Поэт или поэтка? Должен ли творческий человек проживать трагическую жизнь? И что важнее: когда за окном Лондон или Каспийское море? И почему в Махачкале нет бога и ничего, кроме бога? Об этом корреспондентка Даптара поговорила с поэтом Саидат Лугуевой.
– Саидат, первое, что я о вас услышала, что вы поэт. Поэтому для затравки задам вам вопрос и четыре возможных ответа на него, а вы уже выбирайте, какой ближе. Вы когда про себя поняли, что вы – поэт?
А. В раннем детстве
Б. Когда победила на конкурсе в Санкт-Петербурге
В. Когда написала сотое стихотворение
Г. До сих пор не поняла.
– До сих пор не поняла. И не уверена, что я поэт.
– Вот прямо никогда о себе так не говорите: «Здравствуйте, дорогие мои, я – поэт», когда встречаете новых людей? А вот почему? Потому что это в России всегда накладывает определенные обязательство или просто неловко как-то?
– Вы знаете, я часто повторяю фразу, что если человек заправил штаны в носки, то от него многого не ждут. И вот когда случается такая ситуация, что мне надо обозначить себя как поэта, я сразу заправляю штаны в носки. Поэтом называть я себя не могу, мне внутренний цензор не позволяет. Но вот? балуюсь немножечко. Ну и еще мне кажется, что в моем случае написание текстов – вещь не системная, каким оно должно быть в том случае, если ты – настоящий поэт. Поэтому я себя определяю как человека, который периодически пишет тексты.
– Это очень строго. Вот этот настоящий поэт, а тот – искусственный и придуривается? Кстати, как правильно – поэт или поэтка?
– Я ничего не скажу о феминативах, недостаточно погружена в эту тему. Мне кажется, что называть себя поэтом или нет – это индивидуальный вопрос самоощущения. Мне кажется, что я не уделяю этому достаточно внимания, а просто жду, когда на меня упадет какой-то текст или фраза, и появляется стихотворение. Еще есть мнение, что поэтический процесс – он мучительный, а все мои стихи написаны то, что называется, без отрыва ручки от бумаги. Ну и я поняла, что у меня недостаточно знаний, чтобы в этом направлении себя серьезно заявлять. Сейчас я участвую в театральной постановке петербургского режиссера Дмитрия Павлова, и в процессе подготовки поняла, что довольно большой корпус текстов от поэтов Серебряного века прошел мимо меня. И когда ты читаешь все это, то становится очевидной одна вещь – нужно большее поэтическое погружение, чтобы себя называть поэтом.
В какой-то момент мне это показалось совершенно пластиковым, ненастоящим – писать, чтобы удерживать внимание аудитории, даже если тебе совсем нечего сказать
– Но поскольку это первое, что о вас говорят (поэт), то не могу не задать вопрос – с чем российский поэт не совместим? Со скучной работой, например? С семейным положением?
– Четыре (или уже пять?) волны эмиграции российских поэтов показали, что поэт совместим с любыми жизненными обстоятельствами, и самые прекрасные тексты часто пишутся не в самых лучших условиях. При этом я не согласна с утверждением о всегда голодном художнике. Просто вдохновлять может что угодно. Например, меня очень вдохновил Лондон, но при этом скучные картины окраины Махачкалы, когда из окна виден не убираемый неделями мусор и коровки, – тоже могут сподвигнуть на написание чего-то прекрасного. Нельзя сказать, что моя основная работа сейчас очень творческая или очень веселая. Но у меня очень вдохновляющая атмосфера за окном – я вижу море.
– Вы в соцсетях редкий гость, почему? Не придерживаетесь точки зрения – если вас нет в соцсетях, то вас нет нигде?
