Алёна уехала в Москву в четырнадцать, окончила Строгановку, затем перебралась в Прагу, очень любит Барселону, два месяца провела в Китае, объездила всю Европу, была ведущим дизайнером в компании Podium, успела попробовать себя в качестве эксперта по русской живописи для аукциона Sotheby’s,   а через 17 лет вернулась в Дагестан.   Она знает несколько иностранных языков, руководит конструкторским бюро и разрабатывает проекты нефтеперерабатывающих заводов, но как только появляется возможность, собирает людей, сажает их в свою машину и едет за город. А потом появляются эти снимки.

В Instagram на её страничке @alenasollo_photo_etno_dag  ничего нет от Европы, и даже от городской цивилизации.  Там древние камни, хмурые рассветы, заброшенные сёла, пучки чеснока, только что вырванного из грядки, кувшины с узким лебединым горлом…  А ещё люди. Мужчины в черкесках и папахах, женщины в нарядах, которые уже давно никто не носит, точнее: никто никогда не носил.  Кто она, Алёна Солло, откуда у неё такие костюмы и украшения, для чего она делает эти фотографии, и при чём тут Бавария?

Я людей лучше чувствую через пустоту

— Меня удивили твои фото. Как я понимаю, это совсем не историческая реконструкция традиционного костюма, где нужна точность деталей. Тут скорее общий образ, тоска о гармоничном, упорядоченном, неторопливом   мире, что существует вне времени и географии, где есть только человек, красота и горы. О мире, где тепло сердцу.

— Может быть… Я даже вспомнить не могу, откуда всё это взялось. Просто в какой-то момент что-то всколыхнулось и вдруг вылилось в любовь к кувшинам. У меня весь дом в кувшинах. Я их с детства собираю, лет с десяти, больше люблю металл, но есть и глиняные, всякие есть.  Что-то покупала, что-то дарили. А сравнительно недавно шла и увидела на месте разрушенного дома в груде строительного мусора какой-то угол блестящий. Люди, наверное, удивлялись: прилично одетая женщина лазает по мусору, что-то раскапывает. Так докопалась же! Оказалось — сундук. Большой, старый. Вызвала машину, грузчиков, они мне его и довезли, дома уже почистила, подреставрировала, и такой красавец получился! У нас даже дом в таком стиле выстроен, чтобы всю эту красоту правильно показать: где-то подсветка, где-то ещё что. И вот в этой декоративности нашей, дагестанской,  я и живу.

— Но ты сама не дагестанка, нет? Этот вопрос вообще-то должен был быть первым, наш традиционный вопрос — «ты кто по нации?».

— У нас в семье как-то все по любви выходили-женились. И почти каждый брак — это прибавление новой крови, нового этноса.  К примеру, дедушка с папиной стороны — бутринец, родом из села Бутри, жену из Украины привёз себе, украинку красивую.  И вот мой папа — наполовину даргинец, наполовину украинец — женился на моей маме. А она наполовину грузинка у меня, наполовину казачка. Кем мне себя считать? Никем. И всеми сразу. Но к Дагестану, кажется, сейчас меня тянет больше. В детстве я много времени проводила у дедушки. Он такой достойный был, красивый, породистый, в папахе. Горец такой, но при этом интеллигент. И он с нами, со всеми мелкими, кто вокруг бегал, разговаривал по-даргински. С возрастом мы язык совсем забыли, конечно. Но что-то, наверное, во мне осталось. Не сам язык, не слова, а будто бы эхо его мелодии.

— Так и то, что ты показываешь через фото, это тоже эхо. Эхо смешавшихся кавказских языков, детских впечатлений, историй, таких зыбких, будто зимним вечером ты, совсем ещё кроха, дремлешь, уложив голову на бабушкины колени, а она, поглаживая тебя по волосам, рассказывает, рассказывает… 

Алёна кивает и молчит. У неё мученическое лицо, Алёне не хочется давать интервью, еле удалось уговорить. 

— Мне легче жить, когда обо мне мало знают, — говорит она, — легче общаться. Когда человеку становятся известны разные детали моей жизни, моей биографии, он начинает думать, что понимает: кто я, чего хочу.  А на самом деле строит стену, через которую мне не пробиться. И мне потом сложно с ним. Я предпочитаю, чтоб была пустота. Я через неё лучше людей чувствую, когда они обо мне ничего не знают.

— Хорошо, — обещаю я, — ничего слишком личного давать не будем. Но ведь про Строгановку можно, да? Ты же получается, какой-то прямо вундеркинд! Сколько тебе было лет, говоришь?»

