В 2009 году в Буффало, штат Нью-Йорк, уроженец Пакистана Музаммил Хассан, руководитель первого телевизионного канала для мусульман Bridges TV, убил и обезглавил жену Аасию, которая подала на развод. Только тогда исламская община США вынуждена была признать: проблема домашнего насилия актуальна и для мусульманских семей. 

После этого развернулась пропагандистская кампания, целью которой стало разъяснение: убийца — плохой мусульманин,  а «его ислам — не настоящий ислам». Она проводилась за счет щедрых пожертвований верующих. А вот на убежища для женщин-мусульманок, для тех, кто может стать следующей жертвой, у общины по-прежнему денег нет.

Основательницу Muslimat Al Nisaa Shelter Асму Ханиф это не удивляет: «За 45 лет, что я занимаюсь своим делом, я видела страшнейшие вещи и очень мало помощи от единоверцев».

НЕВИДИМЫЕ ЖЕРТВЫ

Трехэтажный дом в Балтиморе ничем не отличается от тех, что стоят рядом с ним. Лужайка перед домом, крылечко. Нипочем и не догадаешься, что тут располагается офис Muslimat Al Nisaa Shelter.

Асма Ханиф выходит к нам, одетая в хиджаб пурпурного цвета: «Это любимый цвет моей матери. И все, что я делаю, все чего достигла, это благодаря матери и в память о ней».

— Мои предки были рабами. Работали в полях от рассвета до заката, убирали хлопок, табак за гроши. Я росла в доме бабушки и не припомню, чтобы видела ее отдыхающей, не помню счастливой. Она была служанкой в богатой белой семье, глава этой семьи был врачом. Как-то, заметив на животе уплотнение размером с горошину, она обратилась к нему. Он посмотрел, сказал: не беспокойтесь, ничего там не разовьется. Для этого белого врача ее жизнь ничего не значила. Она уйдет, придет другая нянчить его детей и готовить ему еду. Через пять лет у нее обнаружилась раковая опухоль. Медицинской страховки не было, в больнице для бедных ее вскрыли, а обнаружив, что рак уже все тело захватил, зашили и отправили домой умирать. Если ты родилась на Юге, если ты женщина и цветная, то траектория твоей жизни уже определена. Но с помощью моей матери я ее изменила.

 

Мать Асмы стала первой в семье, кто окончил гимназию. И в детства твердила дочери, что нужно продолжать учебу. Советовала учиться на медсестру — «если у людей что-то болит, им все равно, какого цвета твоя кожа». После средней школы Асма пошла в колледж, затем в Howard University в Вашингтоне. Уже в университете она приняла ислам. И по-новому взглянула на проблему мусульманок, оказавшихся в обычных больницах. 

— Им не отказывали в медицинских услугах, но не уважали их чувство скромности. Если они не хотели, чтоб их осматривал мужчина или отказывались снимать свою традиционную одежду, то в больнице не встречали понимания. Я начала бороться за то, чтобы относились к ним с уважением. А потом решила сама основать клинику, где помогали бы людям без статуса и без средств, вроде моей бабушки. Обращалась за помощью, но никто мне помочь не смог. И тогда я просто купила дом и открыла клинику в нем.

Ко мне стали приходить женщины в сопровождении мужей. Они не отпускали их от себя и шли с женами даже в смотровую. Но когда я готовила женщину к гинекологическому осмотру, муж начинал чувствовать себя неловко, и уходил в зал ожидания. И впервые в своей взрослой жизни эта женщина оставалась один на один с другим взрослым человеком, которому она могла доверять. То есть, со мной.

Ведь кто в данном случае является обидчиком и насильником? Именно те, у кого деньги, власть и право принимать решения – мусульманские мужчины.

И тут женщины начинали делиться со мной своими историями, историями о насилии, которому они подвергаются в семье. Я думала: как помочь? Придумывала какие-то заболевания, чтоб ее еще раз привели ко мне, и у нее был небольшой перерыв, когда она может побыть без своего насильника. Но я поняла, что лишь маленький пластырь на рану налепляю, а не излечиваю.

Как-то у меня такая женщина появилась и душа мне не позволила ее отправить обратно. Я пригласила ее наверх, где сама жила, и таким образом превратила свой дом в шелтер, в убежище. 

В конце концов, у меня оказалось больше женщин, чем я могла разместить. Я обратилась к мусульманской общине. И тут проблема возникла. Ведь кто в данном случае является обидчиком и насильником? Именно те, у кого деньги, власть и право принимать решения – мусульманские мужчины. И говорить о насилии в семье они не хотели. Они отрицали, что в общине есть случаи домашнего насилия, спрашивали: а где эти избитые женщины? Но как мне назвать имена? Если муж узнает, что жена сказала кому-то о домашнем насилии, то, считай, что приговор ей подписан. Ведь она его «обесчестила»!

На одном из видео, которых немало в сети, Асма выходит на сцену, одетая в старую рваную одежду.

