Зайне 22 года. Она из Чечни. Феминисткой ее сделало не чтение специальной литературы, не ютьюб-каналы, а стихийное внутреннее сопротивление всем попыткам сделать ее послушной, тихой и удобной. А еще одна история, что произошла совсем рядом и которая ее потрясла.
– Некоторые вещи приходится осознать в слишком раннем возрасте. Например, что жизнь не бесконечна. Помню, я трехлетняя сидела с мертвым цыпленком в руках и думала, как мир несправедлив. Почему такая хрупкая и невинная жизнь так жестоко оборвалась? И почему моя бабушка, с которой я тогда жила, восприняла мои страдания по потере маленького существа со смехом? Она тогда мне сказала: «Тут каждый день люди умирают, а ты по цыпленку плачешь».
Впоследствии я увидела, что она была права. Люди и вправду умирают каждый день, и зачастую неестественной смертью, но убийцы почему-то в подавляющем большинстве мужчины, а жертвы – женщины.
С бабушкой я прожила не так уж и долго, в шесть лет моя мать приехала за мной в Чечню и увезла в Москву.
И с того момента из нежного и чувствительного ребенка я превратилась в не по годам взрослого человека, борющимся каждый день за свою свободу. Мне пришлось такой стать.
Мой отец и моя мать были как два сапога пара – домашний тиран и манипулятор, умело дергающий за веревочки, чтобы получить свое. Мать всегда всего боялась: вдруг скажут что-то не то, вдруг я где-то ее опозорю, вдруг из-за меня ей придется страдать. И поэтому для «профилактики» настраивала отца против меня, чтобы тот «выбивал из меня дурь».
Мечтать я продолжала, но допускала, что всю жизнь свою так и проживу – притворяясь послушной, чтобы сохранить свою жизнь
Ребенок никогда не сможет смириться с тем, что его тело ему не принадлежит: это истина, которая родилась вместе с нами. Поэтому каждый раз, когда отец говорил мне – «Я тебя породил, я тебя и убью», – для меня это было дикостью. Тогда я думала: почему он решил, что моя жизнь принадлежит ему? Почему он никогда не говорит такого моему брату? Почему только я в этой семье считаюсь чем-то материальным, некой собственностью, которая должна «доцвести», а потом быть переданной в другую семью как подарок?
Я никогда не находила общего языка с людьми моей национальности: в Москве моими друзьями всегда были русские, что не могло не раздражать моих родителей. Мне не разрешали выходить никуда, кроме школы, и общаться с друзьями. Общаться можно было только с чеченками, а их в моем окружении не было.
С 12 лет родители начали приучать брата проверять мой телефон: с кем я общаюсь, какие фотографии делаю, что написано у меня в заметках. В нашем доме всегда была тенденция к полному подчинению женщины и лишения ее всяких прав, но я не могла согласиться, я бунтовала. Каждая моя попытка отстоять себя объяснялась тем, что во мне сидят джинны. Мои родители просто отрицали сам факт, что я существую, что я думаю и сама прихожу к каким-то выводам. Сначала меня это бесило. Потом я начала смеяться.
Я будто была феминисткой изначально, хотя до 15 лет я была убежденной мусульманкой, каждое нарушение моих границ со стороны кого бы то ни было, в том числе и убеждение в том, что я должна преклоняться перед родителями и выполнять все их приказы, я считала ненормальным.
С семи лет моей мечтой было съехать от родителей и начать взрослую самостоятельную жизнь, в которой решения принимать буду только я, и ни у кого не придется спрашивать разрешения даже на то, чтобы выйти в магазин. Иногда я говорила маме, что после университета начну работать и уеду жить в другую страну. В ответ слышала, чтобы я даже мечтать о таком не смела.
Мечтать я продолжала, но допускала, что всю жизнь свою так и проживу – притворяясь послушной, чтобы сохранить свою жизнь, ведь живут же так другие и даже улыбаются, говорят, что все у них хорошо.
