Директор центра по работе с проблемой насилия «Насилию.нет» Анна Ривина рассказала «Даптару», как жесткое подавление митингов в Москве связано с защищенностью женщин, что общего между Россией и Узбекистаном и есть ли смысл сотрудничать с властью.

«Ничего страшного, это семейное дело»

— В последнее время многие пишут и говорят о домашнем насилии. Я где-то прочитала, что в прошлом году в России было зарегистрировано 176 тысяч дел о побоях в семье. Но что это за цифры? У нас разве есть какая-то официальная статистика?

— Нет. Проблема со статистикой заключается в том, что у нас в законодательстве нет понятия «домашнее насилие». По этой причине мы просто не можем посчитать того, чего не существует.

У нас мало того, что преступления, которые подпадают под понятие «домашнее насилие», разбросаны по разным статьям, так еще очень часто то, что является домашним насилием, не попадает в эту статистику. Например, благодаря «Новой газете» узнали, что 80% дел об умышленном убийстве — 105 статья — УК РФ на самом деле имели признаки домашнего насилия и должны квалифицироваться совсем иначе.

Абсолютное большинство пострадавших не обращаются за помощью в правоохранительные органы. В 70% случаях мы даже о них не узнаем. Об этой цифре говорит центр «Анна».

Могу точно сказать, что до того, как произошла декриминализация, у нас были данные МВД, по которым за 2015 и 2016 годы поступало в полицию больше двух миллионов обращений о побоях. С 2016 года больше миллиона отказов в возбуждении уголовного дела. Многие из дел, что все-таки были приняты полицией, не дошли до суда. И в итоге обвинительных приговоров в каждом из этих периодов было около 20 тысяч. То есть, чуть больше процента от изначально заявленных случаев побоев доходили до обвинительного решения.

— По какой причине они не доходили до суда?

— У нас на уровне государства не признана проблема домашнего насилия. Очень часто пострадавшие слышат от полицейских, что они сами виноваты, что в этом нет ничего страшного, что это – самое семейное дело.

Проблема еще и в том, что у нас по сей день побои и легкий вред здоровью – это частное обвинение, когда пострадавший должен самостоятельно доказать вину обидчика. Сделать это очень сложно, не имея юридического образования и будучи в психологически подавленном состоянии. Судьи поражают своим безразличием и жестокостью: очень часто, когда есть очевидное насилие, они его не признают.

— У вас в практике были такие случаи?

— Могу вспомнить случай, который меня шокировал. Это было месяц-полтора назад в Забайкальском крае. Мужчина избивал свою жену, у которой не было ног, она была вынуждена перемещаться на костылях. Он ее бил. Она два раза позвонила в полицию, но полиция не приехала. Он ее продолжал избивать, она взяла нож и попыталась его ранить, чтобы он перестал ее бить. Но его это не остановило. В итоге, она его била ножом, пока он не перестал двигаться, лишила его жизни. И даже в этом случае, когда женщина без ног звонила в полицию, и помощь никакая не поступила, ее признали виновной и ей ограничили свободу.

Или недавний случай с Кристиной Шидуковой из Краснодарского края, которая тоже убила своего мужа, который над ней систематически издевался. И присяжные решили, что она виновата.

— А вообще можно как-то защититься и не угодить за решетку?

— Проблема в том, что очень часто женщины, которые находят в себе силы и смелость уйти, потом подвергаются преследованиям: некоторые мужчины угрожают или избивают, или крадут детей.

Июль показал много ужасных случаев, когда мужчина, с которым женщина расходится, убивает ее. Многие женщины были убиты своими партнерами в тот момент, когда они приняли решение уйти. Здесь важно не только уйти, но потом еще и себя сохранить. А это очень сложно сделать, когда государство всячески игнорирует эту проблему. В таких случаях задача номер один – попробовать получить профессиональную помощь: юристов, психологов; найти убежище, где помогут выйти из этих отношений и разработать план безопасности. Все это долгий и трудный процесс, который очень сложно пройти самостоятельно.

«Ключевая проблема – в бездействии полицейских»

— Мне кажется, многие не знают, что у нас есть кризисные центры, есть помощь правозащитников.

— Это абсолютная правда. Мало того, что у нас такой помощи категорически мало, так еще и о тех организациях, которые есть, никто не знает. И это как раз вопрос того самого межведомственного взаимодействия, который предусматривает наш законопроект против насилия. О том, как себя вести в случае насилия должны знать и полиция, и медицинские сотрудники, и органы опеки. Все органы, которые так или иначе связаны с этой повесткой, должны знать, как работать с пострадавшими, куда их направлять и как из этой ситуации выходить. Это вопрос системы в целом. Это должны делать не активистки и не некоммерческие организации. Это должно делать государство.

В Германии дети в четыре года сидят и раскрашивают разные кружочки про нарушения личных границ: где границы человека, где границы семьи, где границы друзей, приятелей. И дети с малых лет знают алгоритм, как попросить о помощи при нарушения этих границ.