– Я начала активно вести соцсети в 17 году, когда получила высокое звание «Поэтесса года». Мои друзья сказали, что это прекрасная возможность заявить о себе. И в какой-то момент мне это показалось совершенно пластиковым, ненастоящим – писать, чтобы удерживать внимание аудитории, даже если тебе совсем нечего сказать. Поэтому я иногда возвращаюсь и что-то пишу, но потом опять забрасываю свой аккаунт.
– Слушайте, почему, когда вы говорите о своей победе на Большом городском поэтическом фестивале, это вызывает у вас немного ироничную улыбку?
– Для меня эта история изначально была очень странной. Когда меня пригласили поучаствовать я ни о каких призовых местах, естественно не думала. Но я очень люблю Санкт- Петербург и была возможность лишний раз увидеть этот город – почему нет? И кроме того, сам конкурс проходил в лофт-проекте «Этажи», это место я тоже очень люблю. Плюс, поэтическая тусовка, она совершенно необычная, и мне хотелось в нее затесаться, хотя бы на время. Когда я прошла отборочный тур, подумала, ну ок! Но потом я увидела, какое количество людей участвует – конкурс был международным, и начала волноваться: мне не хотелось быть самой худшей. И моя победа в финале для меня была совершенным сюрпризом. Я удивилась, что во мне разглядели то, чего я сама не видела.
– И мы опять пришли к началу разговору – кому считать себя поэтом. Вы свое первое (не детское) стихотворение помните?
– Да. Это было написано после смерти дагестанского писателя Магомед-Расула Магомедова. Другое дело, что я почти все, что было тогда написано, уничтожила. И я правда боюсь, что все что пишу сейчас в какой-то момент меня тоже начнет раздражать, и я сожгу это как Гоголь сжег второй том «Мертвых душ».
– У поэтов кстати биографии, в основном, трагические. Вы себе какую хотели бы?
– Счастливую. Вопреки всему, что происходит вокруг, очень хочется оставаться счастливой. Была б я писателем другого века, я бы, наверное, спилась. Но пока что мне дано только нести что-то классное в этот мир.
– Вашей дочке 12 лет. Материнство меняет представления поэта о жизни?
– Очень сильно. И укрощает сильно. Потому что все твои приоритеты сбиты. У моей дочки астма и атопический дерматит. И практически всю ее жизнь мы искали, как ребенка лечить. В таких условиях, многие – ранее очень приоритетные и важные вещи – просто растворяются.
Тревожность никуда не девается, даже если ты сто раз осмыслишь реальность поэтически. Но приходится встраивать свою жизнь в то, что дается извне
– Я слышала, что вы написали книгу для дочки. Вам не хватало Астрид Линдгрен?
– Мы написали ее с ней вдвоем, и дело было совсем не в том, что мне не хватало чего-то в детской мировой литературе. Просто трагическая история – мой ребенок не хотел читать. Вообще. Ну, когда мама читает – ок, но сама – нет и нет. Я переживала, потому что мое детство было очень книжным. И вот в попытках вовлечь ее в собственно процесс чтения – мы с ней сочинили историю «Друзья из космоса», в которой она сама придумывала имена героев и сюжетные повороты. И она очень гордится тем, что мама эту книжку напечатала. Потом она начала читать потихоньку, но процесс был нелегким. Правда, уважаемый мною литературный критик Галина Юзефович уверяет, что это нормально, так что я перестала так сильно переживать по этому поводу.
– Как вы сейчас живете? Для многих происходящее стало поводом для сильнейшего поэтического высказывания. Знаете, как Гейне говорил – если мир треснет, то трещина пройдет через сердце поэта. Но может это умение говорить – еще и спасательный круг?
– Тревожность никуда не девается, даже если ты сто раз осмыслишь реальность поэтически. Но приходится встраивать свою жизнь в то, что дается извне. В марте 2022 у меня был моноспектакль «Уроборос. Вечность пахнет нефтью» в пространстве «Темп». Я собрала истории ребят моего поколения, в которых они говорили о том, как жили до этого, и вся риторика была пронизана отчаяньем. Мы как будто все были опустошены – вчера нас радовали тосты с трюфелем и беспокоила криптовалюта, а сегодня мы все испытываем только опустошенность. Нам правда тогда казалось, что это конец света. Теперь мы живем дальше. Но вообще один мой друг называет мой стиль жизни «страдализм» (смеется).