Она обращается к залу: «Вы спрашиваете, где эти бездомные мусульманки и почему вы их не видите. Проблема в том, что вы ищете вот это (Асма показывает на свою одежду), а на самом деле они молятся рядом с вами. Нужен новый подход в решении проблемы бедных и бездомных в исламских общинах, которая бы позволяла этим людям сохранять достоинство». 

На этих словах Асма сбрасывает тряпье и  оказывается в обычной своей одежде.

— То, что я рассказываю, очень печально, но разговор о бездомности, о контрабанде людей, о насилии в семье и об убийствах и не может быть веселым.

ОНИ НАЗЫВАЛИ МЕНЯ ШАЙТАНОМ

Асма говорит горячо, искренне и жестко. Так говорят о бедах и уродствах родины или уммы, так говорила директор Благотворительной больницы для женщин Айшат Шуайбовна Магомедова. Спрашиваю, известно ли Асме это имя.

— Да, я слышала об этой женщине, мне о ней рассказывали, сравнивали нашу работу. Но тут надо иметь в виду: мы, женщины-афроамериканки, не имеем такого статуса. Большее внимание у нас может уделяться тому, кто делает подобную работу за рубежом. А то, что происходит внутри страны, таким вниманием не пользуется.

Когда я только начала собирать деньги на приют, в первую очередь пошла к имамам. Мусульмане щедры на пожертвования, но обычно пересылают деньги в те страны, откуда приехали. А то, что тратилось в пределах страны, шло на мечети, иногда на школы, но на социальную работу — ничего. И тут прихожу я. Самое лучшее, что я услышала, это вопрос: «А что она ему сделала, что он решил ее побить?» То есть, впервые кто-то признал факт, что женщину побили.

Но чаще меня называли шайтаном, обвиняли в том, что разрушаю семьи. Хотя я никогда не обвиняла ни одного мужчину. Даже если женщина приходит ко мне с раной, из которой хлещет кровь, моя главная задача предоставить ей убежище. А что касается ее отношений с мужем или с Аллахом, это уже ее дело, как их разрешить.

В другом ролике Асма шагает по улицам небольшого городка во главе целого отряда женщин: на каждой либо платок, либо платье того самого пурпурного цвета. Они идут вступаться за сестру по вере. Та пожаловалась Асме, что пришла с ребенком в мечеть помолиться, но ее не впустили. И тогда Асма собрала свой женский отряд, перед которым двери мечети закрыть не посмели. Асма говорит: «Аллах дал ислам всем, и мужчинам, и женщинам!»

— В исламе говорится, что насилие, подавление, боль хуже смерти. И потому насилие в семье это не религиозное, а уголовное явление. Это, скорее, культурные особенности, характерные, кстати, для тех, кто приезжает из «станов», как я их называю. Казахстан, Узбекистан и так далее.

Ко мне попадают женщины и девушки из-за жестокого обращения, запрета на образование, спасаясь от насильственного брака. Я не анализирую причины, по которым человек убежал, принимаю всех. Есть только одна категория женщин, которых я не могу принять – это мусульманки с сыновьями подросткового возраста. И таким приходится идти в шелтеры общего типа, где и мужчины, и женщины, и дети живут вместе. Там они могут подвергнуться изнасилованиям и это очень трудно доказать, если вы женщина, эмигрантка, мусульманка.

В большинстве шелтеров люди остаются несколько дней, пару месяцев, но этого недостаточно! Женщины живут у меня, пока у них не появится доход, позволяющий обзавестись собственным жильем, оплачивать счета за газ, электричество, сделать первоначальный взнос за съем квартиры.  Они учат английский, овладевают различными профессиональными навыками. Моя задача воспитать в них уверенность в своих силах. Имейте в виду, это женщины, что долго жили с мужчиной, который им указывал, что делать, думать, чем заниматься, и сейчас они сами за себя начинают отвечать.

И тут еще одна сложность. Мой шелтер — единственный приют для женщин-мусульманок в США. Недавно ко мне из другого приюта отправили женщину. Она ничего там не ела, кроме хлеба и молока. Другой халяльной еды не было.

Когда сыновья были совсем юными, я много говорила с ними, объясняла, что чувствуют женщины.

Как-то к нам пришла одна сестра, шиитка. Она не могла с нами молиться, говорила: «Вы объединяете две молитвы!» Я ей говорю: «Давайте с нами помолитесь, а потом будете свое». Я основываюсь на Коране и на сунне, а вот эти все ярлыки «шиит-суннит» у нас в шелтере не имеют значения.

Вы спрашиваете о мужчинах моей семьи?  И мой отец, и мои сыновья очень важные люди в моей жизни. Я просто не говорю о них, потому что это заняло бы много времени. И, разумеется, они на моей стороне, на стороне женщины. Когда сыновья были совсем юными, я много говорила с ними, объясняла, что чувствуют женщины. А кроме того, они видели мою работу, видели тех, кому мы помогаем.

