В каком-то городе открылся приют для мам с малышами, в другом – создали кризисный центр, Маргарита Грачева написала книжку о своем опыте выживания. Это помогает бороться, а еще – видеть жизнь в ее многообразии. Видеть и понимать, что в жизни есть разное – очень важно. Вот этим мы занимаемся. Но при этом знаем, что окончания войны скоро не предвидится, что государство не только плохо пытается остановить ее, но и рекрутирует новых солдат, которые уже завтра будут убивать женщин и детей у себя в домах.
– Ты говоришь ВОЙНА?
– Именно. В России идет гражданская война. Сильные, уверенные в своей безнаказанности, правоте и праве, убивают тех, кто от них зависит или уязвим: жен, детей, сестер, а иногда и матерей.
Это настоящая война с настоящими жертвами. Количество павших на этой войне – огромно. По данным проекта «Нет фемициду», только за сентябрь и только по открытым медиа-источникам погибли 102 женщины. А с начала 2019 года – больше 1000.
Если представить, что в каждой многоэтажке прямо сейчас гибнет женщина или ребенок – это страшно.
– Я сейчас задам бестактный вопрос, а ты меня прости, пожалуйста. Правильно ли я понимаю, что у тебя есть собственный опыт переживания насилия со стороны близкого человека?
– Не обязательно самой сталкиваться с насилием, чтобы поддерживать людей, которые его пережили. Как я знаю, фронт-персоны движения против домашнего насилия на себе его не испытывали, и даже взрослели в счастливой среде.
Возможно, наша солидарность даже хороший щит и подспорье для активизма – нас многие вещи не триггерят, мы – живые свидетельницы того, что ненасильственные отношения между людьми возможны. Может быть, энергия, накопленная нами в таких отношениях, поможет тем, кому повезло меньше. Это наша привилегия, которую мы можем, хотим и используем на благо тех, кому нужна поддержка и защита.
Но я знаю о домашнем насилии не понаслышке. Я его слышала, да, своими ушами, когда мой сосед избивал свою жену и после она лежала в больнице. Слышала, как другой сосед делал то же, и даже ходила к нему разговаривать с молотком в руке. Мои подруги и родственницы подвергались экономическому и психологическому насилию и не могли сформулировать для себя, что не так.
– Почему на твой взгляд, именно дело сестер Хачатурян стало точкой бифуркации?
– Не в последнюю очередь оттого, что все это случилось в Москве. Случись такое в деревне в Сибири или в ауле на Северном Кавказе, там, где нет Алены Поповой, Мари Давтян, Алексея Паршина, людей с очень значимыми голосами, – возможно, мы и не узнали бы об этом. Тысячи ведь гибнут в безвестности каждый год, десятки восстают против своих мучителей и уходят на зоны тоже в безвестности. А тут сразу все оказалось рядом, и больше ресурсов, чтобы защищать и громко говорить в защиту.
Почему, например, не дело Маргариты Грачевой? Вот ведь страшная история, и близко от Москвы, но так всю страну не захватила. Возможно, история Ангелины, Марии и Крестины так отозвалась в сердцах, потому что они дети. Детей язык не поворачивается укорять, почему они такого отца себе выбрали. Или сказать «сами виноваты» или спросить «почему так долго терпели, не уходили, не заявляли в полицию?!». Мне кажется, большая часть людей понимает, что детям защитить себя гораздо сложнее.
И еще смотри, как получается, эти девушки в своей домашней тюрьме почти 20 лет мучились, а теперь еще и государство обещает им новые 20 лет тюрьмы. За что? За что им такое?
– Как думаешь, вот все эти группы в соцсетях, все пикеты, обращения, митинги – они способны реально переломить ситуацию или тут не обойтись без политиков, депутатов и прочих людей «при власти»?
– Мне лично пока что известен только один случай, когда «официальные власти» без политического принуждения обратили внимание на серьезную проблему. Тереза Качиндамото из Малави была избрана вождем. И первым делом она аннулировала детские браки, а детей из этих браков отправила учиться в школы. Но и тут что-то сдвинулось, когда к власти пришел конкретный человек.
