Зачем нужно выносить сор из избы? Почему попытки спасти человека встречают противодействие семьи и общества? Так ли благополучны послушные дети?

Об этом, а также о многом другом «Даптар» поговорил с консультантом одного из северокавказских кризисных центров Марией К. (имя изменено из соображений безопасности).

Доктор, у меня это…

«Нет, не настроение плохое, не каблук сломался и не ребенок капризничает. Все гораздо хуже. Приперло так, что жить невозможно. Помогите!»

Каждый из нас может попасть в ситуацию, которую психологи называют кризисной. Например, муж бьет и унижает, а вся родня встала на его сторону, а ты «сама виновата».

Или родители насильно выдают замуж, а ты хочешь учиться, сама искать свою любовь. Тяжелый развод, утрата, депрессия, физическое и психологическое насилие, мысли о суициде, или просто нервный срыв (они ведь у всех случаются) – иногда поводов бывает сразу несколько, иногда один. Но и он может быть таким, от которого хочется, чтобы завтра не наступало никогда.

«Любая попытка помочь женщине в семейном конфликте воспринимается как попытка вмешательства во внутренние семейные дела. Даже если речь об угрозе ее жизни и здоровью. Мало того, жертве попадает уже за то, что «вынесла сор из избы». Нельзя допустить, чтобы люди узнали, что в доме проблемы, это же считается позорным», – говорит Мария.

Она – редкий на Северном Кавказе специалист сразу по нескольким видам кризисного консультирования, НЛП-практик с опытом в решении женских проблем и помощи в проживании кризисов.

– Наша служба создана энтузиастами, которые чаще всего приходят к пониманию проблем кризиса через личный опыт. Среди нас нет равнодушных наемных работников, приходящих оттарабанить свои законные восемь часов. Мы намеренно отказались от штата, от лишней бюрократии, которая отвлекает от реальной помощи. А сотрудники на связи круглосуточно и без выходных.

– А как это вообще технически происходит? Вам звонит человек — задыхается от слез и бормочет что-то…

– Они, как правило, не задыхаются от слез. Человек в тяжелой ситуации сам может не понимать, что у него есть запрос на помощь. И чаще нужна даже не консультация, а комплексный анализ случая. Во время разговора стараемся получить максимум информации, оценить, каковы внутренние и внешние ресурсы человека, насколько он в состоянии выйти из дома и прийти к нам. И как защищены его права, кто с ним рядом, на кого из окружения он может рассчитывать. Одна такая беседа с одним человеком может длиться до 6-7 часов.

– После чего он падает без сил у вас в кабинете?

– Нет, не падает. Скорее, готов упасть консультант. А человек иногда к концу консультации оживляется, и выясняется, что в принципе у него есть какой-то потенциал, чтоб справиться с проблемой. Просто характерный для кризисных состояний тоннель «я не вижу решения моей проблемы» не позволяет человеку из этого кризиса выбраться. Иногда после консультации человек приходит в себя. Есть и героические женщины, они говорят: «А чего это я сопли распустила? Как хорошо, что я пришла к вам поговорить!» Начинают бодриться, порой необъективно и преждевременно, конечно. И мы стараемся держать все случаи на контроле до момента, когда человек уже видит выход и начинает продвигаться вперед. Обычно на это уходит до полугода.

– Кто у нас сегодня жертва?

– Как ни странно, все чаще со своей бедой приходят не женщины и девушки из социально незащищенных семей, а те, чьи права ущемляют, скажем так, статусные, влиятельные, состоятельные супруги. Они редко приходят сами, чаще мы консультируем их по телефону или через посредников, в большинстве случаев даже не зная имен. Кому-то это может показаться непрофессиональным, но такой способ на Кавказе тоже работает. Если женщина, особенно, женщина с ребенком, в беде, важно хоть так держать контакт, хоть через посредника. Иногда и посредник травмирован не меньше. Даже такое общение один-два раза в неделю вполне результативно в ситуации, которую нельзя обсудить ни с кем в своем окружении.

Но сейчас на первый план вышла самая сложная категория обращений, с которыми мы не всегда знаем, как работать — невесты и жены сотрудников силовых структур и военнослужащих. Это женихи и мужья, которые умеют бить без синяков. Умеют сильно запугивать.

Они, пользуясь служебным положением, могут легко найти сбежавших жен, если те не изменят имя.

– Такие, что говорят «у меня все схвачено», «жаловаться на меня моим коллегам не имеет смысла»?

