История жительницы Ингушетии Марины Яндиевой, которая бежала от домашнего насилия в октябре 2023 года, осталась бы не публичной, как и большинство таких историй, если бы ее родственники не взяли в заложники юриста Магомеда Аламова, который подвозил ее часть пути и не поставили ему ультиматум: или Марина возвращается, или Магомед и вся его семья будут убиты. Девушка рассказала Даптару о том, как она жила в заточении и что ей пришлось пережить.

Иллюзия свободы

Регулярные побои, запрет на обучение, принуждение к браку – это обычные элементы историй беглянок с Северного Кавказа. Кейс Марины Яндиевой из этого ряда выбивается. Ее не били. Не запрещали учиться. Не выталкивали замуж. Мало того, Марина жила в Москве с двумя сестрами и училась в медицинском университете. По кавказским меркам это «полная свобода».

Но, как говорит сама Марина, она была иллюзорной: «Все это было временной привилегией, которой меня могли в любой момент лишить. Очень сильно давит, когда у тебя нет ничего безусловного, и все зависит от решения родителей, которые в любой момент могут передумать. И не забывают тебе об этом напоминать. Не ответила вовремя на звонок? Выразила свое мнение? Тебе сразу говорят: «Собираешь вещи и едешь домой»».

Впервые Марина ясно это осознала в 2015 году. Когда поняла, что не хочет продолжать учебу в медицинском и ее больше привлекает режиссура. «Лечебное дело» не было ее собственным выбором, на этом настояла мать и Марина подчинилась. Так в семье было заведено. Мать что-то безоговорочно запрещала и спорить с ее решением было нельзя. Это касалось даже книг.

Я пыталась связаться со своими друзьями, но никто уже не хотел со мной контактировать, потому что им всем угрожали

«Мать еще с моего подросткового возраста отслеживала все мои увлечения, чтоб оградить от «нежелательного», – рассказывает Марина. – Перечитывала все книги и журналы, которые я покупала, и, если одобряла, то выдавала мне. А если ее что-то смущало – выбрасывала. Литература часто становилась причиной наших разногласий. Под запретом была даже Цветаева. Но я всегда была уверена, что у меня любящая и заботливая мать, и мы просто принадлежим к разным поколениям».

Учеба давалась Марине нелегко, огромная нагрузка и страх, что если что-то пойдет не так, поблажек не будет, ее тут же заберут домой. К пятому курсу у Марины случился первый серьезный депрессивный эпизод. Настолько серьезный, что она попросила мать позволить ей перерыв на год. Не позволили. Для матери академический отпуск дочери был равносилен признанию, что та не справилась. Люди начали бы судачить, что бросило бы тень на всю семью. А этого допустить было нельзя.

После очередного тяжелого разговора, когда Марина заявила, что хочет жить отдельно и сама принимать решения у нее отобрали телефон и заперли в квартире. Мать перерыла ее вещи и отыскала книги, которые ее возмутили, среди них были Библия и роман радикальной феминистки Моники Виттиг. В Москву немедленно съехались родственники – «решать проблему».

Привет, сестренка…

Решали в «традиционном кавказском стиле»: отвезли Марину в исламский центр для изгнания джиннов. Для этого даже не пришлось выезжать из Московской области, он располагался в поселке Востряково. Об изгнаниях джиннов написано много, поэтому детально рассказывать об этом нет смысла. Но в случае Марины процедура была проведена уж очень жестко: девушка потеряла сознание, когда «целитель» наступил ей на горло. Джинов в ней, кстати, не обнаружили.

Отсутствие джиннов никак не снимало проблему, и со строптивой дочерью нужно было что-то делать. И этот вопрос решили в том же традиционном ключе – девушку нужно везти домой, подальше от московских друзей, вредных книг и вздорных идей о самостоятельной жизни без родственного контроля. Вот только она была с этим не согласна. Уже по дороге в Ингушетию Марина составляла план побега. Найти спрятанные документы. Достать телефон. Достать деньги на билет. А еще нужны были люди, которые могут помочь. С телефоном все получилось довольно легко, нашелся старый телефон отца. А вот дальше было сложнее.

«Я пыталась связаться со своими друзьями, но никто уже не хотел со мной контактировать, потому что им всем угрожали», – поясняет Марина.

Через группу в одной из соцсетей она познакомилась с девушкой из Москвы, которая не только купила ей билет, но и пригласила к себе пожить. Внутренний паспорт Марина так и не нашла, зато отыскала загран. С ним и улетела. Первую ночь провела у своей новой знакомой, а после перебралась в шелтер для жертв домашнего насилия. Но и там ей было неспокойно, хотелось уехать как можно дальше, чтобы родственники не дотянулись. А те, как потом узнает Марина, писали заявления о ее пропаже в МВД и в ФСБ.

