На логотипе странички Counting Dead Women Russia в Facebook — черная ладонь в красном круге, на ладони — белая ленточка. Уже первый пост вызывает оторопь. Хотя в нем нет ничего, кроме статистики. Просто список публикаций в СМИ, публикаций об убитых женщинах. Их 29. И это только за июль нынешнего года. Зачем нам нужно это знать, что делать с этим знанием и как выжить, занимаясь такой тяжелой темой, «Даптар» поговорил с создательницей этой страницы Тарьей Поляковой.
Тарья Полякова о себе:
Закончила РГГУ, отделение социокультурных исследований. Моя дипломная работа как раз была посвящена домашнему насилию и его репрезентации в российских СМИ. Второе образование — журналистское, третье — психологическое. Сейчас я пишу диссертацию по своей последней специальности. Училась в Московской Открытой Школе Прав Человека, была членом движения «За права человека», принимала участие в белоленточных протестах, защищала права заключенных, после того как ходе протестов многие мои друзья подверглись преследованию властей за свою активистскую и политическую деятельность и даже сели в тюрьму. Все это во многом повлияло на мои взгляды.
— Тарья, то есть, началось все это еще в вузе, а почему возник такой интерес к сложной, страшной теме, что послужило толчком?
— Новость об Ирине Кабановой (Черска). Тогда все крутились в жж, Ирина была знакомой знакомых, я ее видела на различных поэтических чтениях, книжных фестивалях. Потом ее всем жж искали. А после выяснилось, что она убита собственным мужем, который вместе со всеми ее искал и трогательные посты писал, что любимая жена пропала; убита человеком, с которым я тоже знакома через одно рукопожатие и не раз сидела с ним рядом в проекте ОГИ, где он был совладельцем. Больше всего меня поразило его лицемерие, то, как он притворялся, будто не знает, где жена. То, как он ловко спрятал ее тело в чужую машину.
Кроме этой истории был личный опыт, еще из детства. Я все время пыталась его забыть, стереть. Но когда я вот прочитала про эту женщину, Ирину — все, что про нее писали, все гадости, все попытки убийство «объяснить» и рационализировать — то поняла, что должна с этой темой работать. Есть вещи в моем прошлом, которые я не смогу исправить. Но хотя бы сейчас конкретно на это я могу повлиять. Это спасает от ощущения бессилия, которое накрывает, когда приходят какие-то детские воспоминания.
Они пытаются загнать россиянок куда-то глубоко в прошлое.
И еще я тогда была в обществе, где про это не говорилось совсем. И не принято было, не комильфо — ни в тусовке, ни среди друзей и подруг, ни даже у меня на кафедре. Тогда и оформилось ощущение «долга» — вот, если я не скажу, вдруг никто об этом не скажет? А ведь это важно! Конечно, позже я узнала, что есть люди, которые так же горят этой темой, давно горят, и много чего делают, чтобы об этой проблеме, наконец, заговорили всерьез.
— Что такое проект Counting Dead Women и почему он важен?
— Мой проект задумывался как продолжение уже существующего проекта Counting Dead Women. Он придуман британской активисткой Карен Ингала Смит. Ответвления проекта Counting Dead Women есть также в Австралии, США и Кении. Я решила, что пора делать его и в России. Самым близким по духу к Counting Dead Women Russia я считаю проект «Возвращение имен». Именно при перечислении имен и осознании числа убитых в душе зарождается такой тихий ужас, а ему на смену приходит гнев и желание бороться, чтобы ни за что не допустить повторения этого кошмара.
Counting Dead Women Russia занимается подсчетом и публикацией статистики домашнего насилия с летальным исходом в отношении женщин в России. Данные берутся из открытых источников, статей, новостных сводок. Почему это важно? Потому что нет даже примерных цифр и не к чему апеллировать, когда идет речь о принятии закона против домашнего насилия, или о мерах профилактики домашнего насилия.
