Женщины в статусе беженок в Европе подвергаются большему давлению со стороны мужчин, нежели у себя на родине. Долгожданное «освобождение» от политического или гуманитарного гнета дома, оборачивается еще большим ярмом в свободных странах. 

Хеда

…В центре приема беженцев одной из скандинавских столиц в маленькой комнатке живет чеченка Хеда с мужем и четырьмя детьми: младшему два года, старшему – десять лет. Три железные двухъярусные кровати, больше похожие на армейские, и два стула – вся обстановка жилища. Больше в комнату ничего не влезет. Одежду дети сваливают в углу, так как маленькие железные шкафчики у входа неудобные и тесные. Одеваться им приходится в коридоре, перед дверью в комнату.

Часто они играют тут же, на полу. Когда тепло – идут на парковку у входа в центр.

У меня много свободного времени, я тоже живу в этом центре, жду, когда рассмотрят мой запрос, а пока наблюдаю за Хедой и ее семьей. Чем-то она меня заинтересовала, может быть, тем, что всегда улыбается, но что-то не так с ее улыбкой.

Я поначалу не мог понять: в городе полно прекрасных парков, детских площадок, набережных, почему дети играют на асфальте между припаркованных машин. Даже, помню, испытывал что-то типа досады и злости на их мать: чего она их никуда не водит? А потом поглядел пристальнее и понял: у нее просто нет на это времени. Она занята обслуживанием мужа и поиском любой общественной работы, за которую можно получить что-то для семьи.

Завтрак проходит в общей столовой. Я уже знаю, что будет. Сейчас в столовую придет муж Хеды и, пройдя мимо всех, стоящих в очереди на раздачу, пойдет занимать самый удобный стол в зале. С хорошим видом за окном. Затем, облепленная детьми, в зал прибежит Хеда, рассадит всех по местам, быстро придумает каждому из детей занятие: этому – телефон, тому – планшет, девочке – блокнот с карандашами, самому маленькому – чупа-чупс, как раз хватит по времени. Все рассчитано. Затем она сбегает и узнает, чем сегодня кормят. Прибежит к мужу и уточнит, что он больше хочет, что будет пить – сок? кофе? с молоком? – и займет очередь.

Ну, вы же знаете, как у нас на Кавказе, ну, это же женская работа, да и не умеет он!

Пока не подошла ее очередь, Хеда еще пару раз успеет сбегать к столу к детям: кому-то куртку поправить, у другого реклама в телефоне вылезла… Затем Хеда снова убежит в очередь: предстоит сложный процесс — набрать еды во все 6 тарелок, ничего не перепутать и ничего не забыть. Мужу – вот это, детям одному – вот это, второму – вот это…

Муж, разглядывающий заоконный пейзаж, может активизироваться, но только для того, чтобы крикнуть: «Хеда, белый хлеб не бери, возьми черного!»

Команда услышана, выполняется. Хеда выкладывает с подносов часть белого хлеба, набирает черный. Настроение у него сегодня такое, на черный хлеб. Хорошо, сразу сказал, чтоб потом не бегать.

Очередной цирковой трюк: располагая подносы вдоль всех поверхностей рук, на локтях и предплечьях, Хеда переносит всю еду на стол. Все в столовой восхищаются. Особенно мужчины. Особенно кавказцы. Вот это жена!

Затем начинается процесс кормления. Муж Хеды степенно жует, все так же глядя в окно, и периодически что-то спрашивая у Хеды для «поддержания беседы». Хеда сама почти не садится, перехватывает кусок другой, кормит детей, бегая вокруг стола, отвечает мужу, «поддерживая беседу». Тот немного раздосадован: Хеда отвечает односложно и не так развернуто, как ему хотелось. Дети занимают много внимания.

Муж поел. Встал. Потянулся. Поковырял в зубах. Пошел в свою комнату.

Дети поели мало, им уже все это не интересно, начинают баловаться и капризничать. Хеда придумывает всяческие «заинтересовалки», чтобы детишки еще поели. Уговоры, что нужно поесть, что обед еще не скоро, они пропускают мимо ушей. Они знают: если надо будет – мама еду найдет. Папе же она находит.

