«А когда стало совсем худо, она постриглась под мальчишку, порвала свой паспорт и на перекладных добралась до Дербента». Мы продолжаем публикацию необычных историй из жизни обычных женщин.
Как правило, героинями наших материалов становятся либо женщины героические, превозмогшие и победившие всех на свете, либо те, о ком принято говорить «трудная судьба». Этот цикл не подпадает ни под одну из категорий, но он кажется нам бесценным. Это те самые «обыкновенные истории», которые обычно не интересуют журналистов. Женщины разного возраста, проживающие в разных республиках Северного Кавказа, искренне и прямо рассказывают о себе. Говорят о любви, о том, куда уходят мечты, какая непростая штука брак и о том, есть ли оно, «простое женское счастье».
Людмила Фадеева (Муха), г. Дербент
– Наша семья, можно сказать, пришла в Дербент вместе с железной дорогой. Бабушку мою звали Мария Харитоновна, а ее отец, мой прадед Харитон Лукьянченко, был одним из тех, кто эту «железку» прокладывал. Они так строили и шли, строили и шли, прямо с семьями многие, с детьми, женами. А потом, наверное, прабабка устала от такой кочевой жизни. Рельсы да шпалы, степь, песок, ни своего угла, ничего. А тут город, зеленый, теплый, яркий. Видать, он ей понравился, вот и остались.
Правда, бабушка Мария говорила, что в один момент они уехали из Дербента и стали в станице жить. Там, в станице уже она стала девушкой и ее хотели отдать замуж за рябого. Бабушка была строптивая, сбежала и села на первый проходящий поезд. А в этом поезде ехали тифозные и она заразилась. И вот едет поезд, едет в нем моя бабушка и прибывает в Баку. Загоняют поезд куда-то в тупик, на станцию, где обходчиком работал прадед мой. Бабушка была метр восемьдесят ростом, высокая, очень красивая. Прадед ее пожалел, снял с поезда, уже больную совсем, и повез к себе. Там ее выходили, вылечили, а потом прадед говорит ей, мол, оставайся, ты моему сыну нравишься, будешь женой ему. Этот Микаил был низкий, метр шестьдесят где-то. Но ее так все любили там, что она согласилась, замуж вышла и двоих детей родила, маму мою и ее брата.
А Лукьянченки, тем временем, из станицы опять переехали в Дербент. И как-то они нашлись, и прабабка моя поехала в Баку повидать дочь и внуков. Увидела этого Микаила и он ей страшно не понравился. «Ой, да он же не русский, да он же некрасивый»… Бабушка рассказывала, что жила с ним хорошо, а тут посмотрела – и в самом деле, какой некрасивый. «А чего я с ним живу?» Взяла детей и уехала с матерью.
Все время прибывали раненные с фронта, прямо такой сгусток боли и смерти в середине Дербента.
И потом всю жизнь ездила «Дербент-Баку», «Баку-Дербент». И детей то отдавала, то забирала. Как найдет мужа – отдает. Кончился муж – забирает. Мама с братом могли два года здесь прожить, а потом их отправляли в Баку. А там уже отец занимал хорошую должность, стал председателем Амироджанского горсовета и снова женился. Так вот мачеха их сильно била, и брата, и маму мою. Потому что только дед оденет, обует детей, бабушка приезжает их забирать. И до совершеннолетия дети так мотались, угла своего не имели и даже имени не имели. В Баку были Лейла и Джабраил, а в Дербенте – Лиля и Виктор.
В 16 лет мама поступила в ремесленное училище, на Вокзальной улице оно было. А тут 41-й год, война, их все училище отправляют на Урал, а потом еще куда-то. Я толком не помню, что они делали, мины какие-то что ли, с ушками. Мама рассказывала, что они с ног валились, залезали в пустую крышку этой мины, постелют соломку и спят там. А когда стало совсем худо, она постриглась под мальчишку, порвала свой паспорт и на перекладных добралась до Дербента. Бабушка в это время была замужем за каким-то Маликовым и мама взяла его фамилию, чтоб не нашли и под суд не отдали за то, что сбежала, даже год и день рождения изменила.
