Нападения, преследования, угрозы. Журналист из Туркменистана рассказала о своей работе.

Солтан ловко перемещается по небольшой кухне тбилисского шелтера. В ярком платье, платке, покрывающем ее голову, она совсем не похожа на журналиста, правозащитника, «героиню». Просто немолодая женщина, чья-то мать, чья-то бабушка занята обычным делом – накормив семью и убрав со стола, загружает оставшийся плов из казана в контейнеры. Не все ведь пришли, может быть, кто-то сидит голодный, надо, чтоб ему отнесли. Порываюсь помочь. Мягко отстраняет меня маленькой смуглой рукой. А покончив с делами, садится за стол, берет лежащий перед ней диктофон — «У меня такая же модель, привыкла к ней» — и принимается говорить, держа его прямо у самых губ. Будто боится, что вырвут. Отнимут. Будто записывает свой голос среди орущей толпы.

«У них нет ни души, ни стыда, ни жалости»

— Я Солтанат Ачилова. Журналист «Радио Свобода» из Туркменистана. У нас в стране независимым журналистом работать очень трудно. Спецслужбы нам не дают вообще работать. В 2007 нас было 10 журналистов на радио. Двоих посадили, подбросили наркотики, сфабриковали дело. Одному уже два года с родственниками встречу не дают, его сильно, наверное, избили, изуродовали, поэтому и не показывают родным. Остальным угрожали, и они сами вынуждены были работу оставить. Постоянные угрозы, слежки за каждым. В данный момент осталось трое, даже можно сказать двое, третий не может полноценно работать. Офиса у нас своего нет, не разрешают открывать в Туркменистане. Нам спокойно ходить, работать и то не дают. Работаем, кто-где как может. Если кто хочет о своем недовольстве, проблемах сказать или на радио выступить, ищут мой телефон, звонят. Я говорю в какое время буду свободна. Так и договариваемся. Только все телефоны у меня на прослушке. И с интернетом плохо совсем. Я даже в обычном платном интернет-кафе работать не могу. Им всем дано указание, чтоб не давали мне работать. Приду, заплачу, сяду за компьютер, а он сразу отключается. Спрашиваю в чем проблема? Работники разводят руками: «Не знаем!» Время уходит, а интернет у нас дорогой. Поэтому все дома подготавливаю: интервью, свой голос тоже записываю на диктофон, на флешку переношу и иду в информцентр при американском посольстве. Больше у меня выхода нет.

Постоянная слежка тоже мешает. Я вот в области, в сельской местности бываю, нахожу какие-то материалы. Еду туда и возвращаюсь пустой. Не за себя боюсь, а за тех, кто меня ведет, я же на поле не пойду одна. Если от слежки оторваться не получается, то угрожают моим провожатым, говорят, что плохо им будет. Я по этим причинам часто не могу материал достать. Какую-то мелочь собираешь. Это не только со мной, так со всеми корреспондентами, журналистами. Следят, нападают.

Раз снимала сигаретную и сахарную очередь. Меня поймала полиция и отобрала камеру. После этого я поехала в санаторий на 10 дней, думала поправить здоровье, отдохнуть. Это в 120 км от Ашхабада. И на девятый день в санатории две женщины появились. Они в жилом комплексе напали на старушку, до потери сознания избили. За меня ее приняли. И никто их не арестовал, охрану не вызвал. Знали, наверное, кто их послал, кто привез. Они не убежали даже, так и ходили по санаторию. А через два часа напали на меня.

В полдевятого вечера кефир больным раздают. Столовая уже закрыта, в коридор выносят кастрюлю. Я стояла в сторонке и ждала, пока толпа уменьшится. И вот подхожу со своим стаканом и слышу – «Вот, вот же она!» Я подумала, может быть, какие-то знакомые, еще так остановилась немножко. А потом на их глаза посмотрела. Они были похожи на наркоманок, такие здоровые две женщины. И тут они стали кричать – «Вот она, она фотографирует всех. Она в интернет фотографии ставит, Туркменистан позорит!»