Завтрак окончен. Хеда убирает посуду и, облепившись детьми, утаскивает их, как гирлянду, в свою комнату. Мужу предстоит нешуточное испытание: около получаса самому сидеть с детьми. Если тепло, он выведет их на улицу. Недалеко. На автостоянку. Чтобы они были в поле зрения, пока он покуривает с друзьями. Он – заботливый отец. Ну в самом деле, не вести же их в парк на прекрасную детскую площадку. Туда еще идти надо. Целых пять минут. И вдруг жена быстро освободится — она же по детям скучать будет. Он заботливый муж.

Эта картинка «семейной идиллии», генерируемая самими женщинами, рассыпается.

А у Хеды после обеда начинается «полуофициальный криминал». Соискателям убежища объявили, что сотрудникам столовой после приема пищи нужна помощь: столы расставить, протереть, стулья поднять, полы помыть, мусор вынести.

Составлен график. Но, если ты не хочешь убирать, можешь не волноваться, за тебя все сделают. Та же Хеда. Почему она, мать четверых детей берет на себя дополнительную работу, я сначала не понимал. Потом понял.

Дело в том, что сердобольные сотрудники столовой отдают оставшуюся еду «уборщикам». Котлеты, фрукты, всякое. Это неофициально. Предполагается, что, закончив уборку, люди сядут и перекусят, как бы дополнительно. На самом деле едят не все. Хеда и еще несколько женщин кладут свою долю в пакеты. Но вынос продуктов из столовой запрещен, на выходе стоит охранник. И женщины засовывают свою продуктовую «контрабанду» в большие пакеты с мусором. Выносят из столовой, по дороге забрасывают еду к себе в комнаты и идут дальше к мусорным контейнерам.

Зато и детям еда и муж будет доволен.

Получасовой «отдых» на кухне закончен. Хеда забирает у мужа детей, и начинается ее ежедневное бэби-дежурство.

Муж тоже занят. Ему надо сходить покурить и поговорить с друзьями. Прогуляться по городу. Чтобы потом рассказать Хеде, в какой красивый город красивой страны он ее привез. А вечером он с друзьями посидит на лавочке за центром, глотнет пива или чего покрепче. Ему надо снять стресс. Жизнь у него сложная. Ох, уж эти женщины, опять жалуется, что заболела.

Иногда поздно вечером слышно, как муж кричит на Хеду на их языке. Саму Хеду не слышно. Может быть, она что-то и отвечает, но только очень тихо. А скорее всего, молчит. Она ни разу никому ни на что не пожаловалась. Она всегда старается улыбаться. И мне, кажется, этой вымученной улыбкой, она пытается замаскировать страх.

Как-то я не выдержал, и улучшив момент, когда Хеда была в столовой одна (муж уже ушел, а она отвела детей и мыла полы), все же решился с ней поговорить:

— Хеда, здравствуйте, опять работаете?

— Да, здравствуйте, работаем (улыбается, приветлива, говорит даже как бы с гордостью).

— А почему ваш муж никогда в столовой не убирает?

— Муж? Как? (вот тут замешательство, непонимание, затем даже страх, она оглядывается по сторонам, не слышал ли кто и сразу пытается перевести разговор в шутку) Ну, вы же знаете, как у нас на Кавказе, ну, это же женская работа, да и не умеет он!

— Ну, стулья поставить да полы помыть, думаю, он мог бы научиться?

— Да ладно вам, женщина лучше и быстрее все сделает, а он с детьми зато сидит (Хеда вдруг обнаруживает непорядок в другом конце зала и торопится туда, уходя от «опасного» разговора).

После этого случая Хеда стала меня бояться и избегать. Даже взглядом старается не встречаться.

Хеда не исключительный случай, таких только в нашем центре было много. Если «не включать мозг», то глядя на этих женщин с Кавказа, можно подумать, что они счастливы. Они улыбаются, они играют с детьми, они приветливы с посторонними, они добры и обходительны со своими мужьями.

Но когда вы начинаете присматриваться, эта картинка «семейной идиллии», генерируемая самими женщинами, рассыпается.

