Сейчас даже не вспомнить, когда именно это место сделалось одним из тех, куда, чуть ли не в обязательном порядке, ведут приехавших в гости близких друзей, столичных и зарубежных журналистов. Кажется, лет шесть, а может быть, и все десять назад. Но в какой-то момент прочно закрепилось в сознании, если гость напоен-накормлен, если его уже поводили по музеям, подняли на Тарки, а он, неугомонный, настаивает на том, чтоб ему показали настоящую «немузейную» Махачкалу и её людей, то нужно тащить его в мастерскую к Шамхалу.
В определённые дни (не стану говорить, в какие именно) по вечерам там собираются люди. Разные люди. Иногда со взглядами диаметрально противоположными. Если на протяжении полугода приходить туда и, сев в уголок, внимательно слушать, смотреть и записывать всё происходящее, то получится удивительная книга, по которой можно было бы изучать и наше время, и наш город. Только некому пока записать. Только отдельные истории порой разлетаются, передаются от одного к другому, обрастая фантастическими деталями. Тут шьются не только пиджаки, брюки и рубашки. В некотором смысле, тут шьётся городская мифология, городские легенды.
Так и было задумано, — говорит Шамхал, — я с самого начала это помещение рассматривал не только как место для работы, но и как что-то типа гостевой комнаты. Знаешь, такие в горах бывают, в сёлах наших. Я себе примерно представлял, как всё должно быть, поручил народу, да они забухали, закайфовали, ничего не сделали. Тогда мы с братьями и сестрой моей сами взялись…
Вот тут, гляди, у нас Опорный столб. Такой в каждом горском доме стоял, а рядом очаг. Я из селения Худуц, у нас такие столбы обычно круглые, дома у нас тоже круглый был. Если попадётся тебе книга Мовчана «Старый аварский дом», обязательно купи или хотя бы полистай — там рисунки, такие же столбы разных типов. Я её посмотрел, рисунки эти посмотрел, и решил здесь, в мастерской, сделать. Попросил Закарью (Закарья Закарьяев — художник, материал о нём мы уже публиковали в рубрике «Мастерская». – Ред.), он сделал. Понятно, что этот столб не из дерева, но Зак постарался, чтоб было похоже. Для меня он очень важен, его можно понимать, как родовое дерево, а можно, как древо жизни. Но в любом случае, это основа, начало начал, с него начинается жизнь горского традиционного дома, и вокруг него она вертится. И мне хотелось самому не забывать, и чтоб все, кто приходит, тоже помнили — это не просто мастерская, это мастерская горца…
Во мне до сих пор какая-то неутолённая тоска по горам, да ты и сама знаешь. Хотя жили мы в городе, я каждые каникулы в селе проводил; у нас село обрядовое, весёлое, и каждый предмет, что меня с горами, с этой жизнью связывает, мне дорог. Вот тут на стене у меня тарелки, я их из села привёз, они висели в кунацкой. Это старые, кузнецовского фарфора тарелки, бабушкины. Странно так — её семью раскулачили в 20-х, кто-то погиб, кто-то без вести пропал, сильные мужчины, женщины. А тарелки, такие хрупкие — уцелели. Те, что рядом с ними, — это я уже из поездок привозил, из Стамбула, из Флоренции вёз, из Иордании…
Тут у нас курилка, курительная комната. Иногда тут народа больше бывает, чем в самой мастерской. Спорят, болтают или вот сейшн устраивают. Всю жизнь я мечтал научиться играть на каком-нибудь инструменте, но, видимо, не судьба. Зато друзья играют. Рустам Сахаватов, Мурад Испанец… Правда, клавиши у пианино рассохлись, это уже третий по счёту инструмент, из предыдущего вот инсталляцию сделали. Мне хорошо, когда друзья рядом. Что за дом, если в нём нет гостя? Где бы мы ни жили: в селе, или в городе — наш дом всегда был полон гостей. Отец так поставил, он любил так жить, и считал это правильным. Когда родители перебрались в Дербент, у нас, наверное, весь Дахадаевский район жил. Многие русского языка не знали, отец им помогал, переводил.
Ну и вот так получилось, что всё гостям, а детям (нас шестеро было) уроки учить негде. Так что я с 1-го класса жил по интернатам — в Краснодаре, Астрахани, потом в Избербаше. Совсем не жалею, это были хорошие интернаты, но главное, там я спасался от помидоров. У нас же был огород. А в Дербенте с водой плохо, за 4 километра ходить приходилось, а потом назад тяжеленные вёдра тащить, чтоб огород поливать, чтоб помидоры эти не высохли! Я их ненавижу до сих пор!..
Иногда какая-то вещь, случайный предмет попадается на глаза и напоминает о чём-то или о ком-то. У меня друг был, Хасбулат Юсупов, выходец из Харбука, заслуженный художник СССР. Он не только художник, он ещё и человек был Заслуженный. Сгорел от рака за год-полтора. Думаю, потому, что пришлось писать не то, что хотелось, а чьи-то рожи для денег. Мерзкие рожи, а он был большой художник! Его похоронили в Новом Хушете. Мы возвращались с кладбища, по дороге я увидел вот эту верблюжью колючку. Она была как привет от друга, как напоминание о нём и его жизни. Забрал с собой. А вот эти башмаки, что рядом — это я из нашего села привёз. Мой дед такие же носил. Они были лучше, чем кирза…
Их смазывали жиром курдючным, внутрь солому клали, а сверху обмотки. Универсальная обувь для горца. Не промокает, ногу не натирает, тепло держит. А между башмаками и верблюжьей колючкой — работа Асада (Асад Гаджиев — художник, материал о нём мы печатали в рубрике «Мастерская». — Ред.), очень редкая для него работа. Он же такой — «Горы-горцы не моё. Не буду рисовать!», а тут вдруг кавказские аульские мотивы. Ну и папаха тут же — как без неё? Мне её ещё в 1999 году подарил Зургалов, фотограф наш известный. Смотри, у неё и внутри тоже ворс, а не какая-то тряпичная подкладка, это настоящая чабанская папаха. Я её в свои первые выезды с коллекциями обязательно брал…
С этой комнатой, наверное, ничего объяснять не нужно, да? Солярные знаки, лабиринты, у нас в горах много такого на камнях, на скалах выбито. Это преступление, когда такие рисунки неумные люди уничтожают. Это же тот культурный слой, на котором наши отцы и деды выросли, которым мы пропитались! Когда с человеком из диаспоры встречаешься, — он же родины не видел, не знает и так бережно всё сохраняет, каждую мелочь, — то стыдно становится. В той же Иордании я слушал их и стыдился, что мы все так бездумно теряем…
В мастерской Шамхала трудно думать о потерянном. Скорее, наоборот, тут переизбыток предметов, которые хочется вертеть в руках, пристально разглядывая. Деревянная птичья семья от Закарьи Закарьяева, его же работы Рыба, с чешуёй из монеток; балхарские ослики, расписанные белой глиной; рулоны ткани; крутящийся дервиш — небольшая статуэтка, сувенир из Турции; катушки разноцветных ниток — такие нарядные, будто тоже сувенирные; картины друзей на стенах, кованые вешалки, черкеска, гирлянда из крохотных керамических кувшинчиков; притихшие швейные машинки, похожие на небольшое отважное войско… Всё это будто фрагменты, из которых можно сложить цельную картину. Или новый мир. Такой, где будет место и древнему, и современному, где не придётся тосковать по утраченному. Потому что всё, что нужно, всё, что согревает сердце и длит память, — уже с тобой.
Светлана Анохина,
Фото: Айдемир Даганов и Расул Кадиев
DAPTAR 