– А это не так?
– Нет. Я люблю смеяться. В моей жизни всегда было достаточно веселых моментов, и нельзя сказать, что я сторонюсь тусовки. Был, например, период, когда я была пресс-секретарем Дагестанского КВН. Отличная была работа. Мне кажется, что КВН сделал для укрепления сложных межнациональных отношений в нашей стране больше, чем специальные проекты по укреплению интернационального духа, да и вообще это было здорово и весело.
И «страдализм» в чистом виде тебе прощается, только если тебе 17 лет!
– Вы родом из Буйнакска, живете большую часть в Махачкале. Побывали за океаном и даже почти переехали в Англию. А где тот город, который ваш совсем ваш?
– Ох, это больной вопрос. Я понимаю, что не обрела свой дом пока. Ну вот в Лондоне мне было супер комфортно, мне все нравилось в том районе, в котором мы снимали квартиру, и я рада была бы пожить там како-то время, но совсем не уверена, что хотела бы остаться там на всю жизнь. И вот сейчас я сижу в своей маленькой квартире и понимаю, что мне надо менять картинку, хотя бы ненадолго. И у меня нет ощущения, что именно это – мой дом.
– А почему вы не остались в Англии? Виза талантов – это круто, и я так понимаю, что у вас там все так хорошо складывалось?
– Про визу талантов мне рассказала фотограф Камила Бэнкс, и я решила – ну почему нет? Здорово пожить в другом месте, чтобы мой ребенок пошел там в школу. И я продала свою машину, и мы уехали. Первое время жила у свое одноклассницы Саиды, а потом мы сняли квартиру в прекрасном районе Райслип. Аида пошла в ближайшую к дому школу, и ей все нравилось! Она каждый вечер ожидала, когда же наступить утро, чтобы в эту свою школу убежать. И плакала, когда наступили каникулы.
И у меня тоже не было никаких трудностей адаптации – во-первых, у меня там уже жили родственники и друзья, то есть какой-то свой круг поддержки был. Я, еще будучи в Дагестане, пока оформляла документы, познакомилась с главредом издания «Афиша. Лондон». И немного сотрудничала с ними – брала интервью у всяких интересных людей культуры. И параллельно работала в школе «Знание», там директором дагестанка Айна Маммаева. В этой школе в основном учили русскому языку детей из русскоговорящих семей. Планы у нас с подругой Саидой были огромные – например, открыть там драмкружок на базе школы.
И мне все нравилось.
Когда я в первый раз поехала заграницу, это была Америка, то ничего не боялась. Ну мне был 21 год, и это такой адаптивный возраст, когда ты можешь вписаться в любую тусовку, войти в любое общество. Наш отъезд в Англию – это была совсем другая история. Но все получалось так легко и стремительно: моя мама звонила и удивлялась тому, как мы быстро тут устроились, и я думала, ну вот, наверное, в я в нужное время в нужном месте. И может быть, это новое место могло стать нашим новым домом, но.
Но у моего ребенка обострились все ее болячки.
И мы вернулись в Дагестан.
Я все-таки думаю, что наше сознание определяет бытие. И в тот момент – два года назад – у меня действительно было ощущение полного трындеца
– Обидно. Но вот опять фигурировал драмкружок. Эта любовь к театру – она откуда вообще?
– Из детства. Я родилась в Буйнакске, и по правде говоря, с развлечениями там было не очень. Сейчас, когда я приезжаю в родной город, то думаю, что он мог быть классным, там еще сохранились какие-то старинные здания. Когда я была моложе, то думала, что вот будь я мэром, я бы тут все сделала прекрасным. Мне казалось, что это легко.
