В письмах выросших дочерей отцам, что публикуются на Даптаре, чаще всего можно встретить открытый, честный, а иногда и жесткий разговор с отцом, попытка проговорить больное, недосказанное. Но приходят и новые письма – такие, где в текст вторгается война. И отец, убитый в первую чеченскую, становится единственным, кому можно проговорить, прокричать, что вот она, война. Снова тут, но теперь уже ее не проклинают, а приветствуют.
– Я помню день, когда ты вернулся домой лысым. Мой любимый Увид – ты не разрешал называть себя папой – вдруг стал таким некрасивым. Я была сильно разочарована и думала, что больше тебя не люблю.
А еще я помню, что ты очень мной гордился. У нас принято стыдиться своих детей, не брать их на руки и не ласкать на людях, но ты своих чувств никогда не скрывал. Мама рассказывала, что однажды ты проезжал по улице и остановился, чтобы посмотреть на стоящую там маленькую девочку. Вышел из машины, поглядел на нее в течение нескольких секунд, а потом сел обратно: «Я хотел убедиться в том, что она не такая красивая, как наша дочь».
Ты действительно считал, что в моем лице тебе дарован величайший подарок во Вселенной. Я не помню почти ничего из твоих фраз, но мама вспоминает, что ты всегда говорил, что отдашь меня замуж только за того, кто прилетит за мной на вертолете.
Вскоре рядом с нашим домом действительно закружился вертолет. А потом еще один и еще. А потом самолеты – бомбардировщики и разведчики. Разницу между ними знает каждый чеченский ребенок девяностых. Она – в звуке. У одного свист, а у второго – гул. А когда где-то сбрасывают бомбы, ты узнаешь это по характерному шуму. Как будто в фургоне грузовика дрожат листы деревянной фанеры – в те годы это был главный отделочный материал в наших домах.
Все эти подробности я узнала во время второй чеченской войны. Когда началась первая, мне было четыре года. Я не помню, прощалась ли с тобой, что ты мне говорил. Ты вывез нас всех в село, куда война не добралась, а сам решил остаться дома. Чтобы никто – и даже ты сам – не подумал, что ты испугался.
Ты приезжал проведать нас и привез два сникерса. Детей в доме, где мы ютились, было много, и чтобы мы могли бы хотя бы ощутить вкус шоколадки, мама поделила ее между тремя-четырьмя из нас на несколько небольших кусков.
Дальше все перематывается на несколько недель вперед. Помню зиму, деревянные скамейки во дворе у старшего дяди, и много незнакомых людей. «Мама, что случилось?» – растерянно спрашиваю я. Я услышала фразу: «Увид умер». И ничего не ощутила. Меня больше беспокоили те, кто лез обниматься и целовать. У женщин были мокрые от слез лица, от них плохо пахло. Я была воспитанной девочкой, поэтому вежливо терпела все, что они делали. И еще мне хотелось знать, что такое «умер».
Чуть позже я узнаю, что умер – это значит ушел навсегда, увижу, каким бывает дом, в который попала бомба, и навсегда запомню, что самолеты убивают людей. Даже сейчас слово «летчик» для меня значит убийца. Десятилетия спустя я начну ненавидеть российские сериалы о войне, где солдаты показаны бравыми ребятами, воюющими за мир и справедливость и убивающими только плохих людей. Что плохого им сделал мой отец, который сидел в своем доме? Что такого им сделала я, чтобы у меня его отобрать?
Мне кажется, вместе с твоим уходом у меня закончилось детство. Мама все время беспокоилась о деньгах, о том, как мы будем жить дальше, как восстановить разрушенный бомбежкой дом. А мои хотелки и желания уже ни для кого не были приоритетом. Никто не срывался с места, услышав о том, что я хочу новую игрушку и не искал вместе со мной по городу маленького пластмассового Микки Мауса. Никто и не обязан был, чего уж там.
Когда девочка растет без отца, она не понимает, что ее могут любить просто так, просто потому, что она есть. Потому что в ее памяти не отложилась отцовская забота. Она думает, что должна эту любовь заслужить. Примерным поведением, хорошими отметками, послушностью и исполнительностью. И кажется в этой погоне за чужим одобрением и желанием доказать всем на свете (даже моему мужу), что я чего-то стою, я совсем потеряла себя. Стала той, кого точно не будут стыдиться, а поставят на стульчик, чтобы девочка прочитала гостям стихотворение.
Да, где-то в глубине моей души до сих пор есть остатки смутных воспоминаний о тебе, но много ли их сохранится? Жаль, что нет горячих клавиш ctrl+s для образов из детства. Моя память предательски заполнялась новыми воспоминаниями, а все картинки из головы, связанные с тобой, потихоньку блекли, таяли и растворялись в прошлом. Иногда мне даже казалось, что ты сказочный персонаж, которого придумали взрослые, чтобы как-то меня утешить.
Тебя у меня отняли. Не только физического папу, но даже твой голос, жесты, мимику. Жаль, что тогда у нас не было камеры, чтобы записать хотя бы кусочек видео с тобой. Мне бы хватило несколько секунд.
Мне достались от тебя костлявые руки, длинные пальцы, брови, моя любимая фамилия и отчество. Для меня это как семейный герб, который я ношу с гордо поднятой головой. И еще жестикуляция. Удивительно, правда? Я даже не помню тебя, а активно шевелю руками, как ты.
Знаешь, о чем я думала еще в те годы, когда после очередного теракта в России из каждого утюга лилась злость в адрес чеченцев как этноса? «Получается, по той же логике я должна ненавидеть русских, ведь именно русский летчик скинул бомбу на дом, в котором ты находился в тот самый день». Но у меня, маленькой девочки, хватило ума не проецировать личную злость на всю нацию.
Знаешь, что я чувствую сейчас, когда чеченцы бок о бок с солдатами российской армии творят то, что когда-то те творили на нашей земле? Словно тебя убивают заново. Но не абстрактный летчик в истребителе, а свои же. Мальчик, с которым ты училась в одном классе и который пошел добровольцем в зону проведения СВО (специальная военная операция – так в РФ называют войну против Украины – прим. Даптара). Мага из соседнего дома. Дальний родственник, который был заядлым наркоманом, но попал в пыточную одного из ОВД и согласился отправиться с оружием на чужую землю, лишь бы не терпеть их издевательства. Все те люди, которые прятались в подвалах, которые наполнялись ненавистью к парням в военной форме, сейчас – с ними. Им что, отрезали память?
Неужели они совершенно ничего не помнят? Или этот вирус Z настолько страшный, что с молниеносной скоростью уничтожает в человеке личность и превращает его в манкурта?
У них ведь тоже умерли родные люди. Неужели они с ними мысленно не говорят?
Разве не очевидно, что ни один украинец не сделал им ничего плохо. Это не «укрофашисты» приходили с кровопролитной войной на их землю, это не Украина стерла с лица земли их города и села, это не Украина навесила на них позорный ярлык бандитов и террористов, а теперь старается замазать все свои преступления наспех отстроенными мечетями и высотками и бесконечными денежными потоками в карман ею же поставленного марионеточного тирана.
Как можно настолько все забыть? Как можно не уметь сопоставлять очевидные вещи? Когда я вижу таких людей, я испытываю жгучий стыд перед теми, кто погиб тогда. Но еще и завидую вам. Вы не ведали такого позора.
DAPTAR 