Если я сейчас начну с ними ругаться, они меня изобьют и уедут. Я же понимаю, что это посланные люди, их никто искать не будет.

Я тут же бегом побежала в свою комнату, она на первом этаже, рядом со столовой. Еле успела спрятаться. Они стучали, били в дверь, я не открыла и они ушли. До следующего утра я никому не открывала. Утром пошла ванну принимать, назад иду, ко мне лечащий врач подходит и говорит – «Главврач просит, чтобы сегодня вы уехали домой». Я позвонила детям, чтоб приехали за мной.

Это было 9 ноября 2016 года. А 25 ноября я шла домой из Информцентра. Там дорогу нужно пересекать, я всегда смотрю в обе стороны, движение есть все же, а у меня ноги больные. Медленно хожу. Со мной соседка, моя ровесница, была. Мы с ней сделали пять-шесть шагов и чувствую удар в спину. Лицом вниз упала. На какое-то мгновение потеряла сознание. Прихожу в себя от боли — через меня проехал велосипед. Еле-еле встаю и двое велосипедистов передо мной. Один стоит, другой сидит, велосипед валяется, и еще двое подъезжают. Один постарше спрашивает – «У вас нигде не болит?» Отвечаю: «Болит, не болит я тебе сейчас покажу, полицию вызову!» И тут мне в голову мысль пришла, если я сейчас начну с ними ругаться, они меня изобьют и уедут. Я же понимаю, что это посланные люди, их никто искать не будет. А эта старушка-соседка рядом стоит, она ничего не поняла. Говорит, дай бог, чтоб из дома выйти и целым вернуться! Бога молит!

«Люди смотрят и думают, вот он кричит, что я родину позорю в интернете. Значит, я плохой человек»

После Нового года нападений не было, но слежка постоянная. Иногда выглянешь на улицу и видишь — там стоит, там еще стоит, я их узнаю уже. Как выйду, каждый берет телефон, куда-то звонит, кому-то сообщает. Один на остановке стоит, в автобус со мной кто-то садится. В апреле я поехала в Европу, в июне уже дома была, и 26 июля опять на меня нападение. В автобусе прямо. Обычно, я если еду и вижу на улице, что мне нужно, прямо через окошко фотографирую. Тут только нацелилась смартфоном, уже не помню, что это было, — раз меня за руку сзади хватают. И говорят – «Что фотографируешь?» Отвечаю – «Какое твое дело?». И смартфон уже прячу в сумку, потому что вдруг сломают. А он мне – «Ты мою сестру фотографировала и в интернет поставила!». И сразу мне в голову ударило. Опять нападения начинаются, думаю, надо уточнить.

Поехала в информцентр, оттуда вышла, иду по тротуару, женщина туркменка на улице цветы пропалывает. Я у нее спрашиваю – «Девушка, можно вас сфотографировать?» Как только направила на нее фотоаппарат, — раз! — схватили и так скрутили руку, что до сих пор болит. Кричат: «Что фотографируешь? Ты спрашивала у нее разрешения? Ты меня в очереди сигаретной сфотографировала!» Уже хотел забрать у меня фотоаппарат и тут из информационного центра другая женщина выходит, меня догоняет. Спрашивает, что случилось, а я ее уже так за руку беру и говорю – «Не уходи без меня». Говорю, если сейчас со мною что-нибудь плохое случится, иди в центр, сообщи, они знают уже, что бывают нападения. Этот уже при ней не стал так. Мы с ней дошли до остановки, она в один автобус села, я в другой, а тот нападавший со мной садится. Стал опять мне угрожать.

Я уже повышенным голосом ему говорю, если в твоей стране сигаретная очередь, это нормальная страна, что ли? Это вы все виноваты, вот вы подхалимы. Прямо так все и говорю. Он мне в ответ: «Выйди с автобуса, я тебе покажу». Одна женщина стала заступаться за меня, я ей говорю – «Успокойтесь, он все равно вас слушать не станет». Уже прямо открыто говорю, что это стукачи, они меня преследуют. Тот продолжает: «Ты с автобуса выйдешь я тебе покажу».

