«Даптар» публикует отрывки, не вошедшие в проект «Был такой город». Это истории о любви, о семье, о верности, о горе.
Светлана Анохина, автор проекта «Был такой город»:
– Когда в тысяча двадцать первый раз приходится рассказывать, как начался проект «Был такой Город», из чего он вырос, я уже не страдаю, экая, мэкая и мучительно подбирая слова, а выдаю однажды найденную формулу, которая оказалась максимально честной, краткой и ясной. «Из жадности, — произношу я, — из лютой журналисткой жадности». И это совершенная правда.
Именно эта жадность заставила в свое время нас с Полиной Санаевой искать, куда бы пристроить куски разных интервью, не вошедшие в утвержденный и опубликованный текст. Их объединяла тема – наш город. Их объединяла тональность – нежность и светлая грусть. Их объединяло даже время – то, которого не застали ни я, ни Полинка. А еще их объединяло то, что они должны были сгинуть, пропасть, затеряться в журналистских наших архивах, хотя были абсолютно прекрасны. Но в серьезном интервью с политиком или спортсменом были совсем неуместны воспоминания о голоногом детстве, о злющей соседке, которая вечно орала на пацанов, играющих в альчики под ее окном, о драках район на район и о самой красивой девочке двора Юльке, с бантами в тощих косичках.
Тогда и был придуман «Город», куда все это идеально легло. Точнее, поначалу казалось, что идеально. Безотходного производства не вышло, не с нашим счастьем. Через 8 лет обнаружилось, что и «Был такой Город» всего не вмещает. Что из каждого интервью тоже приходится вырезать куски. Это истории, не имеющие отношения к тому городу, о котором мы пишем, а часто и к самому рассказчику не имеющие прямого отношения. Но все они прекрасны. Короткие, практически не обработанные (расшифровывая диктофонные записи, мы старались сохранить авторскую интонацию, даже без крайней необходимости не меняли слова местами), иногда косноязычные и обрывистые – они о времени, о стране, о судьбе.
Что из всего это выйдет, еще непонятно. Может быть, и новая книга. Но пока мы публикуем эти отрывки как есть. Не адаптируя, не поясняя, не называя рассказчика, в общем, не делая всех тех, якобы, обязательных для журналистики телодвижений, что должны помочь читателю разобраться, а на самом деле говорят лишь о высокомерном к нему отношении и преступно упрощают волшебную и сложную вязь жизни.
***
Беликовы были из Пятигорска, жили они там бедно. Дед Даниил, чтобы семью прокормить, доставал соль, но сам не продавал, поручал жене, моей бабушке. Мол, ты баба, да еще и беременная, пожалеют. Не пожалели. Поймали и посадили, хоть трижды беременная, какая им разница? Там, в тюрьме она и родила дочку Веру. Дед Данил, когда жену взяли, из Пятигорска уехал быстро в Дербент, а мой папа и его младшая сестра остались одни и их определили в детдом. И эта девочка за полтора года в детдоме так отвыкла от матери, что когда ту освободили, с ней уйти не захотела. Тем более, там одна нянечка, в детдоме сильно к ней душой прикипела. И бабушка поехала в Дербент, искать мужа своего, деда Данила. Нашла. Но он уже оказался женат. Новая жена его была староверкой, очень набожной женщиной, сказала бабушке: «Забирай его, я не знала, что он женат». Но та не согласилась, гордая была и уехала с маленьким дитем на руках обратно. Все хотела забрать дочку, что осталась в детдоме, но не успела, погибла. Спекулировала солью, жить как-то надо было, поехала в Тырныауз, и по дороге автобус сорвался в пропасть и она погибла.
А с той девочкой, что в детдоме осталась, с теткой моей такая история была. Когда уже война началась и немцы заняли Пятигорск, они у этих детдомовских детей выкачивали кровь для своих раненных. Когда отступать стали, вывели деток на расстрел. Дали по конфетке и расстреляли. А четверых, в том числе и мою тетку, нянечка та самая спрятала, закидала матрацами, и они остались живы. Тетка прожила до 80 лет и до самой своей смерти не могла смотреть фильмы о войне.
