Мы познакомились в 2009. Мой редактор сказал: «Слушай, там девочка одна, певица, выиграла конкурс какой-то, съездила в Америку, там что-то тоже выиграла, вот телефон, позвони». И я позвонила. Она пришла, совсем ещё девчонка, 19 лет, и мы записали интервью. Про то, как Хиринду-Сафи Султанова потеряла концертное платье перед самым выступлением, как удивилась, что на улицах улыбаются, и как сильно ей не хватало в Америке маминой манной каши. А потом я попросила: «Спой, а». Её голос заполнил небольшой кабинет, там не оставалось места ни для меня, ни для неё самой, и было непонятно, как такая махина живёт в худом девчоночьем теле.

Прошло почти 10 лет. Она уезжала в Мос­кву, вернулась. Оказалось, она по-прежнему поёт, а ещё пишет на своей страничке в Facebook резкие посты — совсем детские, бунтарские. И стихи пишет. Тоже детские, если понимать под этим словом безыскусность и такую открытость, что хочется обнять, заслонить, защитить. Она где-то совсем безбашенная, где-то очень консервативная. Она стрижётся налысо и поёт аварские песни. Бесстрашно ругается в интернете и боится расстроить маму. Живёт и учится в Москве, как и многие наши соотечественники, но вся целиком совершенно наша — махачкалинская, дагестанская. Именно об этом, а не о музыкальной карьере мне и захотелось рассказать. Девушка со сложным именем Хиринду-Сафи — живое воплощение современного Дагестана со всеми его противоречиями.

Про слона в туфлях и маленькие хитрости

Под деревом сидела собака,
За ней наблюдала кошка —
Кошка боялась сильно,
Но делала вид, что немножко.

— Напомни, сколько тебе было лет, когда ты отсюда уехала?

— Мне был 21 год. Я только что окончила музыкальное училище и последние четыре года жила одной мыслью — закончу и сразу, сразу уеду. Как сейчас помню, 3 июля 2011 года я села в самолёт на Москву. Это самый счастливый день в моей жизни. Была уверена, что не могу не поступить. Но мамина подруга посоветовала подать документы в Гнесинку и ещё в институт культуры. Я о нём даже не слышала — я Гнесинкой горю. И представляешь, прихожу в Гнесинку, сдаю вокал. На следующий день вывешивают оценки — самый низкий балл. Двадцать баллов из ста. Это был удар. Я всегда была уверена, что я офигенная. Как мне кто-то может что-то сказать, я же, блин, классная! Провал меня подкосил.

— И что ты? Ревела?

— Не помню. Мы тогда были с мамой. Она тоже была в шоке. Кстати, вспомнила, забавное. После экзамена мы с мамой пошли в зоопарк. А у меня с собой были дорогущие туфли. Специально на экзамен надела, а после сняла. И представляешь, я их забыла в зоопарке. Вот из-за них плакала! А мама шутила, что их какой-нибудь слон носит.

Но это всё было возможно — и мои слёзы и шутка про слона, потому что мы обе были уверены, что я поступлю. И мелкие эти потери были как приправа, что ли, чтобы потом, когда я стану звездой, рассказывать об этом в интервью или родным. Но я не поступила. Не знаю, откуда у меня взялось упрямство, но через день я иду на экзамен в институт культуры. С теми же песнями.  Сто баллов.

— Первое, что делает нормальный институт — это лишает уверенности в собственной крутости. У тебя как вышло?

— Тут важно, к какому педагогу попадёшь. Мой педагог по вокалу — Донская-Анисимова Ольга Анатольевна (очень хочу, чтобы ты это выделила).  То, как я сегодня владею голосом, это благодаря ей.

Мне с педагогами везёт. Им со мной — нет, а мне с ними — да. Им не плевать, как я живу, и что со мной будет. Они и в мою личную жизнь могут влезть, с моего позволения, конечно. У меня такая была и в музыкальном училище — Папаян Светлана Георгиевна. И вот — Ольга Анатольевна, у неё взрывной характер, она мне этим очень близка. И моё слияние с институтом, если можно так сказать, благодаря ей произошло очень мягко. Помню, пришла на первое занятие, трусила ужасно, а она мне: ну, присаживайся, кошечка моя. И это было так круто — «кошечка». В тот момент я поняла, что мы с ней на одной волне. Она не только в профессиональном плане мне помогла, она как к человеку ко мне относилась.

Мне только немножко пришлось хит­рить. Я, даже если не любила предмет, всё равно участвовала во всех семинарах, садилась за первую парту, смотрела педагогу в рот. Может быть, по-школярски. Но это такая хит­рость. И в конце полугодия педагог, такой строгий, всем неуды ставит, а мне — «А, Султанова, я вас помню, хорошая девочка, пять!»