Насколько я знаю, многие гуманистические изменения в законодательствах разных стран происходили по итогам протестов тысяч людей, и поводом становилось громкое дело. Все работает, как в популярной кричалке «Заруби, как дважды два – лишь борьба дает права». Само по себе ничего не происходит.
Наше государство не только действиями
демонстрирует пренебрежение
к человеческой жизни, но и риторика у него такая…
И вот пока все эти прекрасные политические, экономические и педагогические меры не сработают, необходимо постоянно говорить: через медиа, через биллборды на проспектах, через листовки в каждом подъезде, языком статей, кино, музыки, картин, скульптур, сериалов, подкастов. Говорить о том, что издеваться и унижать нехорошо, что это уголовное преступление, что члены семьи не являются собственностью, что надо о них заботиться.
– Катя, это не работает! В ответ слышишь «Эти женщины обнаглели! О них и заботятся же!». Сломанные ребра, отнятые жизни – тебе объяснят, что все это как раз из желания уберечь и сохранить семью. Просто эта женщина такая упрямая, что он вспылил, перестарался немного.
– Я не знаю страны, в которой дети и женщины были бы защищены безусловно. То процедура слишком громоздкая, то меры профилактики недостаточные, то система образования и вообще сопровождения детства такая хреновая, что плодит и плодит новых абьюзеров и агрессоров. И принятием закона это не решить. Надо очень много времени и, увы, очень много денег. И еще: очень много доброты, как это ни странно звучит, чтобы через какое-то время люди стали бы побережнее друг к другу относиться.
Ну, тут еще такой вопрос. Наше государство не только действиями демонстрирует пренебрежение к человеческой жизни, но и риторика у него такая… Насильственная. Патриахатная. Безжалостная. Холодная. В такой атмосфере трудно взрастить нежные цветочки, которые бы всем хотели только добра и благополучия.
– Да, но что делать вот прямо сейчас?
– Заучивать телефоны горячих линий, кризисных центров и приютов, как собственный адрес. Вот спроси меня, знаю ли я хоть один телефон наизусть? Нет, не знаю. Мне надо будет в интернет лезть и искать. Ну, ладно, я знаю, ЧТО и ГДЕ искать. А вот, например, на Северном Кавказе? Такая инфа должна быть везде и ее легче распространить, чем идею о всеобщем равенстве, безопасности и уважении.
– Одна из главных целей вашей группы – митинг и акции в поддержку сестер Хачатурян и других жертв домашнего насилия. У меня сложилось впечатление, что в целом к таким акциям власти относятся довольно лояльно. Это при всей нынешней напряженке с любыми публичными акциями, даже с одиночными пикетами.
– Да нет же, не относятся лояльно-то! В Москве так ни одну акцию в центре и не согласовали! В разных городах активисткам удалось провести не только одиночные пикеты, но и более или менее массовые мероприятия. Я так думаю, что при общем насильственном векторе, в отношении власти к проявлениям народной, гражданской воли, многое зависит от конкретных людей на местах, от чиновников. Где-то руководство не боится согласовывать митинги, а где-то боится.
А в Москве Марш сестер постоянно вытесняли на окраины. Но проблема домашнего насилия – это не проблема Люблино. Странно делать вид, будто бы это маленькая локальная проблема районного масштаба.
Но с другой стороны – на одиночные пикеты «космонавты» не прыгали, да. Думаю, силовики до сих пор не видят в женщине угрозу. Но, возможно, это и не худо – такое патриархатное мнение о слабости, в том числе и о политической слабости женщин. Когда полицейская машина не видит в тебе противницу, то тактически это пока хорошо.
– Откуда вдруг взялось «Мужское государство», кто за ним стоит и какая у них цель? Это может быть просто ответом на женскую активность или там дела серьезнее?
– Не могу ответить на этот вопрос, у меня нет сил и желания думать о посторонних разгневанных мужчинах, недовольных перспективой потери того, что им и так не принадлежит. Меня давно не интересует, что там о феминистках думают мужчины, которые не хотят к нам присоединяться. И мне некогда об этом думать.
