Судебные приставы Ингушетии уважают средневековые традиции, а не законы России?
В январе 2014 года бывший муж москвички Лейлы Муружевой похитил их пятилетнего сына и полуторагодовалую дочь и увез к своим родителям в Ингушетию. В июне того же года Измайловский районный суд Москвы определил, что дети должны жить с Лейлой, но московские приставы перенаправили производство дела в Ингушетию. Местные сотрудники управления Федеральной службы судебных приставов заявляют, что исполнить постановление суда не представляется возможным из-за нежелания детей жить с матерью. Женщина уверена, что бывший муж, пользуясь связями в правоохранительных органах, оказывает давление на приставов, а его родственники настраивают детей против нее.
Дело Муружевой сейчас находится в Европейском суде по правам человека. Параллельно юристы «Правовой инициативы» добиваются передачи дела в ведение Центрального аппарата ФССП, который имеет право направить в Ингушетию своих сотрудников, чтобы исполнить судебное решение о передаче детей матери.
«Даптар» поговорил об этом и других подобных делах с адвокатом «Правовой инициативы» Ольгой Гнездиловой.
— У вас был суд по жалобе на отказ передать дело Лейлы федеральным приставам. Как он прошёл?
— Нам отказали в удовлетворении жалобы, потому что срок обращения в суд по жалобе на приставов сейчас составляет десять дней. Мы будет подавать кассацию, потому что это недостаточный срок для того, чтобы обратиться в суд. Вообще мы просили восстановить срок, но суд отказал. В принципе сейчас мы можем повторить ту же самую процедуру, получить тот же самый отказ и обжаловать его, то есть это не финальная ситуация, но отказ суда восстановить срок демонстрирует, что власти даже в таком серьезном деле не хотят идти навстречу и попытаться как-то разобраться. Параллельно мы будем вести переговоры с приставами Измайловского отдела Москвы, потому что решение суда о проживании детей с матерью в любом случае придется исполнять, но другой вопрос: когда это произойдет. Понятно, что чем позже, тем это более травматично для детей, которые привыкают к другому месту и образу жизни и отвыкают от матери.
— Как продвигается дело Лейлы в Европейском суде?
— Оно сразу получило приоритет, потому что у младшего ребенка Лейлы проблемы со здоровьем. Естественно, в Москве он стоял на учете у специалистов и получал адекватное лечение, а после переезда в Ингушетию, его даже в поликлинике не зарегистрировали, то есть по основному заболеванию ребенок не получает никакого лечения. В принципе там и нет такого уровня медицинской помощи, как в Москве. Поэтому Европейский суд решил, что это дело нужно рассматривать быстрей, но поскольку большая очередь, все происходит медленнее, чем нам хотелось бы.
Сейчас завершена переписка между правительством и представителями заявительницы, то есть все вопросы мы обсудили и ждем только постановления. Можно сказать, суд удалился для вынесения решения. Представителям Европейского суда предстоит решить два вопроса: о компенсации и о том, что делать дальше с детьми. Наверняка будет сказано, что Россия должна исполнить то самое старое решение суда о том, что дети должны жить с матерью. И опять все придет к тем же самым приставам. Я об этом и хочу поговорить с приставами. Решение все равно придется исполнять, только потом уже будет большее давление со стороны Европейского суда, зачем же ждать, если можно все это сделать сейчас.
Позиция общества такова, что разведанная мать не должна заниматься воспитанием детей.
— У вас ведь есть и другие подобные дела?
— Да, таких дел много, в основном, из Чечни и Ингушетии, и все они упираются в исполнение. На самом деле, суды часто становятся на сторону матери, но исполнить их решения потом невозможно, потому что местные традиции говорят, что ребенок должен воспитываться в семье отца.
— Суды, несмотря на традиции, встают на сторону матери, а местные отделения службы приставов – нет? Почему они не исполняют эти решения, не хотят или не могут из-за давления, или, может, отцы прячут детей?
— Бывают разные ситуации. Иногда отец перевозит детей из района в район. Получается, что и исполнительное дело тоже передают из района в район, то есть в разные подразделения в пределах одной республики, и пока все эти передачи происходят, приставы не могут ничего сделать. Есть ситуации, когда приставы знают, где находятся дети, приходят туда и составляют акт, что невозможно передать детей матери, поскольку они не хотят к ней идти. И мы понимаем, что в конфликтной ситуации развода на детей тоже оказывают давление, их готовят к тому, что придет мама, что она плохая. Поэтому мы говорим, что на исполнительных действиях нужны психологи, которые должны разработать план адаптации. Например, в случае Лейлы было упущено время, когда детей могли отдать по горячим следам сразу после вынесения решения судом, уже годы прошли, у детей не без помощи родственников сформировалось негативное отношение к матери, поэтому передача действительно может быть травматична. Но это не причина не исполнять судебное решение, просто нужно постепенно, с помощью психологов, разрешить эту ситуацию.