Еще один ролик: Асма обращается к тем, кто приходит в шелтер, желая помочь. Она говорит резко, говорит с болью.

«Этим женщинам нужны решения, нужны перемены, а не те, кто приходит поглазеть на них, как в зоопарк!»

Говорит, что не надо подарков детям, вы несете, чтоб увидеть, как дети разворачивают их и радуются, но получается, это подарки не для детей, а для вас.

«Лучше пожертвуйте деньги на строительство детской площадки!»

Она показывает плакат, с которым ребенок пошел просить деньги и говорит: «Вы заставляете нас молить о помощи!».

— До 1987 года я содержала шелтер на свои деньги. Сейчас известности у меня больше. Звонят ведомства по делам беженцев, правоохранительные органы, я все время отвечаю на телефонные звонки. Деньги мне дают индивидуальные жертвователи, а от правительства я денег не беру. Иначе должна была бы принимать всех, вне зависимости от религии и мировоззрения, и женщины-мусульманки не чувствовали бы себя здесь в безопасности.

Когда мне задают вопрос, скольких женщин вы можете принять, я говорю: «Это неправильный вопрос. Скажите, сколько вы можете пожертвовать, чтобы я приняла больше женщин?» Мой нынешний шелтер выглядит, как большинство домов в Балтиморе. Это трехэтажный дом со спальнями, где стоят двухъярусные кровати. Одновременно тут могут жить до 50 женщин, плюс дети. Еще есть помещения общего пользования, столовая, библиотека, молельная комната. Бывает, женщины у меня просят комнату в личное пользование. Я им говорю: если бы твоя предшественница получила комнату только для себя и для своей семьи, то ты бы сюда не попала. Содержание каждого этажа, а их три, обходится примерно в 20 тысяч долларов в месяц. Мусульмане много воды используют, и самые большие расходы у нас на воду.

ИМАМ В ХИДЖАБЕ

Нашу встречу снимает на камеру молодой приветливый мужчина, это сын Асмы. Он только раз прерывает наш разговор, когда зашел разговор о переменах, есть они или нет:

— Моя мать этого не скажет,  но она собственноручно изменила многое. Раньше, если начинали говорить о насилии в семье, мусульманская община отвечала: нет, этого не происходит, этого не бывает. А сейчас люди об этом знают, люди думают, как можно с этим бороться, что можно изменить, и это благодаря тому, что моя мать сделала в течение последних 20 лет.

Асма улыбается ему и, когда звучит вопрос о ее собственной безопасности, кивает в сторону сына: «У меня еще двое таких, кто посмеет мне угрожать?»

— Несколько лет назад я стала председателем регионального совета мусульманских организаций (штаты Мэриленд, Вирджиния и округ Колумбия). Одна сестра из другой региональной организации меня выдвинула. В зале сидели одни мужчины. Я выступила, сказала им: «Голосуйте за меня не потому, что я женщина, а потому, что я лучше всего могу справиться с этой работой».

Я победила. А знаете, почему? Каждый, кто за меня голосовал, считал, что больше никто за меня проголосует.

Как главу исламского совета меня начали приглашать на заседания местных исламских организаций. В частности, на заседание организации, которая старалась наладить подготовку имамов. Будучи дочерью своей матери, я спросила: «А будет ли какая-то гендерная дискриминация при отборе кандидатов?» Они ответили: «Нет, нет, что вы!»

Эта Гарвардская семинария готовит и христианских проповедников, и раввинов, и мусульман. Они не могли мне отказать. Ведь есть женщины-раввины, женщины-священники. Мусульмане могли протестовать, но ничего сделать не могли. Я подала заявку, меня приняли. Так я стала имамом. 

Я понимала, что в качестве имама мусульманская община меня не признает никогда. И инструктор мне посоветовала продолжать обучение и получить степень капеллана. У нас, когда говорят про капеллана, думают обычно, что это христианин, но это совершенно не обязательно. Я продолжала учиться и получила эту степень. 72 кредитных часа надо отработать, это огромное количество занятий. И огромное количество знаний. Теперь меня очень трудно подавить и сбить с толку.

Мы уже прощаемся, когда я задаю последний вопрос. Об исламе. О том, легко ли оставаться в религии, когда все, что ты видишь, все, кого ты слышишь, словами и делами подтачивают твою веру. И тут сильная Асма, Асма-воин, Асма-защитник, вдруг плачет. Это так неожиданно, что и мое горло перехватывает. Асма слезы не утирает, они просто текут, страшно текут сквозь страшные слова.

— Когда моя мать заболела, я попросила общину выделить кого-то, чтобы занял мое место, пока я ухаживаю за матерью, ведь у меня не было денег, чтобы кого-то нанять. Они отказали. Когда моя мать умерла, у меня не было денег ее похоронить. Я попросила: «Помогите мне!» Но она была христианкой и мне ответили, что не дадут денег на похороны кяфира. И если я не утратила веру, так только потому, что люблю Аллаха, люблю его пророка. В этом моя правда.

Светлана Анохина