— В наш худграф поступила, когда мне было 13 лет, — школу экстерном окончила и поступила. А через год сдала экзамены в Московскую государственную художественно-промышленную академию имени Строганова, и меня зачислили сразу на второй курс. Это было отделение декоративно-прикладного искусства и дизайна. Мы занимались преимущественно керамикой, через керамику все сложные темы —  интерьерные, не интерьерные, даже садово-парковые — прошли. Всё   своими руками делаешь, вписываешь,   что и куда надо, — очень круто получалось. Из всей группы до выпуска дошли всего 5 человек, я среди них самая маленькая была. Тогда и появилось моё прозвище — Алёна Соло.  Я держалась наособицу: если давалось задание, все разбивались на группки, а я работала одна.  Кстати, мне очень нравилась Строгановка, прямо всё нравилось — «от» и «до». В нас буквально впихивали всё, что можно, в мощной такой концентрации, а   ещё повезло застать старых профессоров. Фрагмент моей дипломной работы до сих пор стоит во дворе училища. Тема была «минималистический интерьер», я с ней легко справилась, но хотелось чего-то фантастического. И вот в полу я сделала стекло, а под ним огромные рельефные керамические кубы 60 на 60, похожие на археологические раскопы.

— Вроде как там, внизу, под ногами, как цветок  растёт сама история? И нас от неё только хрупкое стекло отделяет, да? Ну вот видишь, напророчила ты себе. Слушай, что хочу сказать… Ты совершенно не похожа на человека, который  работает с керамикой. Я видела людей, что занимаются профессиональной лепкой. У них мощные руки…

— Особенно у гончаров, у них  широкие такие запястья…

— А ты видела, как наши балхарки лепят кувшины? Будто до изобретения гончарного круга. Я вот когда в первый раз попала в Балхар, вдруг прозрела, поняла, что они растят свои кувшины, ленту за лентой укладывают. И ведь всё ровно ложится, не кособоко. Как так получается? 

— Тут главное угол задать лентой и дальше его выдерживаешь, выкручиваешь дугу  правильно.

— И в своей, так сказать, карьере ты тоже верно заложила дугу?   Как-то очень гладко и очень круто всё складывается: из Махачкалы — в Москву, оттуда — в Прагу; и всё это в возрасте, когда твои сверстники выклянчивают у родителей деньги на айфон и переживают, как сдать зачёты.

— Ну, я тоже не совсем самостоятельная, мама со мной сначала в Москву поехала, затем в Чехию. Там было интересно, столько архитектурных памятников, исторических зданий XV ещё века. Реставрация, разработка интерьеров. В Карловых Варах в основном были   гостиницы старые, в Праге здания старинные; там, предположим, магазинчик какой-то устроили, ты берёшь и полностью его реставрируешь. С Чехией смешно вышло, мама получила гражданство, а я нет. Но в Дагестан я вернулась не поэтому. Папа уже в возрасте был, за ним нужен был присмотр. Я приехала, и мы хорошо 4 года прожили. Год как его не стало. И вот отец умер, у меня стресс, надо из этого состояния как-то выйти. Решила отвлечь себя от всего тяжёлого, что в моей жизни происходило. А чем отвлечь? Поначалу я просто составляла натюрморты из кувшинов, что стоят у нас по всему дому, и фотографировала их. Тут появился Инстаграм, я стала выкладывать картинки там.

А потом кувшины потребовали девушек

— Но одних кувшинов оказалось мало, и они…

— …потребовали девушек. Но сначала я стала искать костюмы. И тут конфуз. Те, что были доступны, оказались такие… декоративные слишком. Там всё избыточно и грубовато — для сцены, чтоб из зрительного зала смотрелось  красиво. Пришлось шить самой. Что-то нашлось дома, я ведь постоянно шью. Потом на рынке, что возле вокзала, купила самые дешёвые ткани. Искала натуральные — лён, ситец, — они ведь смотрятся совсем по-другому.  Сегодня у меня платьев штук 7–8, но они, так сказать, фоновые. Если не хватает цветовых акцентов (а это для меня очень важно, хочется, чтоб каждая фотография по цвету была гармонична), то докупаю новые платки. Отдельно делаю украшения, пояса. Покупать подлинные, старинные — безумно дорого. Так что я придумала, как этот вопрос обойти, придумала свою технологию и за два-три часа могу собрать костюм со всеми этими металлическими штучками.

— О, я как раз на них просто зациклилась! Голову ломала, откуда такие, где взяла, к какой культуре они принадлежат? 

— Ну, это сознательное решение. Можно было просто скопировать, повторить, но мне это показалось неинтересным, и я нашла очень простой выход. Если бы кто видел, как и из чего я их делаю!

— Погоди, ты чего смеёшься, хочешь сказать, что вся эта красота из разной чепухи?

