«Прабабушка моя была отличная портниха. Она говорила: «Я всю жизнь одной ногой качала педаль швейной машинки, другой – люльку». За эту машинку ее проклял отец».
Как правило, героинями наших материалов становятся либо женщины героические, превозмогшие и победившие всех на свете, либо те, о ком принято говорить «трудная судьба». Этот цикл не подпадает ни под одну из категорий, но он кажется нам бесценным. Это те самые «обыкновенные истории», которые обычно не интересуют журналистов. Женщины разного возраста, проживающие в разных республиках Северного Кавказа, искренне и прямо рассказывают о себе. Говорят о любви, о том, куда уходят мечты, какая непростая штука брак и о том, есть ли оно, «простое женское счастье».
Маржанат Амирова, г. Махачкала
– Бабушка моя вышла замуж в 15 лет. Я маленькой все приставала к ней, расспрашивала, как, что, где познакомились? «Я, — говорит, — с рождения была засватана за одного парня из нашего села, его потом забрали в армию и он там погиб». Причем, как погиб, почему погиб бабушка сказать не могла. Это были 30-е, никакой войны же еще не было. В общем, он погиб, и бабушка по погибшему жениху носила траур. А в те годы шла кампания за ликвидацию безграмотности. Приехали в село эти ликвидаторы, среди которых был и мой дед, собрали всех в каком-то помещении и грамоте обучали. И бабушка туда тоже пришла. Наверное, она бросилась деду в глаза, юная совсем, белолицая и во всем черном. Засватал ее дед, поженились они и уехали в Махачкалу.
Бабушку город не испугал, она тут все сразу полюбила. Жили они где-то на Маркова, рядом с обкомом, где работал дед, там и мама моя родилась. И вот в 1937 году дед поступил в Саратов в инженерный институт. Там его и застало известие, что Самурский объявлен врагом народа. Дед в запале прокричал – раз Самурский враг народа, тогда и я тоже! Дали деду 10 лет, посадили в Буйнакскую тюрьму.
Ну вот, бабушка, она в то время бала беременна вторым ребенком, как узнала, что мужа арестовали, схватила вещи, все, что под руку попалось, и уехала назад в Ботлих, к матери. Там родилась вторая девочка, мамина сестра. Бабушка рассказывала, как она из Ботлиха с детьми пешком ходила в Буйнакск, передачи деду носила. И вот как-то младшую оставила у кунаков в Ортоколо, очень тяжело было с двумя. Пока они дошли, пока вернулись – девочка чем-то заболела и умерла.
А потом пришла бумага на деда, что он расстрелян. В 1941-ом году бабушке было всего 20 лет, а она уже потеряла и мужа, и ребенка. Жить было не на что, работы не было. Никто не хотел брать на работу жену врага народа. Прабабушка что-то умудрялась заработать шитьем. А потом в бабушку влюбился председатель колхоза и позвал ее второй женой. Причем, к ней даже не подходил, подошел к ее матери. И бабушка согласилась. «Я будто заснула», — так она потом о себе говорила. Она родила новому мужу двоих детей, но счастья особо не было. Разве что уже не голодали. Этот председатель прабабушку устроил заведующей фермой, так что сыр, масло, что-то всегда в дому было. А тут на этого мужа пришла анонимка и его тоже посадили, причем, с конфискацией имущества.
Бабушка так любила мороженое, могла сразу съесть 10 штук.
И вот он берет и как семью указывает не первую жену и детей от нее, а бабушку. И к ним приходят с конфискацией. А у бабушки грудной ребенок, младший сын Магомед. Мама рассказывала – «Я-то уже постарше была, все понимала, помню, как уводили корову-кормилицу. Я держала ее за хвост, плакала, — корову нельзя, у нас маленький мальчик! Не послушали. Все забрали. Оставили пустой дом. И совсем немного муки и творога удалось припрятать».
