…Я в ауле. С утра посетил могилу мамы. Сложно передать, какие были у меня ощущения, — я к таким вещам не привык. Мне должно было быть очень плохо, но была печаль, грусть, а очень плохо не было, не прослезился я там. Почему — не знаю.
Когда я вернулся и нашёл дом пустым, было больно; когда у себя дома в Махачкале я натыкался на некоторые вещи, которые имели отношение к маме, было печально и в горле ком. А у могилы мамы я молчал и смотрел на надгробие, на жёлтые полевые цветы, которые прогибались под ветерком, смотрел и молчал.
Было странное, непонятное чувство. Там же рядом лежит мой двадцатилетний брат. Он был на лет пять старше меня, высокий, красивый и очень добрый — полная противоположность мне внешне и внутренне. Сейчас он стал на 25 лет младше меня, мне за 45. Тут же другой мой младший брат, который умер, когда мне было 6 лет. Эта самая ранняя смерть и боль. Я мало что понимал, когда уносили его на кладбище, но знал, что произошло что-то страшное, что я ранее не видел.
Я уже писал об этом, как увидел рыдающую маму, как убежал от этой жуткой картины, спрятался в каком-то хлеву один и плакал потихоньку. Это были мои первые печали, с тех пор много воды утекло. Я стал старше моих старших, я скучаю по младшему брату, мне не хватает мамы и отца. Я, самый младший, самый избалованный мальчик нашей семьи, сейчас стою возле их могил, как сгорбленный старик, который готовится туда, к ним. Я с ними мысленно беседую, голос подать боюсь, или стесняюсь, или не хочу. Я по ним скучаю, но не знаю, зачем сюда пришёл и что я тут, на кладбище, должен делать.
Чуть выше могила моего дедушки Бисав Али из Салда. Он умер молодым, в возрасте 37 лет; моему, ныне покойному, отцу Исмаилу было 10 лет, когда дедушка умер. Его могилу мне, мальчишке, показал отец.
— Вон та могила, где цветёт шиповник, могила моего отца, — сказал мне однажды мой ныне покойный отец.
Отец рассказывал, как бабушка после смерти своего третьего сына Бисав Али (так называли людей нашего рода в Джурмуте, через Бисав) от нестерпимой боли пошла к речке, выкопала там куст шиповника и посадила возле надмогильного камня сына.
— Она очень верила, что цветы шиповника делают ибадат Аллаху, и её сын, который лежит в холодной, сырой земле получит облегчение, вознаграждение от шиповника, — сказал отец и отвернулся от меня, чтобы скрыть слёзы.
С того времени каждый раз, когда я проходил мимо кладбища или оказывался внутри его на похоронах сельчан, я искал взглядом могилу дедушки и красивые белые цветы шиповника над ней. Сегодня я почему-то не искал могилу дедушки, я его не знаю, он умер задолго до моего рождения. Там теперь оказались более близкие мне люди.
Первым делом пошёл к маме — она, наверное, соскучилась по мне. Простоял минут десять у её могилы и со странным, смешанным чувством зашагал прочь. Уже сворачивая за угол дома, обернулся и бросил взгляд на кладбище. Жёлтые цветы на могиле мамы будто махали мне, то ли прощаясь, то ли подавая знак, напоминая, что ждут.
Как же бессмысленна и скоротечна жизнь человеческая! Почему эта мысль человеку приходит только на кладбище? Кто её отгоняет, когда обижаем человека несправедливо, когда воруем, когда врём, когда жадно и бессмысленно копим что-то и строим планы, будто пришли на этот свет навеки? Почему? Когда спросили одного умного старца из Джурмута, чью проповедь он считает самой красноречивой, он на минуту замолк и ответил:
— Проповедь земли…
— Чего?
— Земли… сырой, холодной земли и вырытой могилы. Никакие назидания, проповеди и наставления на меня не действуют сильнее вырытой могилы, которая смотрит, как зверь в ночной мгле, и готова проглотить человека, который недавно был среди нас… Проповедь земли…
Магомед Бисавалиев
DAPTAR 