— Технология моя, и я секрет открывать не стану, но самой очень нравится — изящное такое решение, и главное, всё подряд в ход идёт. Сложность в другом. В людях. Я же их как собираю, просто в инстаграме пишу,  предлагаю, мол, у меня  фотосессия, кто  хочет?   Люди охотно откликаются, как правило, молодые девочки, женщины. Но я же не просто хочу сфотографировать костюм   на девочке симпатичной,  я хочу, чтобы было наше лицо, с нашими чертами, яркое лицо.

Но такие девочки  стесняются, они себя не любят, не любят свои носы, глаза, брови. И взрослые женщины стесняются своих морщинок, того, что щёки уже не такие упругие. А я ведь прошу ещё, чтоб на фотосет они приходили без косметики. Современные хайлайтеры на фоне старинных костюмов — для меня это диссонанс полный. Некоторые этого не понимают, сопротивляются, другие, наоборот, говорят это та-а-а-а-к круто! В основном все заняты делами, выделяют часа три на всё про всё. Поэтому далеко я не еду, везу в предгорье — рядом с Махачкалой много красивых мест. Мне ведь больше нравится межсезонье, осень или ранняя весна. Так что обязательно термосы с чаем беру, важно, чтобы девочки не замёрзли. Иногда так холодно бывает, что под костюмы обязательно нужно поддеть тёплые гамаши, водолазки. Ну и если дождь или грязь, везу ещё и галоши, их мы надеваем на джурабки.

— Понимаешь, они у тебя всё равно там красивенькие. Чистые платки, чистая одежда, даже грязь смотрится декоративной, не пачкающей.

— Мне многие говорят, почему ты костюмы не заюзываешь до такого состояния, чтобы уже смотрелись абсолютно натурально. Не знаю, нужно ли это… Я же леплю Образ, а не имитирую подлинность.

— Мне рассказывали, как ты снимаешь. Говорили: выкладывается полностью, взбирается на какие-то камни, лежит на животе, ищет нужный ракурс. Я восхитилась. Но тут же у меня возник вопрос. Ты тратишь на съёмки много сил и денег. Твоя машина, твои костюмы, твои цацки, сделанные по твоей же технологии, твоя работа с моделями и камерой… А на выходе что? Фоточки в инстаграме? Ты не обижайся, если вопрос прозвучал резковато, но мне хочется понять.

— Нет, я не обижаюсь. Мне то же самое в семье говорят: зачем тебе это надо? Я не знаю, зачем.  Но знаю, что мне надо. Вот мы все хаем Дагестан, ругаем его, ругаем, ругаем. Но есть у меня  теория такая, если бы каждый человек делал хорошо хотя бы одно дело, всё было бы замечательно. Пекарь бы пёк прекрасный хлеб; садовник любил и растил свой сад; строитель строил, но бережно, думая о той земле, где он строит. Но мы не любим свою землю, не любим и свою культуру. Я человек, который не может спокойно сидеть, он всё время что-то хочет. Но хочет тихо и сам от себя. И я вижу, что тут могу, могу вложить свои средства, что-то восстановить, сохранить, зафиксировать. Объездив полмира, побывав в разных странах от Китая до Марокко, я стала ясно понимать, насколько у нас уникальный  кусочек земли, какой насыщенный культурный этнический пласт. И как быстро мы это разнообразие теряем. Мы всё забыли.  Но я люблю всё это, хочу как-то сохранить, хотя бы просто в интернет-пространстве. Чтобы человек знал — вот тут я могу найти многое по нужной теме.

— Ты фото даже не подписываешь. Но разворуют же, растащат и выдадут за своё!

— Замечательно, для этого и было сделано. Мне не жалко вообще. Наоборот. Многие мне пишут, вот мы видели твои фотографии там-то…  Да ничего страшного, пусть! Если вы любите Дагестан, Кавказ, если нравится вам — смотрите, забирайте себе, показывайте другим!

Кому носить чохто с рогами

— При всей симпатии к идее, я очень скептически отношусь к попыткам создать такое этно-гетто для радости туристов. Да и невозможно такое, думаю.

— Не согласна. Объясню. Германия простой пример. Маленькие городки Баварии живут своей современной жизнью, очень продвинутой, технологичной, современной. Но при этом там сохраняют свои какие-то местные фабрички. Почему там сыр вкусный такой или пиво? Потому что они эту технологию сохранили. Ну и какая-то часть населения совершенно спокойно живёт в своих баварских костюмах. Носит их как повседневную одежду. Не вся деревня, но 5–7 семей обязательно. Меня это резануло — а мы? А почему у нас такого нет?

— Это неудобно. Куда класть мобильник, к примеру?

— У них всё продумано.

— Алёна! У них и жизнь продумана, а у нас во многих селениях газа нет до сих пор, водопровода! И главное — их не государство заставило, не односельчане затуркали за «не такую одежду», они сами так решили, понимаешь разницу?

