Как три девушки рисовали портрет настоящей горянки, расшифровывали криптограммы и узнавали главную женскую тайну.
Платье табасаранки на меня одевали осторожно, платье было подлинное, где-то конца 19-го века, густого фиалкового цвета с подолом, обшитым позументом. Потом приладили пояс, на голову надели серебряные удивительные какие-то штуки с «семечками» и цепочкой (она должна была придерживать сзади платок) и поставили перед высокой стеклянной витриной, за которой поблескивали серьги, подвески и прочая старинной работы красота. Отражение мне понравилось, такая себе дагестанская женщина, только вот джинсы из-под подола видны и платье немного тесно в плечах. Должно быть, его хозяйка была поизящнее. Вот с этого и начался наш разговор с арт-директором Центра этнической культуры в Махачкале Раисат Исмаиловой и ее сестрой, куратором выставочного зала Джавгарат Монаковой.
МАЛЕВИЧ, МАТИС И ГОРЯНКИ
Светлана Анохина, корреспондент «Даптара»: Ученые по двум захудалым косточкам могут додумать целого археоптерикса, узнать, любила ли его мама и что он ел на ужин. А мы втроем сейчас можем по этой всей красоте, по платьям, украшениям, вышивке нарисовать хотя бы приближенный к реальности портрет дагестанки, скажем, середины 19 века? Какой она была? Ниже, выше, толще, стройнее, была ли кокетлива или как и что думала, как жила?
Джавгарат Монакова: Она, знаете, на самом деле, была очень разная, многое определял род. Были рода с очень рослыми какими-то женщинами и мужчинами в том числе. Были мелковатые. Лучше взять её такой, среднестатистической.
Раисат Исмаилова: Такого различия не было раньше. Не было таких изящных дам, судя по тому, что мы видим. Посмотрите, вот этот костюм на очень высокого человека, а остальные среднестатистические, скажем так. Я помню, что в краеведческом музее одно время мы примеряли костюм кумычки: шея лебединая, талия лебединая, обувь крохотная, в которой просто невозможно ходить. Видимо, какие-то изящные, домашние женщины. Но есть и другие костюмы, в частности, платья свободного покроя, они не такие «красноречивые».
Светлана: Ну я понимаю, с европейским костюмом легче, стряслась Первая мировая, стало мало мужчин и мало мануфактуры – как результат женщины расшнуровали корсеты, укоротили волосы и платья, пошли работать. В нашем случае такие радикальные, коренные перемены, наверное, можно отследить только в городах, да и те произошли уже в послереволюционное время. Но у меня давний вопрос. Те же кайтагские вышивки – это же пиршество для глаза, но требующее массы труда, зачем, почему такое излишество в обществе, где женщина была загружена с утра до вечера?
Джавгарат: Я сама всегда удивлялась, насколько же традиция требовала этой вещи, чтобы вот так, сделав все свои домашние дела, а это – скот, это корова, это пахота, посев и все остальное, долго перечислять на самом деле – вечером, более или менее освободившись, при лучине, при лампе керосиновой сидеть и вышивать. Если проглядеть эволюцию предмета, там много подсказок. Допустим, есть вышивки XVII века, они вообще великолепны, они сверкают, все шёлковые сплошные, безумно сложная работа и техника. Есть XIX века, они чуть упрощены, нет мелких деталей, но эффектные в общем целом орнаменты. А потом есть такие, которые уже создавались в послереволюционное время, это уже пошли даже уже такие кумачи.
Раисат: Кумачовые ткани.
Джавгарат: Да, на красных кумачах делали наброски, что-то очень напоминающее авангард начала ХХ века.
Светлана: Супрематизм? Малевич с Кандинским?
Раисат: Да-да, с ними и сравнивают. А еще с Матиссом.
Джавгарат: Это, по-моему, вообще отдельная тема для разговора, кстати, очень интересная. Но мы же сейчас о другом, да? Эти женщины ведь не были художниками, они не искали новые художественные решения, но традиция требовала Предмета. Иногда коряво делали, плохо, но делали. То есть эта вышивка еще была нужна для утилитарного, чтобы в люльке ребенка покрывать ею, обязательно рисунком внутрь, невеста заворачивала свои украшения в такие вышивки, тоже рисунком внутрь и приносила в новый дом. Тут декоративность отходила на второй план, а на первый выступал ритуальный функционал.