Я могу сказать про опыт нашего центра «Насилию.нет». Мы проводили лекции в школе, но это частная инициатива. И, конечно, это капля в море. А теперь представьте, как шла бы работа, если бы подобное решение было принято министерством, которое отвечает за образовательный процесс, было бы или федеральной или региональной инициативой. И тогда это было бы нормальным – рассказывать ребенку, что он не пустое место и что человеческое достоинство – не пустой звук. В случае необходимости какой-то помощи дети, могли бы без страха и боязни ее получить.

Ключевая проблема Центральной России, Дальнего Востока или Кавказа – именно в бездействии полицейских, в бездействии правоохранительной системы, в отсутствии закона.

— У вашего центра была попытка сотрудничества с правоохранительными органами?

— Мы сейчас разрабатываем проект, чтобы во всех полицейских отделениях и медицинских учреждениях Москвы была информация об организациях, которые помогают. И государственные, и негосударственные, и всероссийский телефон помощи пострадавшим. Наша задача – убедить московские власти принять нашу помощь. К тому же есть консорциум неправительственных женских объединений, который не один год занимался тем, что обучал полицейских в рамках повышения квалификации МВД. И это действительно очень важный труд. По приглашению Совета Европы я ездила по стране: это был Хабаровск, Иркутск, и Нижний Новгород, и Казань, где я обучала правовому пониманию проблемы домашнего насилия и адвокатов, и прокуроров, и следователей, и судей. Эти инициативы есть, они безумно важны, но это капля в море, потому что нужен системный подход.

Сейчас моя задача: чтобы мы смогли разобраться хотя бы с Москвой. И есть надежда, что когда мы это сделаем успешно, другие регионы посмотрят на наш опыт и смогут его перенять.

Есть потрясающая история Надежды Касевой, психолога организации «Открытый дом». Она сама создала «кризисную квартиру» в Сыктывкаре и ей удалось наладить отношения с участковыми, которые отправляют к ней женщин. То есть, работают с ней сообща. Это, конечно, частная инициатива, которая вызывает колоссальное уважение и восхищение, но это исключение и правил.

Мы хотим в этом году открыть в Москве наш центр «Насилию.нет», чтобы это было не только на бумаге и в интернете, а именно стены, дом, куда все могут прийти. Это будет первое место в Москве, где помощь будет оказываться в таком открытом для всех формате. Самый большой город страны, столица, но ничего подобного у нас по сей день нет.

— А к вам лично или в Центр обращаются женщины с Кавказа?

— За помощью к нам обращаются со всей страны, но отдельно обращений с Кавказа я сейчас не вспомню. Я не могу сказать, что на Кавказе больше насилия, чем в другой части страны, потому что и в центральной России его чудовищно много. Но я считаю, что там, где общество более традиционное, говорить об этом трудно. Ключевая проблема Центральной России, Дальнего Востока или Кавказа – именно в бездействии полицейских, в бездействии правоохранительной системы, в отсутствии закона.

«Нужны новые законы»

— Закон о декриминализации домашнего насилия был принят в феврале 2017 года. Что поменялось за эти два с половиной года?

— Мы видим, что насилия стало больше, потому что нет сдерживающих факторов. Мы видим, что все равно очень высокий процент тех, кто не заявляет о насилии. И их число растет.

Мы видим, что много случаев насилия, когда женщины просили полицию о помощи, а эту помощь не получали. Видим больше новостей, что на полицейских заводят уголовные дела по халатности.

Недавно я разговаривала с адвокатом Мари Давтян, она защищала Маргариту Грачеву, которой отрубили кисти рук. С большим трудом удалось завести дело о халатности на участкового, который бездействовал. Сейчас понятно, что никакого хода у дела нет.

Или история в Орле, когда убили Яну Савчук. Это был 2016 год, только недавно этой полицейской вынесли приговор – 4 года. А сколько лет это тянулось!

Полицейские очень не любят сдавать своих и делают все, чтобы сотрудники, которые вовремя не приняли нужных действий, не несли за это ответственность.

Правозащитники и активисты говорят не о том, что нужно обратно криминализовать 116-ую статью. Мы говорим, что нужны новые законы. Нам не нужно возвращать ту неэффективную систему, которая была. Нужно создавать новую, которая будет работать.

А как можно идти к тем полицейским, которые ни за что, ни про что, просто берут избивают людей на улице?

— Вы уже знаете, какая это система должна быть?

— Конечно. Наш законопроект предусматривает понятия «насилие», «виды насилия». Депутат Госдумы Оксана Пушкина сказала, что осенью законопроект будет внесен на рассмотрение. Хочется верить, что это действительно произойдет.

— Можно ли сказать, что новая волна разговоров об этом законе пошла из-за дела сестер Хачатурян? https://www.bbc.com/russian/features-48750428

— Можно сказать, что дело сестер – это тот чудовищный случай, который еще раз заставил и общество, и госструктуры увидеть, что происходит по всей стране. Люди живут в насилии годами и не могут получить никакой помощи, им приходится самим спасать свою жизнь.

Недавно, например, был митинг в Санкт-Петербурге. Говорят, там было около полутора тысяч человек. Это первый случай, когда так много людей вышло по этому вопросу. Думаю, это только начало.