— Так что с твоим педагогом, она довольна тем, как ты выучилась? Ты получила от неё какие-то слова одобрения, что-то кроме кошечки?

— Уже после, когда поступала в магистратуру, решила сделать ей сюрприз. И для экзамена выбрала песню «Афганский вальс». Песня трагичная, о любви к солдату, который не вернулся к невесте. Я послушала, как её исполнила Ирина Шведова, показалось скучным. Не хватало эмоций, не цапануло. Я посидела и расписала песню по-своему. И вот я её спела, и тут моя Ольга Анатольевна заплакала. Заплакала и сказала: я вырастила профессионала. Я в тот момент поняла, как она мной гордится, как верила, что я не стану делать всё по шаблону.

Про кресло министра, патриотизм и детские песни о недетской страсти

Спускается кошка на землю,
Уже ей чуть-чуть осталось.
Страх покидает кошку
И бдительность тоже, немножко.

— Я ехала в Москву и думала, что я там стану звездой великой. Что буду участвовать в «Голосе». Выйду на сцену, запою, и все сразу нажмут кнопки. Или: вот я поступлю, отучусь, вернусь в Дагестан, стану министром культуры, например. Или займу какой-то пост, это было бы офигенно. Но не в плане финансов, а чтобы что-то интересное и крутое делать. Немножко смешно вспоминать об этом. Я и сейчас не понимаю, какое у меня будущее. Не вижу определённой цели, что я хочу там-то работать, или тем-то быть. Через пару лет после переезда в Москву и учёбы там я поняла, что я не пуп мира.

Рядом со мной учились и работали классные люди. Конечно, было и много халтурщиков, кому учёба как не в коня корм. Сама училась жадно, хватала всё. Очень горжусь, что владею различными стилями в вокале. Могу исполнить и рок, и третье, и пятое. И десятое. Рок, джаз, блюз. Я очень люблю блюзовые композиции. Мне нравится поп-рок — это, наверное, самый такой чёткий жанр, меня качает. Романс тоже очень люблю. Говорят, — самый сложный жанр. Требует не только голоса, но и души. Там слово очень много значит. Я в Москве преподавала детям и всегда говорила: нужно слышать слово, понимать, что вы поёте. Когда маленькая девочка поёт о неиспытанной любви и страсти, это звучит фальшиво.

— Не очень люблю слушать про взлёты. Из таких историй ничего про человека не поймёшь. Интереснее, что и как он рассказывает про свои неудачи, кого в них винит.

— Взлёты-то были — не столько, правда, сколько я ожидала. Мы с группой и на Первом канале выступали, в «Поле чудес» засветились. И вот какие-то такие моменты, когда мне казалось, вот круто, мы что-то делаем, дальше будет ещё лучше — раз! — и опять упадок. Думаю, проблема была с продюсером, не было чётко выстроенной работы. Всегда должен быть какой-то план, а тут всё время: «ой, денег нет», «ой, там концерт отменился». И в финансовом плане проблемы были: работала, а денег не видела особо — фигня какая-то. Стала искать для себя какие-то другие варианты. А это очень не приветствуется. Считается, что нужно отдаваться одному делу, даже если это тебе выходит боком. И начались такие разговоры вскользь: «Вот Сафи у нас в небесах летает, наверное. Спустится, может быть, на землю?» И я вообще ушла из группы.

— Тебе не пришлось столкнуться с неприятием? Всё-таки девочка из провинции приезжает в большой город, метит в певицы, а там уже топчется огромная толпа, и она этой девочке не рада.

— Не было. Извини. Поначалу я горела, подавала документы на все кастинги, куда-то ходила. И не могу сказать, что меня не воспринимали. Наоборот, говорили, вот девочка, хорошо поёт, а можно эту девочку ещё раз на концерт. Мне очень удаётся патриотический репертуар. Я на самом деле люблю эти песни — не потому что я такая великая патриотка.

Когда говорят, что надо бы куда-нибудь уехать, я думаю: «Ну, уеду я. И что? Мне здесь нормально. Можно на многое жаловаться, ну а что делать, такая страна, так и живём». Ещё никогда у меня не было конфликтов на национальной почве, никто от меня не отворачивался. И я всегда удивляюсь, когда люди говорят про холодность Москвы. Меня это не коснулось. Ко мне всегда отношение было такое, тёплое. Если просила о чём, всегда помогали.

— Давай теперь о Дагестане. Ты училась в хорошем вузе, жила в хорошем городе и вдруг такое неожиданное возвращение. Зачем?