Светлана: То есть, это оберег, да? Неважно, если лошадка получилась косорылой, а птичка бесхвостой, главное – она есть. Одни возводят заборы, копают рвы, куют оружие, защищают селение, а другие сидят, вышивают и это тоже защита и не менее важная.
Раисат: Именно! Она вышивала то, что защищает ее семью, ее ребенка. И чем больше вышьет, тем защищеннее. И не только на этом свете. Случайно в 1995-ом году наша мама, которая как раз занималась активным сбором кайтагской вышивки, попала в Акушинский район, в какое-то высокогорное селение. Заходит она в гости к кунакам и вдруг совершенно случайно попадает на похороны. Женщины сидят во дворе полукругом, а в середине на цементном полу лежит вышивка кайтагская, на ней одежда покойного. Женщины рыдают, орут, рвут на себе волосы, оплакивают, маму тоже посадили туда плакать, она посидела, через какое-то время женщины собрали всю одежду, унесли в дом. Тут важно, что вышивка лежала рисунком к вещам усопшего. Как напутствие ему и одновременно защита, наверное, живых от подступившей к семье смерти. Получается как бы двойной оберег.
ПОДМЕННАЯ ПРАБАБКА И ЧАЙ ИЗ КИЗЯКА
Светлана: Считается, что традиционно женщине в горах приписывалась скромность, тихость-незаметность, но вот перед нами народные костюмы, поражающие яркостью красок. Их невозможно не заметить. А штанишки, сшитые из специальной шуршащей материи? Они же тоже для привлечения внимания, для обозначения: «Я иду! Шуршу!»
Джавгарат: Скромность скромностью, но красота ценилась всегда. Ты женщина, ты должна быть красивой. И здесь точка. Большая. Жирная. И еще. Много чего предписывалось, да не все выполнялось. Когда женщина внутри дома, это одно, когда женщина с другими женщинами, здесь уже вступают в силу какие-то законы соперничества, мол, вот, у моей дочки лучшее приданное, у моей дочки лучше, ярче ткань. Не зря ведь в некоторых напевах свадебных песен поётся: «вот у нашей, у невесты даже верх штанов», то есть, та невидимая часть штанов, которая бывает из хлопка, «даже верх штанов из чистого шёлка». Разве это для мужчин?! Так что, в принципе, если копать в фольклоре, в каких-то смежных областях, то очень много можно накопать интересного. Фольклор большой помощник в этом плане, целый мир там.
Светлана: Многие смотрят на «женский мир», как на нечто немножко ненастоящее, такие сюси-пуси. А ведь он страшен и грозен. В архаическом сознании именно женщина управляет стихиями – ее волосам, ее красоте и той же одежде, деталям ее приписывается сила, способная не только созидать, но и разрушать. Да одни только рогатые чохто чего стоят!
Джавгарат: Все так. Археологи говорят, что эта традиция уходит своими корнями в глубокую древность. Тут опять культ Богини-матери, очень мрачный, страшненький, тут тот же Египет, Индия. Присмотритесь к балхарской керамике, к ее орнаментике. Те же самые рога, тот же орнаментальный пласт, хранительницами которого действительно были женщины. Рогатость – символ плодовитости, плодородия. Женщина надевает рогатое чохто и пусть так же плодовита будет…
Светлана: …как наша корова Зорька.
Джавгарат: Как наша корова Зорька, да.
Светлана: Кстати, о коровах. Меня всегда удивляло следующее. Только не кричите на меня. Ну, вот те же стыдливость, невинность мыслей – как они уживаются с крестьянским бытом, где все процессы происходят на твоих глазах? Петух топчет курицу, бык покрывает корову, кошка загуливает и орет, выгибаясь самым недвусмысленным образом, а среди этого парит девица, оставаясь совершенно неосведомленной в вопросах пола?
Джавгарат: Крестьянское сознание не ведает ужимок и ханжества. Все это отражено в фольклоре и в языке, если он не выхолощен, и в шутках, они могут быть очень.. ну, на наш вкус, очень солеными. Грубыми даже. Недавно мы ездили в одно село, я спрашиваю старушку, родственницу нашла такую старую – «Ну, как вы? Как ваше здоровье? Хорошо выглядите.». А она – «Да что ты, вообще же не осталось красоты!». Бах! — и поднимается платье и показывается все, что там есть. Я обомлела. На самом деле старушка, конечно, старушке рознь, но попадаются такие…
Раисат: А если старые сельские барышни поругаются, то это такое неописуемое зрелище, с обругиванием с ног до головы и показыванием всего и вся!