Дочке звоню и говорю, чтоб встретила меня. Я подъезжаю, она уже на остановке, и он меня не тронул. Но тоже вышел. Мы пошли домой, а потом дочка пошла мусор выносить и его на видео сняла. Правда, он лицо прятал. На следующий  день мужа дочки вызывают в полицию и говорят, пусть твоя жена успокоится. Пусть не вмешивается, а то плохо будет.

Три дня я не выходила, но мне же нужно было проверить, это все прекратилось или еще продолжается. Позвонила дочке, говорю, пойдем со мной мне веломарафон нужно фотографировать, материал составить. Садимся в автобус и тот, кто за нами следил, тоже садится. Я только смартфон достала, он схватил меня за руки. Начал кричать: «Вы предатели, родину предаете, позорите, в интернет фото выкладываете!» Говорит мне, что моя нога в могиле уже, что я труп. А потом моей дочке говорит: «Мать сдохнет, ты как жить будешь? Если ты сейчас что-нибудь предпримешь, я тебе ноги сломаю!»

Ему лет 25, мне — 68, он на меня кричит на весь автобус, но никто не вступается. Потому что у нас народ не сильно разбирается. Они интернет считают плохим чем-то. Им редко кто пользуется. Во-первых, дорого. Во-вторых, люди думают о куске хлеба, им некогда там сидеть. И в автобусе тоже простой народ ездит, рабочие или домохозяйки. Они все смотрят на нас и думают, если он кричит, что я родину позорю в интернете, значит, я плохой человек.

Иду обратно, а мне навстречу тот, кто раньше в автобусе угрожал. Правда, он ничего отбирать не стал. Но со злости начал в меня камнями кидать.

Мы вышли на первой же остановке, он нас до дома провожал прям. Дочка по пути ему говорит, чтоб отстал уже. Пока мы не зашли в квартиру, не ушел. Не дал мне работать. Так и пошло дальше. Куда еду, со мной в автобус садятся, около дома стоят. Может, и ночью не уходят, не знаю я.

1 сентября вышла рано-рано и пошла не обычной дорогой, а между домами. Там 132-я школа. Хотела сфотографировать Первый звонок, как в школьники торжественно принимают. Иду обратно, а мне навстречу тот, кто раньше в автобусе угрожал. Опять начал свое, а я молчу. Правда, он ничего отбирать не стал, в сумку не полез. Но со злости начал в меня камнями кидать. Я домой прихожу и сыну рассказываю. А он говорит, это, наверное, не работник полиции, это какой-нибудь псих. Даже сыну трудно поверить, что такое происходит. А ведь он уже и сам столкнулся, должен знать, на что эти люди способны.

Он инвалид, полиомиелит перенес. Обе ноги у него парализованы, только с аппаратом, с костылями может передвигаться. У него американская маленькая машина «Крайслер». И вот в апреле ночью пришли и стекла разбили. Передние, задние. Специально посланные люди пришли и разбили. Они лица не прячут, масок нет, два таких крепких парня.  Это зафиксировано на камеру. С третьего этажа соседи камеру поставили, чтоб следить за своей машиной. И на записи ясно видны лица. Я все оформила, заявление написала. С 11 апреля не могут их найти, а сейчас уже конец октября. Конечно, если сами послали, как они будут искать?

«Буду идти, сколько сил хватит»

Вообще у меня специальность экономиста, я техникум окончила в 67-м году. Бухгалтером- экономистом работала всю жизнь. Последнее место работы общепит. В 94-м году его у нас расформировали, предприятие приватизировали,  мы остались без работы. В то время наша семья земельный участок брала у государства, мы строили дом. Я занималась огородом, стройкой. Длилась эта стройка долго, еще не закончили, когда мой муж умер. Он бетон заливал, все делал, себя этой стройкой и сгубил. Когда дом закончили и переехали туда, хотели документы оформлять. Но нам сказали – «Все, мы на этот район документы не даем. Там снос будет, кто успел оформить документы, тот успел».