К сожалению, многие приставы разделяют мнение, что дети должны жить с отцом. Позиция общества такова, что разведанная мать не должна заниматься воспитанием детей. У нас есть печальные случаи, когда мать не может даже видеть своих детей. Например, одна женщина в браке шестерых родила, а после развода даже подойти к ним не может, потому что если она с ними заговорит, то детей потом бьют родственники. То есть детей планомерно нацеливают на то, чтобы не общались с матерью. Иногда женщин вообще лишают родительских прав. У нас есть такое дело в Европейском суде. Женщина была лишена родительских прав, хотя для этого не было никаких оснований, ее обвинили в том, что разговаривала с каким-то мужчинами по телефону, а значит, недостойна быть матерью. Или вот недавно мы восстановили в родительских правах мать четырех детей, которую лишили их под предлогом, что она не ухаживала за детьми. А не ухаживала она потому, что была лишена доступа к ним.
Ольга Гнездилова
— Несколько месяцев назад управление ФССП по Чечне отчиталось об исполнении требования суда о передаче двух несовершеннолетних детей от отца матери. Я тогда разговаривала с пресс-службой ведомства, они признали, что такие производства бывает сложно исполнить, но также заявили, что часто бывшие супруги решают споры в досудебном порядке при содействии духовного управления. Действительно ли духовенство может помочь решить эту проблему?
— Такая практика есть, но она не всегда срабатывает, потому что если конфликт серьезный, то мужчина уже никого не слушает, к тому же часто подключаются и родственники бывшего мужа, которые тоже могут не прислушаться.
Но и у нас был один случай в Чечне, когда мальчика вернули матери совершенно неожиданно, потому что до этого была четкая установка: «не можем исполнить и все». Тогда приставы среагировали на публикации в СМИ и даже сказали адвокату, мол, мы ребенка передаем, но вы отсюда не выйдете, пока не напишите, как хорошо приставы выполнили свою работу. Но там была своя особенность: мальчик поначалу воспитывался у отца, но на тот момент мужчина уже погиб, ребенок жил с другими родственниками, а с точки зрения семейного кодекса, это неправильно – при живой матери сын живет фактически с чужими людьми. Если вернуться к случаю Лейлы, то тут в принципе то же самое: отец детей не воспитывает, он живет и работает в Москве, а в Ингушетию максимум на выходные прилетает, и то не на каждые. Дети находятся на попечении мачехи, которую они уже называют матерью, дедушки и бабушки.
— Ну вот уже второй благополучно разрешившийся случай в Чечне. Там дела обстоят лучше, чем в Ингушетии?
— Если честно, большой разницы нет. В деле Лейлы у нас проблема с исполнителями: действия проводит один и тот же пристав, хотя к нему уже были серьезные претензии, мы жаловались на него суд, и суд решил, что он незаконно бездействует. Тем не менее все равно именно он продолжает заниматься этим делом и отстранить его не получается, не знаю, не хватает им сотрудников что ли, но вообще решение суда о незаконном бездействии – это повод, чтобы уже другие сотрудники этим занимались.
— Речь о приставе Юсупе Мальсагове? Он избегает давать комментарии по этому делу.
— Да, именно.
— Как считаете, что в этом случае играет большую роль – связи бывшего мужа Лейлы или приверженность традициям самого пристава?
— Ну, конечно, он, как сотрудник Федеральной службы по контролю за наркотиками, имеет влияние, но не настолько сильное, тут все-таки приверженность традициям. Но не знаю, насколько пристав должен не дорожить своей работой. Значит, что и его руководство очень формально подходит к работе.
— Как вы говорили, самые проблемные регионы – Чечня и Ингушетия, а как насчет остального Кавказа?
— У нас было дело по Дагестану, мы занимались им уже после решения Европейского суда и оно разрешилось гораздо мягче. Вообще я знаю, что практика есть и по другим российским регионам, везде возникают такие проблемы, но обычно там отцы просто прячут детей, а правоохранительные органы ненадлежащим образом координируют свою работу и не предпринимают попыток найти этих детей. Специфика Чечни и Ингушетии в том, что мы знаем, где дети находятся, но это не дает никакого результата, приставы просто не хотят передавать их матерям.
Юлия Сугуева
DAPTAR 