— Может быть — я не люблю спорить. Но мы потеряли культуру. Это даже по танцам заметно. Я же танцевала в «Лезгинке» в младшей группе, с 6-ти до 13-ти лет, вернулась и вижу на свадьбах, что рисунок танца меняется. Я иногда подумываю о проекте для начальных школ, чтобы через него шло ознакомление с культурой Дагестана, культурой его этносов. Немного сказочный, мультяшный, но содержательный. Чтоб ребёнок читал и понимал: кто он и что он. Я просто такие штуки видела в Европе, в музеях продаются книжки. В принципе, я хорошо понимаю, как это делать, как систематизировать, какие важные акценты вывести и как потом  визуализировать.

Тут, правда, огромная работа и с музейщиками, и с этнографами, но я собираю книги, нахожу людей. И любуюсь, конечно же.  Культура она же очень гармоничная вещь, следует из одного к другому логично, последовательно. Тот же платок — это оберег, защита женщины от взглядов. Когда в платке ходишь, у тебя  голова хочешь не хочешь, но склоняется. И это, в свою очередь, влияет на психологию. Платок это смиренность.

 — Ты хочешь, чтобы мне, феминистке, это нравилось, да?  Ответь! Нет, ты чувствуешь мою свирепость?

— Я спокойно ко всему отношусь, даже чужую свирепость уважаю — интересно другое мнение, особенно, когда оно такое яркое. Но я из чего исхожу? Вот мы выросли и не знаем свои адаты. Был у меня красивый дедушка в папахе, я знала, что при нём надо вот так себя вести. Но мы его рано потеряли, мало, что усвоилось. И сейчас мне трудно рассказать своим сыновьям о тех правилах, по которым жил их дед, их прадед. Вот у меня с другом прямо война, он меня всё время поправляет, осаживает, говорит: ты «европейка», ничего не знаешь, смотри, старший зашёл, а ты не встала! Мне очень некомфортно. Не потому, что хочу стать дагестанской дагестанкой, а просто думаю, если ты сейчас в этой культуре, то нужно просто знать, когда вставать, как вставать, как здороваться и прощаться. Не все, конечно, правила нужно брать на вооружение, но знать их надо.

— Задам провокационный вопрос — а зачем? 

— Чтобы знать. Чтобы быть образованным человеком, в конце концов.  У меня с мамой недавно был спор, у неё подруга живёт в Германии, растит таких же мальчиков, как у меня. Мальчики перестали учиться, ушли в компьютерные игры. Мама у меня хорошо образованный интеллигентный человек, и она мне говорит: в принципе можно же и так прожить. Я никак не могу согласиться, это же ограниченность такая. Ты как в сосуде: узнаешь больше — сосуд разбиваешь, себя расширяешь, разве не так? Мои дети в свои 7 и 12 лет прочли больше, чем я в их годы, — они читают запоем. Читают с утра до вечера. Уже сейчас знают больше меня, если чего-то не знают, тогда уже лезут в интернет. Они, кстати, сами  в фотосессиях участвуют, им интересно. Когда видят, что мама костюмы шьёт, не отвлекают, не трогают, даже помогают.

У Алёны прекрасный дом, большой, просторный, в несколько этажей. Проектировала она, строил папа, управились в рекордные сроки, месяцев за восемь. Стиль так просто и не определишь, но в него органично вписываются и сундук, найденный на свалке, и кувшины с тазами, и биллиардный стол, и камин. На втором этаже картина. Она незаконченная: намечена каменная кладка стен, узкая аульская улочка, ведущая к годекану, где сидят… Лица и фигуры сидящих не прорисованы, это белые силуэты. Предполагалось, что эта работа будет подарком папе, что на годекане усядется он сам и его друзья — весёлые, шумные, ещё недавно заполнявшие весь дом своими голосами. Но не стало папы, и тронуть работу уже нельзя, неправильно её трогать.   

В одной из комнат порожек — Алёна объясняет, строили не на пустом месте, там уже был домик небольшой, оттого и перепад уровней. У меня странное ощущение, что и само представление о Дагестане, и свою жизнь в нём Алёна выстраивает вокруг маленького старого дома. И дай Бог, чтоб стены его оказались крепки, чтоб не подвёл, не рухнул. Потому как такая нежность и чистота, такая вера и готовность полюбить безоглядно должны вознаграждаться.

Алёна сетует, нужно делать новые костюмы, да времени свободного почти нет, а ещё очень хочется смастерить рогатое чохто. Как у горянок из Ботлиха. Но сложно найти девушку, которая согласится с этими рогами, — упрямятся, говорят: «Это же ужасный костюм, я не хочу!». Не бойся, отвечаю, поверь, обязательно найдётся. Обязательно.

Светлана Анохина