Возможно, мужчинам, которые так сильно зависят от мнения женщин и особенно феминисток, поможет такой совет: пойдите делом займитесь – котиков бездомных пристраивать в хорошие руки, деревья сажать во дворе, мусор сортировать.
– Тебе приходилось слышать, что сам этот Марш и ваша группа, в частности, направлены на воспитание ненависти к мужчинам?
– В нашей группе есть радикальные феминистки, относящиеся с презумпцией виновности к цисгендерным мужчинам, но понятно же, что это у них из-за прошлых травм.
Но я – из интерсекциональных феминисток. Для меня нет просто «мужчин». Для меня каждый – это личная история, в которой может быть все, что угодно: и страшная нищета в детстве и юности, и травля в школе, и сексуальное насилие. И мое отношение сформировано действиями и словами по отношению к тем, кто от него зависит.
– Как выстраивать разговор, чтоб резкостью не оттолкнуть от себя мужчин-союзников?
– У меня уже давно сформулирован ответ: союзником является тот мужчина, которого не отпугивает интонация в разговоре, тот, кто твердо верит в необходимость равенства и уважения ко всем людям, независимо от спокойствия, красоты, талантливости или образованности. Верит в то, что плюшки и свободное время, достойная зарплата и спокойный сон, сексуальная неприкосновенность и личное пространство, шикарный секс с оргазмами, интересная работа и возможность представительства в политических движениях – положены всем: и женщинам, и мужчинам, и детным, и одиноким, и молодым, и людям в возрасте.
А то, какими красками – мрачными или жизнерадостными – написано/высказано это здравое и банальное утверждение, должно быть неважно. Если твоя политическая позиция, твои убеждения зависят от того, что кто-то голос повышает – ну, значит, такие они у тебя «крепкие», дорогой союзник, подумай об этом.
– Давай поговорим о том, как правильно писать о насилии. Каких слов и оборотов нужно избегать?
– Ну, смотри, в сообщениях о домашнем насилии очень часто проскальзывает такая глумливая интонация. Ради кликбейта и хоть какого-то разнообразия редакция придумывает заголовки про «кухонных боксеров» и «диванных Рэмбо». И эта неуместная ирония создает ощущение несерьезности проблемы. Но это же не шуточки, люди гибнут по-настоящему!
О погибших в теракте, например, пишут так: «По меньшей мере пять человек погибли и 50 получили ранения в результате взрыва в Кабуле». Нормально было бы, если бы о пострадавших в теракте писали бы так: «Доморощенные таносы устроили смертоносный фейерверк, разорвавший на кусочки пятерых гуляк на улице Кабула»?
А про домашнее насилие можно прочитать и такое: «Пенсионерка сделала интимное предложение своему знакомому, оскорбленный мужчина схватил в руки чайник и ударил им даму по голове».
То есть, женщина НА САМОМ ДЕЛЕ МЕРТВА, а журналистку ее смерть, видимо, очень веселит.
Самое первое и очевидное, чего феминистки хотели бы добиться от медиа: убрать эту неуместную иронию навсегда, насовсем! Да, будет суховато и пресновато, но это же репортажи с настоящей войны! Они не могут быть веселящими и развлекающими!
Второе – это акцент на личности преступника. Заголовки почти всегда начинаются не с пострадавших, а с преступника: сожитель зарезал, педофил изнасиловал, сын задушил. А надо: женщина получила ранения, девочка пострадала от сексуального насилия, женщина погибла. Да, каждый день, каждый раз: «женщина погибла/получила ранения/пострадала».
Некоторые феминистки хотели бы, чтобы орудие преступления – скалка, чайник, пояс от халата, шнур от зарядки мобильного не присутствовали бы в публикациях о домашнем насилии – потому что потенциальные преступники могут черпать из новостей идеи о том, как совершить свое следующее преступление. Но я считаю, что их необходимо упоминать.
По моей личной статистике выходит, что большая часть преступлений дома происходит случайно из-за гнева, это не подготовленные преступления, поэтому орудиями убийства становится то, что под руку попалось, а не потому, что домашний агрессор читал новости.