Статистики нет. Какие-то цифры в разговоре о масштабах домашнего насилия в отношении женщин назывались в отчетах для CEDAW в 2005, а после — в 2014 году. Но как именно собирается эта статистика, неизвестно. И единственное, что пока можно использовать как аргумент — какие-то громкие кейсы, вроде дела Маргариты Грачевой.
Это показывает то, какие уродливые формы принимает эта проблема, но не дает понять, какие у нее масштабы.
— Есть ли какие-то именно российские особенности, затрудняющие или облегчающие вашу работу?
— Есть ощущение, что при зашкаливающем количестве насилия в стране в целом, проблема домашнего насилия воспринимается как недостаточно серьезная. «Мужчин тоже убивают». Да, но убивают их в основном тоже мужчины. Доля женщин среди совершивших насильственные преступления в нашей стране остается стабильно низкой. Насколько помню, в пределах 15-20% по данным Росстата, а по всему миру эта доля, согласно статистике ВОЗ, составляет вообще около 2%.
Второй момент — патриархальная культура с ее установками. Третий — неожиданный уклон общества в сторону религии, который тоже не помогает осознать, что насилие в семье — это проблема и что людям в этой ситуации нужно помогать, а не читать им мораль. Возрастающая популярность РПЦ и некоторых ее деятелей очень мешает возникновению общественной дискуссии о домашнем насилии. Они совершенно не хотят развиваться вместе с обществом, и пытаются загнать россиянок куда-то глубоко в прошлое.
— Вы наверняка уже заметили некоторые общие закономерности в способе подачи информации и заголовков. Тут можете себя не сдерживать в выражениях, потому что я сама бы головы пооткусывала некоторым коллегам за материалы о Северном Кавказе с заголовками типа «Отец убил аморальных дочерей».
— Именно это меня и побудило заняться этой темой. Убийство в результате домашнего насилия пытаются рационализировать, объяснить логически. У читателя создается ощущение, что убийство было неизбежно, оно представляется некой карой за «неправильное» поведение, и погибшая будто бы сама навлекла на себя беду. «А со мной, — думает он, — ничего плохого не случится, ведь я-то веду себя правильно». Но застраховать от насилия вас не может никто. В этом страшная правда.
К тому же поиск мотивов создает увлекательный и в то же время простой, понятный каждому нарратив: ревность, деньги, алкоголь, очень часто — «неправильное» поведение жертвы. Тогда как на самом деле мотивы могут быть не совсем понятны даже самому человеку. И в этих статьях нет ничего о том, как чудовищно отражается на жизни потерпевших домашнее насилие, о том, что нам необходимо бороться с этим явлением всеми силами.
Большинство из женщин — не идеальные жертвы, а большинство мужчин — не кровожадные маньяки.
Насилие в нашей культуре очень нормализовано. Эти желтые заголовки «убил за…», «убил из-за…» —его нормализуют, повышают уровень толерантности к нему. Очень часто вижу такой сюжет, что мужчина прямо сходу «демон», а женщина — кроткая, всепрощающая, «идеальная жертва». Хорошо, конечно, что в этих случаях насилие не оправдывают. Однако это мешает увидеть реальные ситуации и осознать — это может с каждой случиться. Ведь на самом деле большинство из женщин — не идеальные жертвы, а большинство мужчин — не кровожадные маньяки.
Есть такая интересная теория о домашнем насилии, ее придумал американский социолог Майкл Джонсон. Он предложил разделить его на три категории: интимный терроризм, обыкновенное партнерское насилие, агрессивное сопротивление. Перевожу почти буквально, я не переводчик, к сожалению.