Марине удалось продержаться в Москве двадцать дней. А на двадцать первый ей написала подруга. Предложила увидеться.

«Я назначила встречу на Покровке рядом с магазином «Ходасевич», – рассказывает Марина. – Решила, что это отличное место, там всегда очень людно, полиция довольно активная. И вот я стою, жду.  И вдруг слышу совсем рядом мужской голос: «Привет, сестренка»».

Когда мы вернулись домой, кто-то из моих родственников предложил, признать меня недееспособной

Похищение

Ее похитили в центре Москвы на глазах огромного числа свидетелей. Двадцать восемь человек написали заявления, что видели, как вырывающуюся и кричащую девушку запихнули в машину и увезли. Но дело так и не было возбуждено.

Когда машина остановилась, человек, участвовавший в похищении, предложил Марине два варианта: либо она сейчас тихо выходит из машины и поднимается, либо ей сделают инъекцию и поднимут уже в бессознательном состоянии.

«Тут и мама подсела в машину, говорила, как безгранично меня любит, и отпустит, куда угодно, нужно лишь уладить дела с московской полицией, – продолжает Марина. – Меня нельзя назвать покладистой. Но если это манипуляция любовью, мне значительно сложнее. Так что я пошла».

Но как только они зашли в квартиру, риторика сменилась. «Никогда в жизни не допущу, чтобы ты от меня отошла», – сказала ей мать.

Чтобы окончательно лишить Марину надежды на помощь, ей показали все переписки, которые семья вела с ее друзьями. Комментировали: «Ты абсолютно никому кроме нас не нужна. Смотри, вот эта твоя подруга сказала про тебя это. Другая то-то. А третья вообще нас на тебя вывела».

Минус семь

Марину вновь привезли в Ингушетию, снова отобрали документы, телефон, личные вещи.  И заперли дома. Надолго. «У меня отняли семь лет», – говорит Марина.

Родственники всполошились, когда Марину повесткой вызвали в региональное управление ФСБ. Она отправилась туда в сопровождении матери. В крохотной комнате без окон их ждали трое. Один «свой», ингуш, и двое прикомандированных.

Марину расспрашивали о Турции, куда она ездила с семьей, и о Дубае, где она никогда не была. Трясли перед ее лицом какой-то черной папкой, уверяя, что знают о ее планах «примкнуть к террористической группировке». Для 2016 года, когда много молодых людей с Кавказа отправлялось в Сирию «строить шариатское государство», а сотрудники спецслужб активно фабриковали дела и получали звездочки на погоны, тема очень актуальная.

«И тут моя мать спрашивает этого прикомандированного: «Вы верующий человек?». Он дико смутился: «Да». Тогда она тычет пальцем в мою сторону и говорит: «А она нет!». И вся версия об исламистских группировках и террористических организациях рассыпалась. Когда мы вернулись домой, кто-то из моих родственников предложил, признать меня недееспособной. Это была бы очень удобная превентивная мера. Не только помогала бы разрешить ситуацию с ФСБ, если бы она имела дальнейшее развитие, но и помешала бы мне сбежать еще раз», – вспоминает Марина.

Впрочем, возможностей для побега ей не оставили. Она все время была под присмотром. Как в колонии-поселении. Но родня твердила, что так ее спасают, потому что среди родственников, принимавших участие в ее поисках, были и такие, что настаивали на убийстве чести. Они так и говорили, что им предлагали решить эту ситуацию за три дня. Под ситуацией подразумевалась сама Марина. И ее жизнь.

«Я вообще не оставалась одна, даже ночью, – рассказывает Марина. – Мама спала со мной в одной кровати. А когда ни у кого не было возможности со мной остаться, меня отвозили и передавали другим родственникам из рук в руки».

Я считала свою ситуацию абсолютно неразрешимой. У меня отняли семь лет!

Как она жила все эти годы, Марина рассказывает очень скомкано, невнятно, будто пересказывает тяжелый больной сон, от которого в памяти остается несколько деталей и общее ощущение вязкого ужаса. Повторяет только, что ее не били, и про чувство вины. А виноватой она себя чувствовала всегда. Из-за того, что угрожали ее друзьям, например. Или потому, что когда решалась возражать матери, та хваталась за сердце, говорила, что ей плохо.