***
Наша воспитательница Варвара Алексеевна часто собирала нас в беседке. Сама восседала в центре, а мы вокруг неё и начинала что-то говорить, а завершала такой фразой – «Детки у вас у всех по две конфетки, а у меня ни одной», после чего мы стыдливо протягивали свои рученьки и передавали ей по конфете. Однажды я сказал — «Варвара Алексеевна, — теперь у вас много конфеток, а у нас по одной». Это было уже тогда, когда нам было по семь лет и нас готовили к отправке в школьный детский дом. После чего наша Варвара Алексеевна быстро закончила беседу и больше я не помню, чтобы она нас собирала на свои беседы в этой беседке. Помню еще один эпизод из хасавюртовского периода. Когда умер Сталин, мимо нашего детского дома шла большая процессия, мы все прильнули к металлическому забору и смотрели. Шли люди, много людей, несли портреты Сталина обрамленные черными лентами, на рукавах у многих были черные повязки, многие плакали, кто-то из ребят первым выкрикнул «Сталина хоронят» и мы все как по одной команде стали кричать «Сталина хоронят, Сталина хоронят», хотя конечно же никто из нас так и не увидел гроба… Но тогда нам казалось, что Сталина хоронят именно в Хасавюрте. Мне в это время шел шестой год.
***
У деда с бабушкой дочка родилась и вдруг сильно начала болеть, так бабушка хотела отвезти ее к Соломониде, своей маме, моей прабабушке. А муж не разрешил, боялся, что если она уедет, то уже не вернется и повез девочку сам. И вот, представляете, в те годы, из Дербента в Волгоград на поезде, да с больным дитем. Он набрал с собой пеленок и вот он эти пеленки он ей менял, да выкидывал. Попутчица там была, добрая такая русская женщина, разговорились, и она спрашивает, почему он без жены. А он не хотел признаваться, что не пустил ее и говорит: «Она умерла». Женщина ему говорит, что пеленки бы стирать надо, а он: «Я не умею». Та говорит: «Отдавай мне тогда, я постираю и себе заберу». Нищета ведь была. Доехал, девочку там откормили, поправилась она.
***
И когда началась война, у него оказалась бронь, видимо, это такая должность была. Жили тяжело, бессребреники тогда ведь все были. Приедет с одного колхоза (а уезжал надолго, на сутки, на бричках ездил), привезет зерно колхозное, подписанное. А бабуля у него стащит маленький мешочек, перемелет в муку, ну война же, есть хочется! Он так ругался! «Ты что делаешь?!», — кричал. Она смеется: «Ничего страшного!».
***
Сейчас расскажу еще историю. Это еще война не закончилась. Было где-то там у них собрание, была там одна, вернувшаяся с фронта экс-бб, ее то приглашают в президиум, то куда-то посылают. Дедушка парткому и говорит: «И вот эту вот экс-бб, туда посылаете?». Для него это был тихий ужас. На него написали донос. Бабушка рассказывала, как к ним пришли домой, все перерыли. В сарае разобрали всю поленницу, искали в дровах бумаги какие-то. Бабушка им говорит: «Вы мне только скажите, что вы ищите, я вам сама отдам». Перины все вспороли. Словом, его посадили, объявили врагом народа. Поехала бабушка к нему в Волгоград, в тюрьму. Ей там говорят: «Если хочешь остаться живой, больше здесь не появляйся». И она уехала. А бабушкину сестру, Костенко Анну из комсомола тут же исключили. Она так плакала! Говорила: «Я-то каким боком? Это моей сестры муж!»
А дед писал, писал не Сталину, а Калинину. Дедушка был очень умный, грамотный, знал, что никоим образом легко не выкрутится, он нашел причину, «мотив». Что он там был единственным представителем малочисленного народа и его притеснили. И этот «мотив» сработал, его освободили. И как мне рассказывала бабушка с его слов, тогда по телетайпу ночью приходили все эти приказы – арестовать, освободить… В тюрьму такой приказ тоже пришел ночью, к нему в камеру зашли в два часа ночи и говорят: «Сафаралиев, ты свободен». Дедушка говорит: «Куда ж я ночью пойду, я до утра побуду?» Ему говорят: «Куда хочешь иди, освобождай камеру». И буквально вытолкали его в ночь. И он под порогом тюрьмы ночь пережидал, боялся, время было неспокойное, бандитизма хватало.
***
У дяди Федора с тетей Леной детей не было. Характер у нее был просто чудесный, все их родственники говорят, что у них в роду был один ангел – это тетя Лена. Как-то тетя Нюта рассказывала, что взяла у Лены новое белое платье на какое-то мероприятие, а обновки тогда – это такая редкость. Так вот, она сначала нечаянно его испачкала, а потом и вовсе зацепила гвоздем и порвала. Ей было стыдно, она пришла и у тети Лены где-то тихонько это платье положила. Так тетя Лена никогда ни слова ей об этом платье не сказала, как будто и не было ничего.
Потом он, как и все, ушел на войну, а тетя Лена осталась его ждать. И через несколько лет приходит ей письмо с фотографией, где муж ее с другой женщиной снят, в письме пишет женщина, что теперь она жена Федора, что она красивая и молодая, родит Федору детей, а тетя Лена ведь не смогла ему родить. Что тетя Лена будет жить у них в доме и нянчить их детей, на правах домработницы.