Светлана: У них же штаны внизу, ничего особенно не видно.
Раисат: Это не важно. Я о том, что сам этот жест, задирание подола, как способ унизить, оскорбить противника, он же страшно древний. Древнее, чем возникшие много позже представления о благопристойности. Мне очень не нравятся попытки топорного «окультуривания» культуры нашей, понимаете. Все хотят быть ханами, шахами. Послушать, так все население Дагестана княжеского рода, как минимум, не ниже уздени. А настоящее, подлинное, даже подлинных своих предков – отрицают. Вы посмотрите старые фотографии того же Чутуева 50-60-е годов. Мне было страшно. Это такая бедная одежда, на самом деле, такая грязная одежда. Я понимаю, что это послевоенные годы, но не думаю, что и в дореволюционные годы все ходили в шелках на улицах. Разве только на свадьбу, только на один день.
Светлана: Реальную прабабку уберем за ширму, она нас позорит, выдумаем новую, чтоб подолом не махала и сидела нарядная. Слушайте, а чем эта наша обобщенная горская красавица стирала свои вещи?
Раисат: Сажей, глиной, чем угодно. Если и стиралось, то, скорее всего, стиралось редко, мне так кажется. Ну, я уверена просто, если вы посмотрите 1890-ых каких-то годов фотографии, они босые. А еще насекомые. Мы же за не приукрашенную культуру, поэтому я говорю всё как есть, недавно нам женщина пожилая рассказывала, как в детстве они с сестрой играли. Сидят такие на веранде, вычесывают вшей, а потом победоносно нанизывают на ниточку, развешивают и считают, кто больше собрал.
Светлана: Ну это же нормально! Средневековые европейские дамы вон в прическах спицами мышей давили, у пояса носили специальные блохоловки и никто этого не скрывает, не стыдится.
Джавгарат: Нормально, конечно. У нашей красавицы были ведь длинные косы. И ей на волосы топленое масло с детства мазали. Оно потом смывается, но запах остается небольшой, неприятный и поэтому наши маленькие флакончики из серебра на шее носили, там был «миск», он же мускус, тоже привозной. Более того, есть цветы, которые в буквальном переводе означают «цветы духов», похожи на незабудки, но коротенькие такие, на толстеньком стебельке.
Раисат: Мы варили их в детстве, когда все остынет, лепестки, все другое убирается, остается вода, которая безумно вкусно пахнет. Как французские дорогие духи. Это можно намазывать себя, реально вкусно пахнет. И это заглушало, наверное, тот запах от волос. Вот, кстати, почему именно тафта, почему дарай, почему шелк шел на платье? Да потому что считалось, что на нем все эти паразиты удерживаются хуже, чем на других простых тканях. Поэтому они так популярны были здесь все время и даже у бедных людей, хотя бы одно платье из этого шелка было.
Джавгарат: Еще к вопросу об излишней стыдливости. Был случай с японцами из токийского музея. Они приехали, фотографируют в полнейшем восхищении. Там на самом деле была абсолютная глушь, дети босиком бегают, постройки из кизяка. Японцы фотографируют, фотографируют, поворачиваются, указывают на кизяк и спрашивают у мамы: «А что это?» Мама не моргнув глазом ответила: «Это мы так чай высушиваем на солнышке». В японском журнале напечатали «Так дагестанцы сушат чай».
СТАРОСТЬ ПО ПРИКАЗУ И СЕКРЕТНОЕ ПИСЬМО
Светлана: В свое время я писала о бежтинских сапожках, это чудо, что такое! Есть мастерица в Бежта, она восстановила приемы вязки, орнаменты, но когда я стала спрашивать ее о значении цветов – мы зашли в тупик. Не знает. Не помнит.
Джавгарат: Многое не помним, к сожалению. Мы пытаемся расшифровать цветовой код, но пока можем говорить лишь о том, что, по крайней мере, в орнаменте в коврах женское начало обозначалось красным. Синим – мужское. Вообще-то такой строгой цветовой дифференциации не было, потому что была мода еще и на цвет в каждом селении. В Балхаре любили оранжевый, в моем родном селе обожали фиолетовый и зеленый. Опять-таки, цвет платья невесты всегда ярко-желтый и яркий салатово-зеленый. Красный, фиолетовый все-таки цвета для взрослых женщин, а темно-фиолетовый носили пожилые.