Конечно, «строгий режим» постепенно смягчался. Через несколько лет из Москвы вернулись сестры. И хотя обе они были безусловно на стороне родителей, но все же ее жалели. И могли достать книги, которые она просила.

Прошло еще года два и ей уже разрешалось оставаться одной в комнате. А через пять лет ей впервые позволили взять в руки телефон. Правда, чужой. И в любой момент могли выхватить, проверить, не ведет ли она подозрительные переписки.

Она и не вела. Жила в ватном облаке, где незаметно текли неразличимые недели и месяцы. Только вот август для нее был болезненным. В августе 2016 ее похитили и увезли в Ингушетию. И по этому месяцу она отсчитывала срок своей несвободы. Один август. Третий. Шестой. А в седьмую годовщину Марина начала действовать.

Рывок на волю

Как она достала телефон для себя – это отдельная крутая, почти детективная история, полностью продуманная и исполненная самой Мариной. Но рассказывать ее нельзя. Скажем только, что в августе 2023 года Марина с этого телефона написала в кризисную группу «СК SOS».

«Мне было очень тяжело поверить, что кто-то поможет, – вспоминает Марина. – Я считала свою ситуацию абсолютно неразрешимой. У меня отняли семь лет! За эти годы я почти свыклась с мыслью, что у меня нет никаких перспектив».

Перед побегом она оставила родителям письмо, в котором просила ее не искать и даже прописала несколько вариантов, как им мирно разрешить ситуацию. Но мирно не получилось.

История с угрозами в адрес юриста Магомеда Аламова оказалась очень громкой и беспрецедентной даже для Северного Кавказа. Родные Марины, узнав, кто помогал ей выехать за пределы республики, заявили, что если Магомед не приедет к ним и не убедит Марину вернуться, то убьют и его, и всех его близких, включая пятерых детей. Подобный разговор звучал бы органично, если бы его вели бандюки из 90-х, люди с руками по локоть в крови и богатым криминальным прошлым, но не члены уважаемого семейства, занимающие высокие должности в министерстве здравоохранения и силовых структурах Ингушетии.

Надеюсь, что все мы, кто был вынужден покинуть свои дома, сможем когда-нибудь вернуться, но вернуться уже в другое, новое общество

Свои угрозы они повторили и в разговоре с Мариной, отрывок из которого опубликовала в своем телеграм-канале группа «СК SOS». Больше всего в нем поражает, что никто ничего не опасается. Зная, что беседа наверняка записывается, родственники Марины прямо говорят, что дают ей неделю, чтобы вернуться. Иначе…

— Давай без последствий для людей. Без последствий для нашей семьи. Тихо-мирно отпустим этого человека. У него пятеро детей, тяжелый онкологически больной отец. Маленькие, как котята, дети. Ты же мусульманка, у тебя же есть сердце…

— А тебе нормально, то, что ты мне сейчас озвучиваешь? То, что вы вообще ставите мне ультиматум, что вы человека убьете, если я не вернусь, ты считаешь нормальным?

— А ты, сука, считаешь нормальным то, что ты делаешь? Марина, смотри… Там не одного человека убьют.

Несмотря на то, семья Марины уже угрожала ее друзьям после первого побега в 2015 году, несмотря на то, что саму ее 7 лет продержали взаперти, она не могла поверить, что ее родные способны даже произнести такое.

Марина не вернулась в Ингушетию, она покинула Россию. Магомеда и его семью не тронули, но и угрозы не отозвали. Никаких последствий для родственников Марины за угрозы расправиться с целой семьей не было. Обращение Марины к уполномоченной по правам человека Татьяне Москальковой, как и обращение члена Совета при президенте РФ по правам человека Евы Меркачевой в МВД и Генпрокуратуру остались без внятного ответа.

Пока Марина не уехала из России ее перемещали из одной кризисной квартиры в другую, она ни в одной долго не задерживалась и находилась в постоянной тревоге. Во время очередного «переезда» ей нужно было пройти самостоятельно небольшое расстояние. Ей писали координаторы, беспокоились. Дошла ли она? Все ли с ней хорошо?

«А я шла в состоянии такой безмятежности, наслаждаясь тем, что впервые за семь лет просто одна иду по улице, – рассказывает Марина. – И считаю так: независимо от того, чем мой побег закончится, в нем был смысл. И надеюсь, что все мы, кто был вынужден покинуть свои дома, сможем когда-нибудь вернуться, но вернуться уже в другое, новое общество. И передо мной стоит вопрос, что мы сейчас можем для этого сделать».

Мадина Хирамагомедова