Их хватило на 3 дня. И вот на 3-й день бабушка решила, что не надо растягивать эти жалкие припасы и слабеть с каждым днем, а нужно хоть раз поесть нормально, будто нет войны и несчастья. Из последней муки напекла чудушек, весь творог туда положила, последний махонький кусочек масла. Поставили на стол, такая вышла стопочка хорошая, как в прошлой мирной жизни. Только собирались сесть за стол, как в дверь постучали. Они открывают, а там стоит их кунак из Ортоколо. Он, наверное, долго голодал, худой был как ветка. Посадили его кушать, а он сдержаться не может, хватает чудушку за чудушкой. И бабушка шепчет, надо бы сказать ему, что нельзя сразу так много кушать, если голодал. Но как же такое скажешь! В общем, он почти все сам и съел. Дом был обычный, сельский, на первом этаже хлев, уже пустой, подсобные помещения, а на втором – жили. Там и гостю постелили. И он, бедный, всю ночь бегал вниз, а потом еле шел наверх. В последний раз побежал и не возвращается, бабушка говорит маме «Пошли, бери фонарь, надо посмотреть, что с ним». Спустились, а он без сознания лежит у лестницы. Зеленый весь. Несколько дней потом его выхаживали, а ему, бедному, так стыдно было!
Но про все это бабушка не очень любила рассказывать, больше любила про то, как они с дедом гуляли в Городском саду. Про сапожника еще рассказывала, это был какой-то редкий мастер, он шил ботиночки, мягкие темно-красные кокетливые женские ботиночки на шнуровке и даже на примерку ходить – уже была радость, такие они были красивые. Уже в старости, когда бабушка приезжала из села в Махачкалу, просила меня – ну, пойдем в Городской сад. И мы шли. И она смотрела на свои туфли, будто это опять красные ботиночки со шнурками. И еще обязательно отправлялись в кинотеатр «Дружба», на индийский фильм. Садились в первых рядах, смотрели и обе рыдали. А потом шли есть мороженое, она так любила мороженое, могла сразу съесть 10 штук. Я спрашивала: «Ба, ты за горло не боишься?» А она мне таким юным девчоночьим счастливым голосом отвечала: «Нет! От мороженого я никогда не заболею!»
***
Прабабушка моя была отличная портниха. Она говорила: «Я всю жизнь одной ногой качала педаль швейной машинки, другой – люльку». За эту машинку ее проклял отец. Дело было еще до революции. Тогда в хадж уходили, как в никуда. Неизвестно, вернешься, не вернешься. И вот прапрадед уладил все свои дела, раздал долги, распределил земельные наделы между всеми детьми (прабабушке достались виноградники), попрощался и ушел с другими паломниками. А через какое-то время в селе появился торговец. Ходил, швейные машинки продавал. И вот прабабушка продала надел, который ей отец оставил, и купила этот «Зингер». Прапрадед все же вернулся из хаджа, обо всем узнал и проклял дочь — «адскую машину купила!». Но эта «адская машина» семью всю потом спасала. И когда революция случилась, и все земли конфисковали, и потом, когда прабабушка овдовела, и когда ее дочь осталась одна с детьми маленькими, всех их спасла и прокормила эта машинка.
***
Эту девчонку я просто не выносила, прямо физическое неприятие у меня какое-то было с самого начала. Она из богатого старого рода (не хочу реальную фамилию называть, пусть будут Мамедовы), красивая, ну, так все вокруг говорили, светлые волосы, белокожая, всем нравилась, а я ее видеть не могла. Классе в 6-ом мы учились, когда поссорились из-за какой-то чепухи, подрались, и я больше в жизни с ней не разговаривала и ни разу не пожалела об этом. А не так давно поняла, откуда эта ненависть.
Прабабушка моя первым браком была замужем за кумухским лакцем. Их с подругой вместе туда замуж выдали, какие-то тесные связи тогда были с Кумухом. У подруги родился ребенок, а у прабабушки, сколько жила она с мужем, детей не было. И вот она вернулась в родное село. А в это же время в наше село то ли из-за кровной мести, то ли еще из-за чего-то из Цумадинского района приехали брат и сестра. Брата звали Абдурахман, он был краснодеревщик. У него руки были просто золотые! Он делал мебель, у нас до сих пор в бабушкином доме стоит шифоньер его работы и пузатый такой шкафчик. Ну, в общем, они с прабабушкой поженились и стали у них рождаться дети один за другим! В первом браке не было, а тут – 8 человек, последней родилась моя бабушка.