Еще появились данные Фонда «Общественное мнение». Более 50% опрошенных, считают, что декриминализация была ошибкой. И омбудсмен Татьяна Москалькова высказалась так же.

Я получила письмо из Совета федерации с просьбой выдать свою экспертизу по поводу законопроекта и по поводу статистики. Они начали шевелиться, начали говорить, что, оказывается, эта проблема существует. Хотя им всем об этом давно известно.

«Всегда прав сильный»

— По моим ощущениям, в этом вопросе Россия находится в одном ряду с Пакистаном или Ираном, или с какой-нибудь другой страной третьего мира…

— Из всего постсоветского пространства без закона против домашнего насилия остались только Россия и Узбекистан. Все наши соседи сделали это за последние годы. Одной из последних стран была Армения. Там была ситуация очень похожая на нашу. Сильное влияние церкви и нежелание давать государству право вмешиваться в семью. Но Армения, которая тоже патриархальная и консервативная, этот необходимый путь прошла. А мы с Узбекистаном остались. А Кыргызстан и Казахстан уже вносят новые изменения в уже принятые законы. Законы не всегда эффективно работают. Потому нужен не только новый закон, но еще и закрепление его правоприменения.

Но мы даже не можем пройти этап признания проблемы. Конечно, то, что недавно Европейский суд по правам человека вынес решение против Российской Федерации в деле Володиной, сыграло немалую роль.

Возможно, ЕСПЧ сможет суммировать все те жалобы от жительниц России по домашнему насилию, их около ста, и еще раз сказать нашей стране, что закон против насилия необходим. Хотя об этом говорили раньше и профильная комиссия ООН, и другие структуры. Все это, конечно, по капле, но в одну точку.

Общество начинает совсем по-другому эту проблему идентифицировать, пытается сплотиться для решения этой проблемы.

— Какие еще меры для борьбы с домашним насилием нужны? Достаточно ли только охранного ордера?

— Конечно, нет. Опыт прогрессивных стран показывает, что эти охранные ордеры многие нарушают. Поэтому это одна из мер, но это всего лишь часть комплексной системы. Эти страны по решению суда направляют мужчин на курсы по управлению гневом, на разные программы по перевоспитанию. Все это должно происходить комплексно и на разных уровнях.

На сегодня действенным механизмом является «Стамбульская конвенция», согласно которой подход ориентирован именно на пострадавших от насилия. В первую очередь учитываются интересы пострадавшей, и безопасность провозглашается как важная ценность, которую нужно защищать. Россия до сих пор не ратифицировала «Стамбульскую конвенцию», хотя является членом Совета Европы.

— Ну, а почему же у нас такое внутреннее противодействие? Почему мы так упорно сопротивляемся?

— Потому что у нас всегда прав сильный. Посмотрим на митинги последних недель, — каждый раз задерживали тысячу или больше тысячи человек просто ни за что. Потом нам говорят: почему женщины не идут в полицию? А как можно идти к тем полицейским, которые ни за что, ни про что, просто берут избивают людей на улице?

«Властям труднее не замечать эту проблему»

— Вы часто говорили про опыт некоторых стран. Какие страны и как решают этот вопрос?

— Сегодня закон против насилия есть в более 140 странах. Есть страны, где закон приняли, а он не очень эффективно работает. Например, Китай и Индия. В Индии огромное количество законов по защите прав женщин, но они не работают. Законы написали и положили на полку.

Несколько лет назад во Франции внесли в уголовный кодекс понятие «психологическое насилие». Года три назад Израиль рассматривал в Кнессете ответственность за экономическое насилие.

Общее только одно – международное сообщество проблему признает, пытается с ней бороться. А Россия в данном случае стоит в стороне.

— У нас очень грустно и беспросветно? Вообще какие-то шансы есть?

— У нас есть шансы. Я года четыре занимаюсь этой проблемой. Я вижу очевидные изменения хотя бы в контексте общественной дискуссии. Когда появлялся мой центр, мы были чуть ли ни единственными, кто пытался каждый день об этом говорить. А сейчас мы можем заняться непосредственно адресной помощью, потому что очень много инициатив появляется от общественных и публичных деятелей, очень много об этом пишут СМИ. Я почти в ежедневном режиме общаюсь с журналистами, даю комментарии или интервью. Властям все труднее и труднее не замечать эту проблему. И когда я хожу на федеральные каналы, которые, как мы понимаем, не говорят того, что не одобряло бы главное руководство нашей страны, там тоже речь идет о том, что необходим закон. 

— Мы так часто говорим «это должны делать не мы, а государство», но мы же видим, что государство ничего для этого не делает.

— Мы должны заставлять государство это делать. Государство обязано защищать жизнь и здоровье своих граждан. Это государственное обязательство. Мы делаем то, что можем сделать. Выше головы не прыгнуть. Но повторюсь: общество начинает совсем по-другому эту проблему идентифицировать, пытается сплотиться для решения этой проблемы. И, как минимум, если мы будем об этом говорить, это уже большой шаг.

Аида Мирмаксумова