– Да, а коллеги еще и не станут скрывать своего раздражения, когда жертва придет с заявлением, и все сделают, чтобы не принять его. Тем более, уверены, сегодня принесла заявление, завтра заберет. То есть, муж, который работает в силовых структурах, прекрасно понимает, что он защищен при любом раскладе. Даже если у него на работе есть недоброжелатели, ведомство все равно будет страховать себя, а значит, прикрывать и его. Такая песня может повторяться до бесконечности. Женщины уже и сами не верят, что кто-то может им помочь. Говорят: мне просто надо выговориться, а вы даже не думайте в это влезать, потому что он пришибет и вас. Пока мы не знаем стопроцентно эффективных и безопасных алгоритмов действий в таких случаях и только их вырабатываем.

Либо уже бил, либо угрожал избить

– А какая может быть помощь, раз даже сами женщины считают ситуацию тупиковой?

– Самое оптимальное – это вывезти из региона туда, где их не достанут и не найдут. Но это нечасто удается с мужьями-силовиками. Они, пользуясь служебным положением, могут легко найти сбежавших жен, если те не изменят имя. Правда, не всегда это делают. Иногда домашний тиран просто находит себе очередную жертву, и все. Мы слишком этих насильников демонизируем. Конечно, в адрес женщины могут сыпаться проклятия, угрозы: «Я тебя разыщу!». Но часто мужу оказывается элементарно жалко денег.  Если озвучиваются угрозы жизни, мы отправляем женщин подальше, в специальные убежища, где они могут какое-то время находиться в безопасности. Там они при желании могут обучиться профессии или получить какие-то навыки, чтобы обрести финансовую независимость от насильника или обидчика.

Но и тут проблема: в нашем регионе женщины часто привязаны к своим родным, прежде всего к матерям, такая симбиотическая связь, не перерезанная пуповина, фигурально выражаясь. Они считают своим долгом ежедневно звонить им, навещать. Даже если женщину вывезти, родные вольно или невольно могут сдать ее местонахождение. А то и уговорят смириться и терпеть.

— Можно ли сказать, что это уже тенденция – жестокое обращение и насилие силовиков и военнослужащих над членами своих семей? Читаешь новости и видишь, то в Осетии муж-полицейский избил жену до смерти, то в Ставропольском крае застрелил жену и тестя, то в Дагестане сначала жену убил, потом себя.

— Думаю, в жизни их намного больше. Часто всплывают в разговорах. Говорим, к примеру, с одной потерпевшей, а она рассказывает про соседку, у которой муж в правоохранительных органах работает, или про знакомую, которая боится подавать на алименты, потому что муж-силовик грозится избить ее. Это постоянно всплывает – либо уже бил, либо угрожал избить. На практике в таких ситуациях часто оказываются женщины, живущие в нуклеарных семьях, далеко от своих родных. Они беззащитны и за них заступиться некому, а за мужем-тираном армия вояк, которые разделяют его «ценности».

Вот, из недавней практики: жена военнослужащего узнала, что у мужа роман с сотрудницей и он хочет развода. Пошла к ней домой на разговор, где они, естественно, подрались. Девица подает заявление о проникновении на чужую территорию, а жена в растерянности подписывает протокол, не читая. Идет к любовнице извиниться, а та требует с нее деньги за прекращение следствия. И муж во всем этом участвует в роли, якобы, посредника. А через некоторое время приходит к жене договариваться о разводе с двумя коллегами, здоровыми лбами.

Она пугается и вызывает полицию, а он говорит: я белый и пушистый, пришел цивилизованно поговорить! Женщина обращается к юристу и тот ей объясняет: ничего тебе не грозит, сиди и не дергайся, только никуда без согласования не ходи и ничего не подписывай. Далее юрист дает ей совет, который можно дать всем женщинам в такой ситуации. Если ситуация кажется вам угрожающей, нужно подстраховаться с основными документами: не держать их дома, сделать резервные копии и отдать на хранение надежным людям, например, подруге. Так же поступить с документами, которые связаны с бракоразводным процессом, заявления о применении насилия, заключения экспертизы, все, что может в дальнейшем подтвердить ваши слова.

Был случай, когда жена не успела забрать медицинские документы детей, а муж в бешенстве их сжег. Хорошо, что она остальные бумаги спрятала у подруги, и это помогло ей просто сбежать от мужа.

Присмотрели для него молодую девушку, стали давить, дескать, давай, женись.