Тогда я ходила в Буйнакскую школу искусств, не имея ни малейшего желания или таланта – семь лет училась игре на фортепьяно. Мучилась, потому что было стыдно сказать папе и маме, которые уже купили мне пианино, что я не хочу этого делать. И я могла бы сказать, что вот школа искусств и книги – это все, что у меня было. Но, помимо этого, у меня была прекрасная классная руководительница Умукусюм Чингисхановна. Вот это был настоящий подарок судьбы – любовь к чтению мне абсолютно точно привила она. А еще она открыла драмкружок, и мы ставили там разные спектакли и это очень здорово скрасило мое буйнакское детство.
– У вас сложные отношения с Махачкалой, если верить вашему стихотворению о городе М. «Видно дело твое – табак. Серый город как цинковый саркофаг». Это ж пишет человек не старше тридцати. Ваш город М. – это с одной стороны, это место, которое тебя жует, а с другой вы его заканчиваете строчкой: «Где нет Бога и нет ничего кроме Бога».
Видно дело твоё – табак,
Серый город как цинковый саркофаг,
На который наклеили лого.
Край кривых алтарей и плах
Не избудешь прежде, чем сгинешь в прах
Черно-белой звездой некролога.
Он жует тебя, отбирает голос и
Влажным ветром с моря завивает волосы,
Обнажает твои пустоты,
Неполноценность речи.
Говорит тебе: «Ты конечен,
Так давай, расскажи мне, кто ты!»
Он глумится, он укрощает гонор,
Ты ему сырье, ты здесь – корм и донор,
Столп святилищ и гильотин.
Ты его удел и его надгробие,
Безъязыкий крик, ты его подобие,
Плоть от плоти его витрин.
Видно дело твоё – табак,
Серый город как цинковый саркофаг –
Воплощение дурного итога,
Где нет Бога. И нет ничего, кроме Бога.
– Ну это исключительно мое собственное ощущение города, и оно может поменяться. Я все-таки думаю, что наше сознание определяет бытие. И в тот момент – два года назад – у меня действительно было ощущение полного трындеца. Как будто большой апокалипсис упал на апокалипсис локальный, и мы все застряли, и выхода нет. А если только серый город с огромными вывесками, который крутит тебя внутри. Вообще, я думаю, что довольно точно его описала.
– Давайте поговорим про ваш любимый на сегодняшний момент проект – спектакль по поэзии Серебряного века. Что вообще происходит? Питерский режиссер, вместо актеров – дагестанские поэты.
Это спектакль – совместная работа режиссера и главного хормейстера Дагестанского государственного театра оперы и балета Эмилии Шихрагимовой. Дмитрий Юрьевич некоторое время жил здесь, сотрудничал практически со всеми театрами республики и даже с ногайской труппой ставил «Медею» в степи. Говорят, это было волшебное зрелище. Вообще, Дмитрий тоже может считаться подарком судьбы – нам всем, потому что на его постановки начали ходить люди, которые до этого были очень далеки от театра в принципе. И вот он мне позвонил и позвал играть в его спектакле. Это будет спектакль-концерт, там будет много музыки и много поэзии.
Я долго себя истязала мыслью, чем у меня отсутствует четкий план жизни и даже думала, не пойти ди мне с этим к психологу
– Кого вы там играть будете? Зинаиду Гиппиус?
– (Смеется) Нет. Режиссер решил пригласить вместо актеров именно дагестанских поэтов, и мы на сцене будем читать стихи – свои и поэтов Серебряного века. То есть даже читая условную Ахматову – я остаюсь на сцене собой.
– Но с кем-то себя ассоциируете там?
– Мне бы хотелось сказать, что я ассоциирую себя с Мариной Цветаевой, но это совсем не так. Я скорее Ирина Одоевцева. До того, как я начала подготовку к спектаклю она для меня была скорее поэтом второго ряда, я ее знала как биографа других литераторов. Но теперь могу сказать, что она попала в меня очень сильно.