Первая — «интимный терроризм» (intimate terrorism) или патриархальный терроризм (patriarchal terrorism). Это такое насилие, которое включает в себя элементы контроля, слежки за женщиной, маниакальной ревности. И очень часто идет речь о том, что насилие совершается такими вот маньяками. То есть тебя контролируют, потом следят, а уже потом бьют. А если не контролируют, то значит, и следить не будут, и бить тем более, и вообще все ок. Тогда как на самом деле случаи «интимного терроризма» куда более редкие, чем вторая категория, которую он называет «обыкновенное партнерское насилие». Джонсон пишет, что этот вид насилия существует в обе стороны, тогда как первый, как он считает, практикуют в основном мужчины. Про этот вид насилия у нас говорят значительно реже. Из-за этого вредного убеждения, что домашнее насилие ограничивается теми, кто склонен к модели «интимного терроризма» многие женщины вздыхают с облегчением. Они, не находя в своем партнере описанных черт, думают, что на них руку не поднимут никогда. Ну как, ведь у моего партнера нет тенденции к слежке и маниакальной ревности, значит, он и бить тоже не будет! Но тут такая вещь — можно быть совсем не ревнивым и при этом считать, что можно бить людей, если тебе не нравится, что они говорят и делают. Можно быть маниакально ревнивым психом, склонным к слежке и мониторингу ваших соцсетей и вообще никого не бить. Хотя, конечно, это тоже партнерское насилие, просто оно не физическое.
Я веду к тому, что картина физического домашнего насилия несколько сложнее, чем о ней принято говорить. И вычислить, будет ли партнер вас бить, к сожалению, невозможно.
— Есть ли другие закономерности? В частности, какие, по вашему мнению, кейсы привлекают большее внимание СМИ и чем это обусловлено?
— Большее внимание, конечно, получают образованные женщины среднего класса и знаменитости. Насилие в адрес бедных, алкозависимых, мигранток никому не интересно. Пока вот так живет наше общество. И есть определенный запрос на трэшак. Чем кровавей, тем больше публикаций.
— В материалах об убийствах женщин обязательно ли упоминать, что жертва выпивала с насильником, сколько ей было лет, и какой образ жизни она вела?
— На этот вопрос сложно ответить. Лично для меня неважно, выпивала ли она с насильником, являлась ли она секс-работницей. Физическое насилие в адрес любой женщины недопустимо. Да и любое насилие сильного над слабым недопустимо. Мне больно, что моим соотечественникам приходится до сих пор это доказывать и объяснять.
— Работа с таким материалом может привести к профдеформации. Случилось ли такое с вами и как защитить себя от нервного срыва?
— Такое ощущение есть, да. С годами пришло. Сначала я плакала перед монитором, работая над своим дипломом. Потом привыкла, наверное. Как-то на финальном этапе работы заметила, что сканирую взглядом тексты про Ирину Черску и одновременно обедаю. Вообще, профдеформация — очень грустная тема, даже говорить не хочется. Часто ножи всякие мерещатся, убийства и прочая жуть. Трудно психике с этим справляться, наверное. Но я думаю, что всем людям так, может, кому-то даже хуже было бы, чем мне. Но ведь это же надо кому-то делать. Кто-то вообще могилы копает, тоже мало веселья.
— Все равно это очень трудно. Легче, если рядом с вами люди, которые поддерживают, те, на кого можно опереться и перевести дух.
— У меня что ни тема, то какая-то жесть, честно говоря. Но я думаю, что я просто человек негативной мотивации. Сама по себе я довольно инертная. Только что-то совершенно ужасное и несправедливое может меня активировать и побудить к действиям. Пока я работаю одна. Мало кто поддерживает, многие считают тему «слишком мрачной».
Было и так, что со мной ругались, ссорились из-за этого, говорили, что не надо это исследовать, не нужен этот закон против домашнего насилия, и тема эта никому не нужна и сама я дура. Ну, это неприятно, конечно, хотелось бы сплошные лайки собирать и комплименты слушать.
Сначала я очень эмоционально реагировала: отстаивала свою позицию, плакала, даже рвала отношения. Но потом поняла, что такие реакции — защитные. Возникают они, когда у людей что-то болит в этом месте. А это значит, что я это делаю не зря, что бы они мне не говорили.
Светлана Анохина
DAPTAR 