А потом случилась одна история.
Каждое лето я приезжала в Чечню к бабушке, и то лето не было исключением. В нашем селе напротив бабушкиного дома жила Мадина, всего на год старше меня. Мадине было всего 17, когда ее убили.
Ее отец погиб на чеченской войне, а мать осталась совсем одна с двумя детьми: с Мадиной и младшим Мансуром. Родственники отца отвернулись от их семьи, ведь родственные связи, оказывается, можно стереть пальцем, если они становятся невыгодными. В послевоенное время многие семьи, оставшиеся без крыши над головой, переселялись в заброшенные дома, владельцы которых покинули Чечню в поисках лучшей жизни, и никем это не возбранялось. Так же и мать Мадины нашла оставленный хозяевами полуразваленный дом, и остановилась с детьми там.
Было очень больно осознавать, что их жизнь действительно принадлежит не им, и лишить ее могут даже не за их собственные «проступки», а за преступление, которое совершено по отношению к ним
Годы шли, дети начали ходить в сельскую школу, а после того, как Мадина выпустилась, она поступила в Чеченский государственный университет.
В одно утро Мадина, как и обычно, стояла на автобусной остановке, когда к ней подъехала машина. За рулем сидел парень, и Мадина уже было передумала садиться, но заметила женщину на пассажирском сидении. Если в попутке есть женщина, то, по местным негласным законам, девушке можно садиться в машину. Автобус все не приезжал, Мадина опаздывала и решила, что не будет ничего страшного, если она примет предложение.
Женщина вышла через минут десять, а Мадина осталась в машине.
До университета она так и не доехала.
Парень, сидевший за рулем автомобиля, отвез ее в другое место, где их уже поджидали его приятели. Пятеро парней надругались над девушкой в лесу, а затем выбросили ее полуживую у ворот ее дома.
Мать Мадины выбежала на ее стоны, завела дочь в дом и попыталась обработать раны. Мадина была вся в ссадинах и синяках, мать говорила, что на ней не было живого места.
Мать с дочерью в тот же день пошли к одному из местных влиятельных людей просить его помощи и отмщения обидчикам Мадины. Тот выслушал, покивал головой и обещал разобраться, найти негодяев. А мать с дочерью отправил домой.
Он и правда «разобрался». Насильниками оказались его собственные охранники.
И в два часа ночи в дом Мадины вошли вооруженные люди и увезли ее, несмотря на крики и слезы матери.
Забрали они и двоюродного брата Мадины.
Обоих отвезли подальше и поставили парня перед выбором. Либо плохо придется всей семье, либо он вот сейчас выстрелит сестре в голову, и все выдадут за убийство чести. Якобы, брату стало известно о безнравственности девушки, и он вынужден был так спасать честь рода как настоящий мужчина и горец…
Я узнала об этом на следующий день, когда Мадину хоронили. На несколько дней перестала разговаривать: настолько мне стало страшно, но не за себя (почему-то за себя мне никогда не было страшно, будто я всегда знала, что смогу отстоять себя), а за всех девушек, которые живут в Чечне. Было очень больно осознавать, что их жизнь действительно принадлежит не им, и лишить ее могут даже не за их собственные «проступки», а за преступление, которое совершено по отношению к ним. После этого я поняла, что хочу бороться за них, за их жизни, такие же хрупкие, как жизнь цыпленка, который умер у меня в руках.
Начать надо было с себя. И в 22 года я успешно сбежала из дома, и теперь наконец могу сказать, что обрела свободу.
Я решила, что буду рассказывать на весь мир о тех чудовищных вещах, что происходят на моей родине: для этого я завела видеоблог, на котором в ближайшее время буду выкладывать видео о жизни женщин в Чечне и о всех тех девушках, которых жестоко убили втайне и чье имя было стерто из истории, чьи фотографии были сожжены, будто их никогда не существовало.
Я не имею права забывать.
Записала Асият Нурланова
DAPTAR 