Была еще такая ситуация. К нам за помощью обратилась молодая женщина, гражданка другого государства.  Крепкая сельская девушка, пахала в нескольких местах, зарабатывала деньги, которые шли семье мужа, где ее держали фактически на положении рабыни. Свекровь считала, что она их сыну не пара. Но та как-то родила одного ребенка, а когда вновь забеременела, свекровь сказала: делай аборт, я тебя на порог дома не пущу без справки из абортария. Ну правильно, зачем им еще один ребенок от домашней рабыни?

Срок уже был приличный, и молодая женщина впервые взбунтовалась, просто ушла из дома, в чем была и без документов, те хранились у свекрови. Люди нашли ее в парке на скамейке и привели к нам. Попытались мы получить эти документы. А свекровь говорит – потерялись! Нету! Она все пугала невестку, мол, если обратишься за новыми, то тебя депортируют и разлучат с ребенком. Мы все же рискнули, обратились в консульство того государства, откуда наша девушка родом. Просили хотя бы справку, тогда можно было в другой регион, где живут ее родственники, чтобы там восстановить личность. Девушка сообщила об этом свекрови и документы сразу же «нашлись». Ей просто запугивали, хотели нагнуть и заставить жить по их условиям.

Люди, с детства приученные к покорности, так же смиренно воспринимают насилие как со стороны родственников (супругов, родителей), так и со стороны чужих людей. Главное – быть удобным, послушным и никому не перечить. Никому вокруг нет дела до его желаний и того, что там у него на душе. За него все решают другие — где учиться, на ком жениться или за кого выйти замуж, что носить, с кем дружить, какие фильмы смотреть. Конечно, все это подается как забота, под лозунгом «он (она) ничего в этом не смыслит, не соображает, не дорос еще…». А человек потом ходит и думает: «Ну, вот я все делаю, как велели, почему же мне так тошно?»

Был случай, мужчине приглянулась разведенная соседка, да так крепко приглянулась, что там уже и ребенок появился. Собрался он на ней жениться, а семья встала стеной. Нет, говорят, ты у нас ни разу женат не был, а она разведенка, наши обычаи такого не позволяют! Присмотрели для него молодую девушку, стали давить, дескать, давай, женись. Это все в 21-ом веке, мужчине далеко за 40 лет, представьте!

Я живу не свою жизнь

– И он пришел в кризисный центр, чтобы ему объяснили, что он уже большой мальчик, и у него есть права?

–  Ну, это не такая уж редкость на Кавказе. И этому мужчине я рассказала одну историю. У моей знакомой, психотерапевта, был случай. Приходит на прием женщина со взрослым сыном. У сына проблема: в детстве мочился в постель и до сих пор случаются оказии. Очень переживает, не решается жениться из-за этого. Это совсем не смешно, это проблема, которая должна решаться при помощи медицины. А они ее много лет скрывали, стыдились. Но главное в этой истории мама. Она вошла в кабинет со словами «доктор, МЫ писаемся!». В общем, я рассказала эту историю, и наш клиент повернулся, ушел, а вскоре, как я слышала, уехал из республики с женщиной, с которой хотел жить.

– Несовершеннолетние, подростки часто обращаются?  Что наиболее часто приводит их к кризису?

– Чаще всего приводят на консультацию после попытки суицида. Причем, семья, разумеется, этот факт тщательно скрывает, не дай Бог узнают соседи, знакомые! И все внимание переключается именно на сокрытие информации. А то, что сама суицидальная попытка была демонстративной, что это крик о помощи, протест против попыток родителей сделать ребенка конформным, удобным, решать все за него, они и не замечают. «Тебе главное хорошо учиться, кушать, правильно вести себя и не болеть. Остальное разрулят родители». Сказал отец – будешь юристом, так ты хоть сдохни, но стань им! Что это за профессия − повар? Не позорь нашу семью, это не мужская работа. Или наоборот, родители говорят: «Ты решил, кем хочешь стать? В твоем возрасте меня не спрашивали, кем я хотел стать, а мы тебя спрашиваем!» А он и сам не знает, и морально не готов взять на себя такую ношу.

Но вербализировать проблему, привлечь к ней внимание, подросток не может. Это нормативный возрастной кризис, и он разрешается в рамках кризисной консультации, а позже семейной терапии. Моя задача в таком случае – провести диагностику, чтобы понять, есть ли прямой риск повторения попытки.

– А женщины, девушки? Они ведь не любят рассказывать о насилии, они предпочитают молча терпеть.