Ждать, что патриархальное государство
само вдруг что-то осознает и само начнет
помогать останавливать войну – не приходится.
Дом настолько небезопасное место для людей, что даже предметы в доме могут быть использованы против тебя. Я думаю, об этом ужасе необходимо помнить, но писать сдержанно с уважением к пострадавшим.
Также я считаю, что читателям медиа важно знать, что преступниками становятся самые разные люди: и безработные, и коммерсанты, и школьные учителя, и кто угодно. Не обязательно жить в маргинализованной среде, чтобы повысить свои собственные риски.
Я не против того, чтобы в новости указывался мотив убийства: не «убил, потому что много смеялась с соседом», а подчеркивать, что мотив у этих преступлений всегда один: уверенность в безнаказанности.
– Так, а как подбирать иллюстрации к тексту?
– Они должны быть очень сдержанными. В стоке полно изображений, метафорически изображающих печаль и скорбь БЕЗ ЛЮДЕЙ. Вот их и надо использовать.
У меня есть мечта: провести тренинги и мастер-классы с редакциями медиа, научить их правильно писать о домашнем насилии, а еще – и это мне кажется даже проще сделать, – чтобы в каждой новости о домашнем насилии были телефоны кризисных центров. Вот пишут, что женщина пострадала, а в конце новости – обязательно телефон, куда обратиться.
– Помнишь флэшмоб, где женщины фотографировались с нарисованными синяками и ссадинами? Как думаешь, это была удачная идея?
– Вот этот флэшмоб мне совсем не нравился. И вот почему: первыми участницами были активистки, которые никогда не получали этих травм, они просто гримировались под женщин с разбитой губой, рассеченной бровью, синяком на скуле. Это были фейковые травмы, и для многих – чужая боль, не своя. Мне кажется, когда кто-то надевает на себя твою стигму ради шоу, это, как минимум, очень обидно. Но я публиковала в группе ссылки, потому что в нем участвовало более 10 000 женщин. И он имел большой резонанс, городские информационные ресурсы публиковали материалы с историями женщин из этого города, и эти публикации помогали распространению информации о необходимости борьбы с домашним насилием.
– У тебя нет ощущения, что всей этой движухой охвачена крохотная часть нашего общества и пока мы празднуем какие-то мелкие свои победы, огромное число женщин замазывает синяки тоналкой, решает молчать об изнасиловании, умирает под ударами и даже представления не имеет, что где-то кто-то может и хочет им помочь?
– Ты хочешь сказать, что надо заниматься не тем, чем мы занимаемся? Идти больше в народ? Распространять информацию по подъездам? Ездить в города, где нет активисток? Я считаю, что, к сожалению, без помощи государства с его принуждением к информированности всех тех, от кого зависит спасение, – а именно врачей и полиции, – невозможно начать решать проблему по-настоящему.
Но с другой стороны, ждать, что патриархальное государство само вдруг что-то осознает и само начнет помогать останавливать войну – не приходится. И через политический активизм можно и нужно оказывать давление на законодательную и исполнительную власти, чтобы они использовали свои ресурсы, чтобы остановить это кровопролитие.
Так что я вижу цель активизма и в персональном спасении переживающих домашнее насилие, и в информировании их о том, как можно спастись, и в политическом давлении на власть. Ну, на нашу власть особо не подавишь, но хотя бы регулярно кричать на нее с помощью тех средств, какие у нас есть.
– Мне кажется или и правда название Марш сестер намного шире, чем собственно одно конкретное уголовное дело?
– Шире, конечно. Я думаю, что создательницы группы и зачинательницы движения сразу имели в виду эту метафоричность: вроде как все, кто встает на защиту пострадавших от домашнего насилия, объединены идеей сестринства, родства по духу, которое ближе, чем кровное. Вероятно, имелось в виду как раз, что это не единичная политическая акция ЗА конкретно этих сестер, а движение женщин в свою защиту, ради своей безопасности в своих же собственных домах.
Светлана Анохина,
Фото предоставлены группой «Марш сестер»
DAPTAR 