— Всё вышло случайно. Перед окончанием института работала на кафедре, были планы. Меня все педагоги знают, я на хорошем счету; думала: вот будет круто, я стану тут работать, потихоньку квартиру снимать. И тут в 2016 году летом я приезжаю в Махачкалу на свадьбу и встречаю Сабира Алаверды. Он говорит, я сейчас руковожу музыкальной частью в ресторане «Вейнерский сад», нам нужна певица, у нас очень интересная команда. Я, конечно, сразу «да» не сказала. Но задумалась. Как раз была напряжёнка с работой. На лето закрылась школа, где я преподавала; с рестораном, где пела, возникли проблемы. И  потом я немножко, может, соскучилась. Думаю, раз пока не получается куда-то продвинуться, ничего я не теряю.

Через два месяца позвонила Сабиру и сказала, что приеду. Меня зацепило то, что там живой состав. В ресторане всё-таки люди сидят, едят, слушают тебя в пол-уха. Даже в Москве, на банкете в самом крутом ресторане люди всё равно пойдут танцевать под Сердючку, под «тра-та-та». Я приехала не для пения в ресторане, а чтобы работать с командой, которая планирует выходить на другой уровень. Хотелось показать себя на другой сцене. На правительственных концертах, где мы можем выступить командой. Потом могут куда-то отправить.

— Что значит «отправить»? Если вы интересны, если вы записали что-то крутое, почему надо тусить на этих скучнейших правительственных концертах и ждать, что тебя заметят и продвинут? Это просто какой-то совок. Ты молодая девчонка, откуда в твоей голове такая каша? Что, Земфира, ждала, пока её отправят?

— Скажи, она классная!? Ты права, конечно. Я вот сама думаю: что я столько сижу и ною в интернете?

***

— Говорят, ты на каком-то концерте вышла на сцену с бубном в руках, и зал взревел от восторга. Никто не ожидал такого. 

— Это было в Москве. Большой концерт для дагестанской диаспоры — мне очень нравятся эти сплочённые концерты. Очень загораюсь, мне нравится в этом вариться. И я, знаешь, в чём была? В том самом платье, в котором выступала в Америке девять лет назад. Там были ещё чохто и штанишки, но их уже нет, а чохто мы перешили немножко. Вышла я с бубном, и кто-то сказал про Муи. Мне было очень, просто очень приятно. Она же без образования специального, но настоящая певица. И думаю, очень много над собой работала — это же невероятно, сохранить такой голос.

Почему у нас столько исполнителей, а все поют одно и то же? Ведь, в самом деле, есть народные песни, можно и авторскую вещь записать на родном языке, можно же что-нибудь рОковое на аварском спеть. Сплавить национальные мотивы и рок — это же интересно, это же даст крутой эффект. Почему у нас до сих пор никто за это не берётся?

— Это я тебя спрашиваю: почему?

— Клянусь, не знаю. Двигать народное искусство в Дагестане — куда? Чтобы своеобразие оставить и добавить что-то. Я понимаю, что мало работать над голосом, нужно ещё и головой, но я ещё не поняла, куда идти. У меня даже была песня на слова Расула Гамзатова. Мне и стихи его нравятся, и он сам нравится. Интересный, импозантный мужчина. Любил алкоголь, женщин, жизнь любил. Но понимаю, что ты тоже права, что есть много молодых поэтов, моих ровесников и надо чего-то там… Не стоять на месте.

Ещё понимаю, что проблема во мне самой. Мало старалась, и мама в принципе права. Она мне резко это говорит, а от неё это тяжело принимать. Я начинаю злиться, я просто схожу с ума! Она очень болезненно реагирует, когда я начинаю ей грубить.

Совсем недавно она написала про меня. Оказывается, ей тоже не просто. Пишет, что я была невыносимым подростком. А она, «ужасная мать», носила с собой блокнотик с моими стихами, чтоб их перечитывать, когда ей казалось, что я холодная и чёрствая. И эти стихи помогали.

— Ты знаешь, а вы ведь очень похожи. Потому и ругаетесь, наверное.

— Думаешь? Вот я сейчас осознаю, что мне 27 лет, вроде бы уже и замуж надо бы выйти и ребёнка родить, а я понимаю, что к ребёнку я не готова. У меня племянница родилась, какое-то чудо. Если она рядом, мне так комфортно. Думаю: жаль, что это не моё дитя, которое я могу взять и унести с собой куда-то. Но в то же время понимаю, что и выйти замуж, и родить ребёнка — это не просто так, это ответственность.

Скажу тебе честно, я бы не хотела себе такую дочь, как я. У меня есть сестра двоюродная — не болтает попусту, не спорит, не врёт, с характером, но не строптивая. Может сделать, как ей сказали, даже если знает, что права она. Наверное, я бы хотела, такую дочь.

— Хочешь удобного ребёнка? 