Прадед мой был человек удивительный. Невероятного обаяния. Все знают, как в селах относятся к пришлым. Даже если твоя семья сто лет назад сюда перебралась – все равно отношение к тебе не то будет, ты будешь «сомнительный человек». А тут все его полюбили, даже те, кто кичился древностью своего рода и те его все время к себе зазывали. Он был очень общительным, веселым и с ним любое, даже самое скромное застолье становилось праздником настоящим. Время от времени состоятельные мужчины из нашего села собирались и ехали кутить в Анжи-кала (так Петровск называли, а потом и Махачкалу) и прадеда обязательно приглашали с собой. Когда они приезжали в город, то свободных экипажей было не найти, они нанимали все экипажи и вереницей разъезжали по городу из одного злачного места в другое. Возвращался прадед через неделю, усталый. Прабабушка сердилась немного, но больше жалела его. Он был как бы жертвой этой всеобщей любви, он ее, наверное, не хотел и не просил и никак не мог от нее защититься.
«Мужчины из ее рода ходят мрачнее тучи, беда может быть».
А потом в него влюбилась женщина из одного известного рода. Она красивая была, говорят, золотые волосы, коса до колен, кожа белая, как молоко. У нее уже был какой-то недотепа-муж и куча детей. Но она влюбилась так, что об этом знало все село. Это было безумие, умопомешательство, она не считала нужным или не могла как-то эту свою одержимость скрывать. Преследовала его буквально. Как-то на свадьбе ее муж выпил, расхрабрился, вышел с ружьем, прокричал – «Я тебя, Абдурахман, убью! Оставь мою жену!» И выстрелил в прадеда. Правда, не попал. И начальник милиции посадил прадеда в тюрьму от греха. Ну как посадил. Сказал – Послушай, Абдурахман, побудь тут, пока все не уляжется. Тут безопаснее.
В общем, сидел он в тюрьме. Сидел весело, с начальником тюрьмы пирушки закатывали они, бабушка была маленькой, но помнит, как носила отцу хинкал, прочую еду. А эта женщина влюбленная все никак не могла успокоиться, все ходила кругами возле тюрьмы, караулила начальника тюрьмы, просила: «Выпусти его, выпусти,! Хоть на час, хоть на 5 минут!».
И вот в один день начальник тюрьмы пришел к прадеду и говорит: «Абдурахман, ну, я уже не знаю, как быть! Все село смотрит, как она сюда ходит. Выпустить тебя – опасно. Не выпустить – тоже опасно. Мужчины из ее рода ходят мрачнее тучи, беда может быть».
Прадед говорит: «Ну ладно, давай, выпускай».
Было в нашем селе одно место, родник, а перед ним поляна. Сейчас-то там все застроили, а в те годы это было место для романтических встреч. И вот прадед мой и эта женщина пошли туда. Понимали, что за ними следить могут, наверное, но все равно пошли, говорю же, там было полное безумие. И как только они присели, как выскочили шесть сестер этой женщины. С ножами. Ее они не трогали, на него кинулись. Она пыталась помешать, кричала – «Абдурахман, защищайся, дерись!». Ее даже ранили, но легко ранили, случайно, когда она пыталась его собой закрыть, руку с ножом перехватить. А он, говорят, даже не сопротивлялся, даже не пытался встать. Сидел, как сидел, а они били его ножами. Там он и умер.
А через какое-то время умерла младшая из дочерей этой женщины. Не знаю, что там было, заболела и умерла. И вот она, та женщина вышла на крышу дома и выла в небо. Выла так, что все село слышало, кричала: «Абдурахмаааааан! Теперь ты умер! Теперь у меня ничего от тебя не осталось!».
Такая история. И вот та моя одноклассница, которую я не выносила, была этой женщины правнучка. И скажи мне теперь, что кровь ничего не значит! Года 2-3 назад мама моя звонит и говорит – ой, у меня тут такая-то, она так хотела тебя видеть! А меня будто током ударило, я кричу – Мама, это же Мамедова!! Мама мне – «О чем ты говоришь, это когда было все! Столько времени прошло! Жизнь прошла!». А я ей – «Мама, она Мамедова! Пусть она никогда не приходит».
Светлана Анохина
DAPTAR 