Эти улыбки скрывают страдания, эти веселые приветствия глушат боль и страх.

Эти шутливые разговоры скрывают ужас и отчаянье.

Только не все это видят.

Потому что не хотят видеть.

Потому что так удобней, проще и спокойней.

Бегство в несвободу

Казалось бы, главный шаг сделан, все тревоги остались там, на родине. Семье больше ничего не угрожает. Никто не вломится в дом среди ночи, никого не арестуют, не станут пытать, исчез постоянный страх, что любое неосторожное слово будет подхвачено и передано туда, где безглазый Некто решает твою судьбу. Можно вздохнуть полной грудью и жить по-новому, радостно и свободно в дружной счастливой семье.

Но очень часто все происходит с точностью до наоборот.

Женщины с Северного Кавказа, приехавшие в Европу со своими семьями в поисках убежища, часто оказываются в ситуации более сложной, чем дома. Они приезжают по разным причинам. Иногда это причины экономического характера, тогда решение об отъезде принимают оба супруга. А иногда это вынужденный шаг: к примеру, глава семейства попал в поле зрения спецслужб, нужно бежать и жене: как и полагается кавказской женщине, она обязана следовать за ним в чужую страну, хочет того или нет.

Как правило, даже те мужчины, что у себя на родине были довольно либеральны и предоставляли жене определенную свободу, в новой стране быстро меняются. Они обнаруживают, что их главенствующая роль вовсе не безусловна, что общество в целом патриархальную модель не поддерживает и не защищает. Поэтому они стараются укрепить ее внутри собственной семьи и часто делают это очень жестко.

Опасаясь, что жена усвоит «вредные идеи о равноправии» и «заразится этой их свободой» мужчины усиливают как психологическое, так и физическое давление на женщину. При этом прежние регуляторы поведения – общественное неодобрение или возможная реакция семьи жены – в новой реальности, как правило, отсутствуют.

Ситуация критическая и помочь ее разрешить могут только сами женщины, но им нужна помощь.

И если на родине у женщины есть хотя бы кому поплакаться, то на новом месте она оказывается практически в полной изоляции. Какие-то варианты социализации для нее малодоступны, поскольку кавказская женщина, воспитанная в традиционном духе, может выходить из дома только с разрешения мужа и только для того, чтоб прокормить семью.

Если противоречить мужу, то он может и «выгнать». А одной в чужой стране, без знания языка и законов просто страшно. И они терпят. Иногда даже улыбаются и терпят. В большинстве случаев оправдывая это заботой о детях. Ради детей. Ради их будущего.

Ситуация критическая и помочь ее разрешить могут только сами женщины, но им нужна помощь. В цивилизованных странах проблемы этих женщин порой не могут понять. Не потому, что не хотят, просто таких файлов нет в их головах. Структур и различных организаций в Европе, призванных оказывать такую помощь, полно, но нужно знать, куда обращаться и набраться решимости, чтоб обратиться. Не каждая женщина на такое осмелится. Во-первых, многие боятся, что «будет еще хуже». Во-вторых, среди беженцев популярны «пугалки». Например:

• В Европе отбирают детей
• Если семья неблагополучная, могут депортировать обратно

Все это в совокупности делает женщин-беженок особенно уязвимыми и для манипуляций всякого рода, и для домашнего насилия. Но их мужья, а зачастую и они сами называют эту подчиненность, бесправность и отсутствие какой-либо защиты «нашими традициями».

Ад в раю

Как-то я жил в одном европейском городе по соседству с семьей из Ирака. Муж, совсем молодая жена и двое детей. Жена с утра до ночи занималась детьми и хозяйством, одна в нескольких ролях — воспитательница, повар, уборщица и официантка. Муж через день устраивал вечеринки с обязательным шашлыком для своих друзей. Друзья ели и наслаждались жизнью. Женщина их обслуживала. Муж громким голосом давал ей указания. Она всегда молчала и старалась выполнять команды как можно быстрее. Это было больше похоже на обращение с заложницей. Или с рабыней.