По-моему, они это специально сделали, чтоб народ обнищал. Потому что люди все средства вложили в стройку. Теперь нам некуда пожаловаться, мы сидим, думаем, может быть, бог спасет нас. Но нет, нам пришло предупреждение в письменном виде, чтоб в течение семи дней дом сломать. Старших никого дома не было, я уехала, сын один в Турции был, другой уехал к родственникам. Дома только дочка была и сын инвалид.

Дочку заставили подписать извещение, убедились, что дома нет старших, и в тот же день привезли 25 солдат, технику и кран. Все наши вещи во двор выкинули и начали дом ломать. Тогда мобильных телефонов не было, дочка мне даже позвонить не могла. Когда мы приехали, второго этажа уже не было. Вот так варварски сломали. Я хотела об этом сообщить, что нас без компенсации, без квартиры оставили, а мы же вкладывались в этот дом! Везде написала заявления, в прокуратуру и в комитет Госбезопасности. Ничего компенсировать не стали. Еще и нас обвинили, мол, где ваши документы, если вы законно построили? Они себя не обвиняют, что документы не давали, они нас обвиняют!

В общем, я хотела выступить на радио, думала услышат это руководители. Хотя мы понимаем, что это от президента идет. Я нашла это «Радио Свобода», выступила. Три раза за несколько месяцев выступала, но никакой реакции не было. Ни хорошей, ни плохой. После этого я решила, что надо самой там работать и предложила свои услуги радио. Меня приняли сразу. В 2006-м мне сломали дом, в 2007-м я уже работала на «Свободе».

Через четыре месяца меня вызвали в комитет Госбезопасности. Требовали, чтоб я не работала. Сказали, что плохо будет и мне и детям.  Говорю, надо было реагировать, когда я к вам обращалась! А теперь, — говорю, — хотите не хотите я продолжу свою работу.

И после этого они стали давление оказывать на детей. В 2010 году сын у меня повесился. Из-за моей работы. У него был пивзавод, он был предпринимателем. И они к нему без конца посылали комиссии. Санэпидемстанция, пожарная, налоговая. Мне он говорил, чтоб оставила работу. Его начали ни за что штрафовать. На большие суммы штрафовали, сын обанкротился, закрыл пивзавод, хотел переехать. Сначала детей своих в Калининград отправил. Когда сам собрался к ним, его не выпустили из страны. И он в отчаянии повесился. Сноха со мной не общается, меня считает виноватой.

Я эту работу начала из-за обиды. Потом привыкла, мне эта работа нравится.

Дочка моя хотела в 2010-м году поехать в Москву учиться, тоже не пустили. Сейчас она в лечении нуждается, не может забеременеть. Ей хотели ЭКО сделать, но не выпускают ее. Уже четвертый раз не выпускают из страны. В сентябре 2017 года у нас с ней два билета были на самолет, мы пришли, а мне говорят: «Мы дочку не выпускаем, ты хочешь полететь одна? Тебя мы пустим». И над дочкой смеются: «Ты знаешь, почему тебя не выпускают?» Она говорит: «Да, я знаю, мама – журналистка». И они смеются в аэропорту. Они думали, без дочки я откажусь. Но я не отказалась и поехала.

Мы в спецслужбы писали, у нас это называется министерство национальной безопасности, в миграционную службу. Прямо им написали заявление с просьбой разрешить нам выезд. Ответа нет. У них нет ни души, ни жалости ни к кому. Вот в таких условиях я работаю.

Я эту работу начала из-за обиды. Потом привыкла, мне эта работа нравится. Общаюсь с людьми, люди мне доверяют. Бывает такое, что их проблемы решаются. Нужно продолжать эту работу, потому что какая-то польза все равно есть. И потом кто-то же должен сказать этой власти, что народ мучается, что беззаконие в стране! Я иногда думаю, что вот дети так из-за меня страдают. А потом думаю: я сына потеряла на этой дороге. И теперь она стала моей дорогой. Раз это случилось, то теперь должна до конца идти. Сколько сил хватит. Я так считаю.

Светлана Анохина