Мы читаем тексты Одоевцевой вместе с поэтессой Аидой Бабаевой. Можно сказали, что они просто упали мне на голову и запали в душу.
– Кстати, вот как это – с поэтами работать? Бесстрашный этот ваш Павлов. Что вы читаете, какие свои стихотворения? И кто еще принимает участие?
– Мне какое-то, очень долго время казалось, что поэзии в Дагестане нет, но оказалось, что есть, и у нас очень теплая творческая тусовка. Просто голос поэта – он тихий, его не всегда слышно. Но теперь мы все и будем услышаны. Конечно, очень хотелось бы поддержки. Любой. Потому что иначе – все уедут.
Кроме меня и Аиды, в спектакле заняты еще два поэта – Магомедрасул Мусаев и Фазир Муалим, после знакомства с которым мне захотелось больше писать. Кстати, это вот к тому вопросу о том, называть ли себя поэтом. Ребята как-то говорили об этом спокойно, без сомнений. И когда я сказала, что синдром самозванца всегда мешал мне считать себя поэтом, то Фазир ответил, что надо просто делать свою работу. И не считать себя непоэтом.
Я читаю там свое «Когда я умер». Я описываю стандартные дагестанские похороны. Когда вокруг много людей, и они плачут, а потом начинают обсуждать цены или политику. О том, что умирание – это когда ты один. Это нормально. Но больно и страшно.
Когда я умер
как Константин Ступин
Выли соцсети:
«Хороший был человек.
Вот вам черно-белое фото, грустный трек —
Абонент недоступен».
Когда я умер
Ни одна душа не отвыкла есть,
Не оставила вмятины на стене,
Не утопила голову в чугуне,
Пересылая «плохую весть»:
«Господь Всемогущий, какая жесть.
2:156».
«Дед не помрет никак, легче я откинусь».
«У одноклассницы уже внук».
«Да, этим летом российский юг».
«Вы цены видели?», «Завтра минус».
Никто не сделался стар, безумен,
Когда я умер.
– Грустное у нас какое интервью выходит. Я вот старое интервью с вами читала. Там применительно к вам слово нонконформистка употребляется, что бы это ни значило. А вообще – вы себя к какой-нибудь категории условной человеческой относите? Ну там нонконформистка, исповедующая страдализм или феминистка?
– Когда-то давно, когда у меня еще не было дочки, а были очень максималистские представления обо всем, в эпоху ЖЖ я создала себе такой «Дневник нонконформистки» и считала, что это очень круто звучит. Быть в обществе таким нетаким! Но с тех пор прошло много времени. А что касается феминизма – я всегда буду газовать за то, что женщина должна быть свободна в своем выборе, но ни с какими знаменами я не выхожу. Если есть возможность помочь и повлиять на ситуацию – я это обязательно сделаю. В моем близком окружении не было никаких трагедий и драм, как мне казалось. Но в один прекрасный день я проводила в своей инсте какой-то суперпозитивный опрос. А мне в ответ девочки начали писать какие-то жуткие личные истории. Честно говоря, в тот момент мне хотелось все это расслышать и развидеть, такая защитная реакция. Но оно все равно где-то есть, где-то сохранилось.
– Поэты вообще планируют будущее? Ну там, пятитомник с золотым тиснением?
– Я долго себя истязала мыслью, чем у меня отсутствует четкий план жизни и даже думала, не пойти ди мне с этим к психологу. Но не так давно каждому из нас дали понять, что наш горизонт планирования весьма короток. Так что я просто хочу, чтобы мой ребенок жил в стабильном мире, нашел дело по душе и сделал счастливый выбор. Для многих поколений и это большая роскошь. А пятитомник не хочу. Я к нему не готова.
Зарема Алиева
DAPTAR 