В это же время она получает письмо и от Федора, где он пишет, что любит, скучает, что отправляет ей уже вторую посылку. А она не получала ни первой, ни второй посылки и думает, естественно, что он ее обманывает. И она, тетя Лена сошла с ума. Заболела совсем и очень скоро умерла. А через три часа после ее смерти приносят эти обе посылки сразу, почта тогда так работала. Все подумали, приди эти посылки вовремя, может, она бы осталась жива, может у нее оставалась бы какая-то надежда.
***
Бабушка рассказывала, что, когда они были во время войны в Сталинграде, там у них были бахчи. Арбузы огромные, тыквы размером с колесо телеги, их только и можно было перекатывать. Говорит, что здесь, в Дербенте она такого не видела. И вот они соберут эти арбузы с бахчи, а мимо солдатики, то ли штрафники, то ли кто, но под конвоем вроде бы. А бабушка жалостливая была, смотрю я на них, — говорит, — и думаю, а может он завтра умрет? И все пыталась поделиться с солдатами арбузами. А у тех глаза голодные, но брать не могли, разве что по-воровски, исподтишка. В итоге бабушка себе несколько арбузов оставит, а остальное раздаст. Иногда приходит раненный, принесет рубашку дранную, просит поменять на кусок хлеба. Бабушка его накормит, обстирает, от вшей избавит. Однажды пришел солдат молодой, но весь уже белый, седой. Рассказал, что их заставляли расстреливать пленных, а они не смогли. Тогда руководство распорядилось, чтобы пленные закапывали тех, кто в них отказался стрелять, живьем. Остановили только, когда земли уже было по плечи. Наутро он проснулся седым.
***
Крестную мою и ее мужа в апреле 1941 года послали на Западную границу, крестная пришла и сказала моей маме: «Аннушка, пусть Тамарка у тебя обедает, и присмотри за ней». Больше Тамара мать и отца не видела. Школу она закончила в 1941 году. А в 43-м, она ушла на фронт, пришла к нам прощаться, а мама моя говорит: «Тамара, зачем ты уходишь? Я тебя пристрою на работу куда-нибудь». Она и говорит: «Чем с голоду умирать, я лучше на фронт пойду». Что с ней стало, не знаю я. Шулебина ее фамилия была. Шулебина Тамара, может, кто вспомнит такую?
***
А сколько вдов тогда осталось, ужас. Вся Махачкала была полна вдовами. И Ведерникова, Ельникова, Лизина – это мамины подруги, которые вдовами остались. И они на 8 марта собирались и плакали. А были все очень красивыми женщинами! Я до сих пор помню их блузки красивые.
***
Дядь Миша рассказывал, как в Германии, до которой он дошел, попал он в какой-то подвал, поссать захотел, а там немцы и все пьяные. Спрашивает, где туалет, никто не говорит, он тогда залез под стол и прямо на ковер и нассал. И катушку эту свою дальше попер, связь держать же надо.
Когда он уже пришел с фронта, ему понравилась Маруся, жила у нас во дворе сирота одна, красивая была! А он тоже был видным мужчиной, такой бравый офицер! Он на Марусе женился. Из Германии он какое-то тряпье привез, так что одел он ее очень даже хорошо. Жили они прилично по тому времени, у них и свиньи, и коровы были. А потом его опять вызвали в Берлин, а Маруся осталась жить в их доме. Но ее как-то невзлюбили свекор со свекровью. Она взяла и ушла из дому. А свекор сыну написал, что жена его гуляет с вояками. На Чернышевской, дальше 13-й школы, в сторону площади стояли царские еще казармы — Лорийские казармы и там военные жили.
Когда дядь Миша опять вернулся, Маруся маму мою к нему послала. Мама к нему подошла и говорит: «Маруся тебе записку передала. Ответ будет или нет?» Он говорит: «Ответа не будет!»
Потом этот Миша женился на другой. Не беднячку, а богачку взял. Которая на Вузовской имела свой дом.
Но, когда он умирал, позвал маму мою и попросил найти Марусю. И мама поперлась по всем почтам, не знала, где ее искать. Нашла в итоге. Жила Маруся на улице Пионерской, ей дали домик от почты, замужем она была. Мама Михаила просьбу передала, Маруся пошла. Пришли они в этот дядь Мишин дом, она там упала на колени, а он так плакал и говорил, что любил ее всегда и до сих пор любит. Всякое в жизни, девочки, случается. Жизнь прожить – не поле перейти, и замуж выйти – это большая лотерея. А кто берет замуж бедных? Все берут богатых.