– Женщин, ставших жертвами семейного насилия, никто не отправляет ни на какую реабилитацию, даже не рекомендует никто. Тема насилия, семейных конфликтов всплывает случайно, когда они обращаются по другим поводам, чаще в анонимных консультациях. Это объяснимо: женщина, один раз пережившая насилие, виктимная. Она в этих ситуациях оказывается перманентно, притягивая к себе очередных таких личностей. И такие ситуации идут чередой – ее начинают унижать золовка, свекровь, муж, а она не может с этим всем разобраться. И вот там бывает, что вылезает всякое из прошлого − и насилие, и другие трешовые вещи.

Или приводят девушку, пережившую насилие, а ее очень активная мама начинает диктовать психологу, юристу и соцработнику, как они должны отработать с этим случаем. А хочет ли сама девочка этого, маму не волнует: «Я вам сказала, как надо делать? Делайте! Если вы не делаете так, как я сказала, то вы хреновые специалисты».

Мнение девушки при этом не учитывается, а все, кто пытается помочь − адвокат, психолог, соцработник, воспринимаются как личности, что лезут в их частную жизнь: «Она ничего не соображает, мы вам все сказали».

Очень тяжелая тема – принуждение к аборту несовершеннолетних девочек. Мы пока не можем однозначно сказать, как действовать в таких случаях, находясь в правовом поле, и как кризисная служба вообще может на все это влиять? До 18 лет ребенок не субъект права, и у него есть законные представители, отец и мать. Семья не заинтересована в том, чтоб идти на контакт с кризисными службами. Чаще всего о ситуации мы узнаем через их знакомых или родственников.

Девочка сама не понимает, что ей делать и чего она хочет. Они в этом возрасте не осознают до конца ситуацию с беременностью. Да и узнают о ней на сроке, когда делать аборт по нашим законам можно только по медицинским показаниям, в случаях с несовершеннолетними еще и с согласия законного представителя. И вот семья в шоке: «Девочка сломала себе жизнь, надо от этого как-то избавляться. Как воспримет местное сообщество, как сдавать ЕГЭ и поступать. Позор!» Часто и девочки встают на позицию родителей и считают, что от проблемы, то есть, от ребенка, нужно избавиться. То, что она может остаться инвалидом на всю жизнь, девочка не думает, да и семью это меньше всего волнует.

Очень часто женщины попадают в кризисную ситуацию потому, что становятся жертвами не только своих семей, но и произвола должностных лиц.

Достучаться до родителей в таких ситуациях очень сложно. Из нескольких случаев, что я знаю, только одна семья вышла на прямой контакт с нами. Согласны были, чтобы дочка родила. Спрашивали, как ребенка оформить юридически, хотели оформить как своего. Боялись, что государство сможет его забрать у них, ведь мать и отец несовершеннолетние. Ну и обвинений в том, что не справились с родительскими обязанностями, тоже боялись. У людей страшилки в голове, и с ними надо что-то делать.

Очень часто женщины попадают в кризисную ситуацию потому, что становятся жертвами не только своих семей, но и произвола должностных лиц. Они обращаются за помощью в органы местного самоуправления, исполнительной власти, в различные структуры соцзащиты, в органы опеки, но вместо содействия в решении проблемы или хотя бы развернутой консультации, у них забирают детей.

– Какой смысл? Это же лишние заботы, ответственность за ребенка, это расходы, в конце концов! Может быть, поддержать мать, помочь ей – разумнее?

– Может, и разумнее. Но проще же забрать детей и поместить их в другую систему – в сиротские учреждения, в приют, в интернат, чем в течение долгого времени отслеживать ситуацию и думать, как и чем помочь матери. Причем, то, что в интернатах и детдомах ребенок точно столкнется с насилием, вроде бы никого и не волнует. Даже если не будет издевательств со стороны персонала (а мы время от времени слышим страшные истории), то со стороны других воспитанников такое вполне вероятно, ведь там дети нередко с очень тяжелым социальным опытом.

То есть, государство, якобы, спасая ребенка из неблагополучной семейной истории, помещает его в такие условия, где его угнетенное состояние только усугубляется. А его мать, оказывается вообще виноватой со всех сторон. Ей говорят, что она, как мать, никакая, не может позаботиться о своих детках, и сама спровоцировала такое положение дел. Это известный симптомо-комплекс.

И вот женщина первое время пытается суетиться, биться, а когда не получается что-то изменить… Некоторые кончают жизнь самоубийством. Другие попросту устают, принимают такое положение дел: не надо думать, во что одеть, чем накормить детей, может, так лучше? И очень немногие способны выстоять, все переменить, вернуть себе и свою личность, и свою жизнь, и своих детей.

Светлана Анохина