Светлана: Я где-то про гречанок читала. Мол, гречанка стареют сразу. В какой-то момент она решает, что все, хватит, снимает пестрые наряды и надевает черное. И не важно, сколько ей, 35 или 70, вчера она была женщиной, а сегодня уже старуха.
Джавгарат: У нас этот статус определяло рождение внука. Одежда сразу темная надевалась, из украшений надевали что попроще, например, кольцо с сердоликом. Женщина, перешедшая в разряд старух, снимала украшения. Одежда, и головной убор, платок тот же, были уже темных цветов.
Светлана: Получается, внук появился и сильная цветущая тетка 36-40 лет, которая вполне родить могла бы еще, должна намотать на себя темные тряпки и фактически заявить: «Женщина во мне померла, я больше не фертильна, отойдите от меня, симпатичный мужчина!» Кстати, а что мужчина-дедушка?
Джавгарат: У мужчин такого не было. Разве что новый, более престижный годеканский статус. Но я вас успокою, зато в вышивке – там всегда солярный центр, чаще всего такие мандалы посередке. И инь-ян. Очень своеобразный, витиеватый, крючковатый, но несомненный инь-ян. Солярный мужской центр и вокруг какие-то женские фигуры, символизирующие Богиню-мать, Землю. Чаще всего это женская фигурка, еще узнаваемая при всей своей жуткой стилизации, с немного ромбовидной головой (это тоже имеет свое объяснение, потому что ромб – это проекция горизонтального положения земли). Во всех традициях голова женской фигуры чаще всего имеет ромбическую форму. Ну, в семантике, по крайней мере, такая интерпретация, меня прошу не винить. Потом идут руки — чаще всего подбоченясь стоят, руки положив на бедра. А вот ноги, как правило, не бывают отображены, вместо них юбка в пол уходящая, то есть целиком сливающаяся с землей.
Светлана: Меня вот очень талия беспокоит. У этих богинь талия есть, не отняли
Джавгарат: Не всегда. Иногда наоборот, огромное такое лоно, чрево, а в нем много мелких фигурок, как зерна в гранате. Это все детишки, последующие поколения. У нас есть такие образцы. И очень часто бывает матрешка, то есть одна вот такая фигурка и в ней другая, и той третья. Безумно мило на самом деле. В русской традиции такие фигурки назывались либо Лада, либо ладья, либо кукла-невеста. У нас, возможно, тоже были для них свои названия, но, к сожалению, мы их не сохранили. Как-то мы нашли одну старушку, прикопались к ней с этой вышивкой, попросили, — что здесь нарисовано, объясните нам…
Раисат: Да, потрясающая встреча! Для нас-то это был просто рисунок. Редкий, прекрасный, волшебный, но рисунок. А она все эти знаки чи-та-ла, как древние египтяне читали свою пиктографию. И так возмутилась – Неужели вы не видите, что здесь написано?! Это было такое искреннее возмущение.
Джавгарат: А вот потом она отвернулась и ушла. Не захотела с нами разговаривать. Оскорбилась. К сожалению, в 90-е годы ушли вот эти женщины, которые знали, что там нарисовано, что там написано, могли что-то разъяснить. Еще многие удивляются, как они вообще сохранились, эти вышивки? Триста лет самым старым. А мы смеемся, наших бабушек вы прекрасно знаете, они никогда ничего не выбрасывали, это все хранилось в сундуках из поколения в поколение. Очень важно подчеркнуть, что носительницами орнаментального наследства были женщины. Они были и шифровщицами, они были и хранительницами. Это тот же самый код, который, вот, видите, мы уже не понимаем, но у нас есть в принципе возможность и какими-то уже научными вообще методами добиться его расшифровки.
Светлана: А вдруг это зашифрованное письмо дочери, вроде «не верь Рыжему Маге, что у него телефон разрядился». Или еще круче: наставление всем-всем женщинам, к примеру «девочки, мужчина это так, колыхание света, ветер с полей, нежная кривенькая лошадка на нашей вышивке, а мы Богини-матери в темно-фиолетовом знаем, кто есть кто, знаем Главную Тайну, девочки. Знаем Главную Тайну».
Светлана Анохина
DAPTAR 