***
Однажды нас обокрали. Все забрали! Постели, а у матери постель всегда была очень хорошая, и даже посудину, в которой кашу варили, вот так, обтерли сажу и забрали. Мать пришла с работы, нас с яслей привела, а тут такое. Что делать? Соседи дали какие-то старые фуфайки, мать затопила печку, нас к себе прижала, так мы и проспали эту ночь. А утром мама пошла к бабушкам Куликовым плакаться. Бабушки, не знаю, из какого кармана, вытащили золотой николаевский и сказали: «Иди, купи, что нужно. Только неси этот золотой на продажу к евреям-ювелирам, там получишь нормальные деньги». Мать и пошла. На следующий день у нас было все – и постель, и все остальное. Но главное, что обидно, обокрал отцов товарищ, тоже фронтовик, только папа погиб, а тот вернулся. Мама так плакала, ведь все сразу узнали, кто украл. Но она не сделала ничего, в милицию не пошла. А матери того, кто нас обокрал перед нами было стыдно очень и она нас всегда потом бесплатно пропускала на сеансы в кинотеатр «Комсомолец», она там билетёршей работала.
***
У мамы подруга была, тетя Надя. С ней мама и бежала из Нижнего Новгорода в Керчь от голода, одни, без родственников, их родственников всех раскулачили в 1933 году. Им еще предлагали вступить в комсомол, они не вступили. И оказались в Керчи. Жили у теть Надиного брата, он ходил в море до войны, работал на торговых судах. У него был домик и жена Соня. Так они этой Соне даже голову мыли, только, чтобы она позволила им жить при домике во времянке.
***
Отца забрали на фронт в 1942 году, в 41-м на нем еще бронь была, он в госпитале работал, который в 14-й школе располагался. Это потом уже не разбирали, где врач, где зубной техник, всех под одну гребенку и в санитарный поезд! У мамы было маленькое обручальное колечко, а у отца побольше, и когда отец уходил, он кольцо снял и говорит: «Может, пригодится. Продавай все, если надо будет, и костюмы, и платья, и кольцо». Только мать его не продала, сохранила, а я из него сделала зубы в 60-х годах.
***
Еще одну историю расскажу про любовь. В детском саду у нас работала воспитательница Надежда Ивановна. Она на фронте была, но нежная такая, красивая-красивая, небольшого росточка, с большими косами вокруг головы. Она еще нас, девочек, в детсаду учила правильно рейтузы надевать. Посадит нас и показывает — вот так надо, а задом наперед не надевайте. И вот однажды идем мы по Вузовской в Вейнеровский сад, а рядом дорогу пленные мостят (те русские, что у немцев в плену были), колючей проволокой закрыто все, а наверху автоматчики сидят. И там она увидела своего офицера, с которым из окружения выходили. Он буквально выталкивал их в узкий такой проход, а сам контуженный попал к немцам. Она его узнала, а охранник кричит: «Уйдите или стрелять буду!». И тут мы, вся группа, хором как начали плакать! А она кинулась на эту проволоку и они с ним тоже плакали.
Потом Надежда Ивановна узнала, что их держат в бараках в 4-м или 5-м поселке и вот они с мамой борща наварят, соберут все и ему относят. А он со всеми делился. Надежда Ивановна от него девочку родила, Людочку. Мы с мамой ходили их из роддома забирать, помню, как печку топили и купали Людочку. Но у него была жена в Москве и когда его освободили в 53 или 54 году, он туда уехал. Сказал жене про Надю, про Людочку, сказал: «Если бы не эти люди, то, может, я от туберкулеза бы и умер в этом Дагестане». И жена не стала скандалить. Людочка к нему и в Москву ездила, он ей прислал сюда пианино, она училась музыке.
***
И у нас было пианино. Бабушки Куликовы подарили. Мама вызвала учительницу из музыкального училища, та послушала нас и говорит: «Анна Павловна, у твоих детей слуха нет. Поют про себя». Мы решили пианино продать, но надо его было настроить. Мать пошла на Горку, где маяк, там тюрьма и в ней пленные немцы. Ей дали под расписку настройщика. Она идет, его ругает, а он говорит на русском чистом: «Фрау Анна, ты чего ругаешься? Я такой же, как ты. Наш Гитлер и ваш Сталин – это два родных брата. А я такой же простой, музыкант, настройщик. Меня затолкали в эшелон, у меня тоже дети, и жену мою тоже Анна зовут. Говорят, что в 53-м нас отпустят». Мать его привела, он пианино настроил и надо немца назад вести. Мать ему борща с фасолью отдала кастрюлю целую, буханку хлеба положила. Потом пошла к соседке, которая на мясокомбинате работала, купила у той колбаску и повела немца обратно в тюрьму. А там его все ждут, а у него сумка с борщом, хлебом и колбасой. Мать им кричит: «Вы мне кастрюлю хорошо помойте!» А кастрюля вся в саже была! И они так отмыли, что практически новую кастрюлю принесли!
DAPTAR 