— Не удобного, а чтобы не делал моих ошибок. Мне кажется, я сама себе много напортила. С личной жизнью, например. Бывало, что за мной начинают ухаживать, и сразу мысли:  мой последний шанс, надо поскорее замуж! Бред какой-то, короче. Если бы меня не тыкали этим замужем, я б, может, так не думала. Но тыкают же. А ещё у меня был комплекс с детства, что я не нравлюсь мальчикам, за мной никогда не «бегали». Я плакала: ну как так, я же и яркая, и на сцене… И когда на меня обращали внимание, была даже благодарна. Думала: о, круто, он меня оценил! Люди сразу видели эту мою дурацкую благодарность и начинали меня исправлять: так не делай, то не делай. И чем старше я становлюсь, тем чётче понимаю: я сама себе такая, исправленная, буду нужна?

Про честность, картошку и неисправимость

Собака хвостом виляет,
Дальше сидит как слепая.
А кошка идёт к ней в лапы —
Кошка совсем тупая.

— До Москвы я тоже пела в ресторане и так сильно реагировала на всё — такая дура была! Меня всё время дергали: «оденься нормально, что ты так вышла», «ой, ты вообще не красишься, так некрасиво». Или на кухне поварихи: «на вот, почисть картошку — это тебе не на сцене петь». И я начинала плакать. И краситься, как не знаю кто. В Мос­кве отвыкла краситься — разве что для сцены. Ещё вот волосы. Не особо дружу с этими фенами, утюжками, люблю и как есть пойти, ведьмой. Недавно был эмоциональный срыв, я взяла и остриглась налысо. Сначала ходила в платке. Через месяц волосы немного отросли, я смотрю: о, оказывается, как круто! Вот так у меня появился свой стиль. А вокалисту стиль нужно найти свой обязательно. У тебя может быть офигенный голос, но ты не пришёлся к сцене, ты не смотришься на ней, и всё — тебе сказали «нет».

— В чём разница между тем, как ты себя чувствуешь на сцене и в обычной жизни?

— Сцена меня вроде как защищает. В Мос­кве отвыкла от излишнего внимания, а тут, дома, всё наоборот. На сцене ты свободна — то, что на тебя смотрят, зажигает; а на улице чувство, будто все тебя обсуждают, оценивают.  Могут ничего не сказать, но я же чувствую, что на мне чьи-то глаза! И Махачкала в этом смысле очень некомфортный город — тут ты всегда на виду, будто голая, даже без кожи совсем, и нечем закрыться.

— Скажи, ты правда считаешь, что как только тебя что-то задело в соцсетях, надо немедленно высказаться? Ты там очень дерзкая.

— Ну, я так делаю. Я не считаю, что это правильно, честно, но я так делаю. Всё, что пишу в Интернете,я могла бы сказать менее резко, менее эмоционально. Но мне это нравится, понимаешь? Да, по-хамски, может, но сейчас я так чувствую. Раньше ещё больше грубила, сама нарывалась на конфликты.

Понимаю, что, может, я кажусь такой ненормальной, сумасшедшей. Понимаю, что у меня характер дурной, но я-то знаю, что, по сути, я человек не злобный, и у меня нет какой-то скрытой агрессии. И я не могу, когда пишут неправду, когда лгут. Во мне сразу всё начинает гореть. Одна девушка как-то назвала меня лицемеркой. Это было так обидно! Я просто быстрая, если мне кто нравится, я сразу об этом пишу. Потом он может сделать что-то, моё отношение меняется, и я снова пишу. А после снова понравится, и я не промолчу. Но лицемерие же это другое, да? А я просто честная в каждый момент жизни. А если всё время такой быть, то, наверное, получится честная жизнь, да?

— Слушай, не знаю. Не уверена, что хочу честности. Дружбы и любви, наверное, хочу больше.

— Я тоже хочу любви! Я если меня не любят, вообще ничего не сумею. Я бы и петь не научилась, если бы моя преподавательница меня не любила. Сразу замерзаю и ничего не могу. А любовь это что? Это спокойствие, тепло, это когда ты после концерта приходишь, а тебе открывают дверь и спрашивают: устала, маленькая моя? Мой дурной характер, наверное, мешает меня сразу полюбить, потому что я раздражаю. Меня трудно рассмотреть, понять: что я и кто я… Но вот мама же придумала носить с собой мои стихи и читать их, когда злится на меня. Она читала и вся злость забывалась, она снова видела, что я классная, хорошая. Это же крутой способ! Почему все люди так не делают?

Собака зубами крепко кошку немножко хватает.
Кошка орёт благим матом, собака её отпускает —
Собаке не нужен скандал.
Бесе

Светлана Анохина