А вечерами иногда я слышал, как муж кричит на нее, плачут дети, бьется посуда, звуки ударов и падения. Я уже готовился, что в следующий раз вызову полицию. Были опасения, что этот человек обратит свою агрессию на меня, а я не один, я с детьми. Но молчать было уже нельзя. И тут кто-то меня опередил. Утром приехала машина социальных служб. Я был очень рад. Наконец-то!

И что? Они подошли к дому на расстояние не ближе 15 метров, вызвали несчастную женщину и ее мужа на разговор. Я не понимал, о чем они говорят, только видел, как эта женщина стояла и смотрела в землю. И молчала. В это время ее муж кричал на нее, тыкал в нее пальцем, толкал ее, что-то очень импульсивно рассказывая двум женщинам из соцслужбы. Он мог взять свою жену за голову, покрутить из стороны в сторону. Она стояла как манекен.

Хуже может быть только проживание в персональном аду, когда вокруг рай.

После того, как мужчина прокричался, соцслужбистски уехали. И все. Со временем криков стало меньше. А женщина почти не выходила из дома. Мы перестали ее видеть. Я думаю, она просто сдалась. И поняла, что жаловаться на насилие не только бесполезно, но и опасно.

Видимо, наступило оно самое – «еще хуже». И человек сдался. Как Хеда. Так надо. Такова жизнь.

Эту проблему я видел повсеместно. В разных странах, в разных городах, где мне с моей семьей приходилось жить. Девочки с Кавказа, воспитанные в подобной «домашней атмосфере» с детства привыкают к тому, что такое положение женщин – это нормально. А потом им находят мужа. Той же национальности. С теми же представлениями о норме. И он «продолжает традиции». Унижая, избивая, оказывая психологическое давление.

А со временем женщины понимают: тот кошмар, в котором они жили дома, был еще не самым-самым. Жить в аду страшно.

Хуже может быть только проживание в персональном аду, когда вокруг рай. Спокойный, европейский, долгожданный.

Бесполезный.

Дмитрий Флорин

Автор о себе

Впервые вопрос о невозвращении в Россию встал передо мной десять лет назад. В 2009 году я снимал фильм о чеченских беженцах в Европе. А после написал об этом книгу. Она была издана в России и после ее появления в отношении меня началось «информационное мочилово». Много вранья, грязи и ненависти. И эта ненависть переросла во вполне осязаемую угрозу. Некие люди, именовавшие себя «союзом ветеранов локальных войн “Легион”» стали через Интернет угрожать мне и моей семье. Дошло до того, что они выложили в открытый доступ адреса моих близких, родителей, брата, сестры, а самое страшное — маршрут, по которому мой сын ходит из школы домой.

Фонд, защищающий правозащитников, выдел грант. За час мне и семье сделали визу, эвакуировали в Европу.

Друзья уговаривали не возвращаться в Россию, просить убежища. Не согласился. Как же так — я ж бывший военный, с поля боя не убегаю.

Через несколько месяцев вернулись в Россию. Продолжил свою журналистскую работу. «Кавказский узел», «Радио Свобода», «Дойче Велле», ВВС, «Московские новости», затем с помощью коллег из Италии, создали свой «Интеркавказ» на нескольких языках.

После поездки в Америку (показывал в Конгрессе США в Вашингтоне фильм о притеснениях в России турок-месхетинцев) мне опять предлагали остаться, не возвращаться в Россию.
«Успею!» — опять отвечал я.
А в это время в России гибли мои коллеги, Наталья Эстемирова, Белла Ксалова, Макашарип Аушев…

Затем был украинский Майдан и война в Украине, которая расколола нашу семью надвое, не все родные разделяли мои взгляды.

Два года с семьей прожил в Украине. Роскомнадзор внес один из моих фильмов, снятых в Украине для украинского сайта Укринформ, в реестр экстремистских. Путь домой был отрезан.

Несмотря на некоторые достижения в Украине (провел две мультимедиа школы для журналистов на базе информагентства Кабмина, снял цикл документальных фильмов, один из которых с передовой на Донбассе, получил «бронзу» на Киевском международном кинофестивале, издал вторую книгу, о войне в Чечне и Украине), пришлось уехать и оттуда.

А потом была Европа. Политическое убежище.