В 1943-м году мама моя уже работала в госпитале на Ленина. Огромный был госпиталь, там потом сделали завод «Электросигнал». Все время прибывали раненные с фронта, прямо такой сгусток боли и смерти в середине Дербента. Откуда у нас огромное кладбище, братское кладбище, это же оттуда, раненные умирали здесь. И там она встретила моего отца, он тоже раненый был. Маме 18, он старше нее был, но они поженились и в 44-м родился мой брат. После войны они еще пожили тут, папа преподавал в сельхозтехникуме музыку, а потом уехали на Украину, на папину родину. Но скоро мама вернулась беременная мною. Что-то ей не понравилось, она и раздумывать не стала, тоже строптивая была. Ну а в 47-м родилась я.
Папой для меня всю жизнь был второй мамин муж, Павел Дмитриевич Обедков. Он нас с братом усыновил, когда мне было года два, мама родила ему еще троих, и всех нас он воспитал, вырастил, женил, замуж выдал. Он железнодорожник был, кондуктор, сопровождал грузы до Хочмаса, до Яламы. В Дивичи ездили и в Махачкалу.
Мама у нас была строгая. В наших двух комнатах всегда должна была быть чистота и «струнка» на постелях. Мы имели право играть в коридоре и в кухне, а чтоб среди бела дня пойти и сесть на кровать, да ты что! Улица, иди, побегай. Пришел — сядь, поешь, иди уроки сделай.
А папа был ласковей. Жили мы бедно и вот он, когда собирался в поездку, брал с собой покушать хлеб с маслом. Но сам не съедал, привозил этот пакетик обратно, приносил домой и отдавал нам с братом. Говорил: «Вот вам подарок от зайчика». И мы с братом с удовольствием съедали этот хлеб с маслом и думали о добром зайчике, который так о нас помнит и заботится.
Роза Шовкринская, г. Махачкала
– Я очень хорошо помню, как пришли за отцом. Их было трое, они сразу прошли в папин кабинет. Он сказал им: «Идите, я сам приду». Потом нас всех обнял, поцеловал и ушел. Все.
А мы, дети, еще ничего не поняли. Вскоре после того, как папу забрали, меня, как отличницу, взяли выступать в Министерстве просвещения на Первомайском концерте. Сначала я танцевала, а потом меня поставили на табуретку, и я читала: «От края до края, по горным вершинам, где горный орел совершает полет, о Сталине мудром, родном и любимом, прекрасную песню слагает народ!». Не успела я эти слова сказать, меня схватил кто-то сзади, понес, открыл двери и вытолкнул. То, что меня выставили, было не так обидно, но подарка-то не дали мне! А подарки были – бумажная сумка с ручками, полная конфет и печенья. Я вышла на улицу и заплакала. А навстречу идет Котик, он тогда еще был на свободе. Увидел меня всю в слезах, спрашивает: «Что случилось?» – «Я ходила стихотворение читать, а мне подарок не дали!» – «Почему не дали?» – «Не знаю!». Он взял меня на руки и понес. Не знаю, с кем он говорил, с кем скандалил, но он вынес мне этот подарок.
Тут все знали, что я дочь врага народа, никто не взял бы замуж.
А затем были «Дети капитана Гранта». Сначала все новые фильмы показывали в обкоме. Сестра моя Октябринка меня схватила, потащила, у нас же были контрамарки. Мы посмотрели половину фильма, и к нам подошла женщина: «Октябриночка, вас мама зовет». Пришли домой. Мама нас не звала. Нас выставили. Так же, как потом со спектакля «Золушка». Может, и не заметили бы, но мы сидели в ложе. Подошла контролерша: «Вы как зашли?» Мы показали контрамарки. Она забрала их и нас выставила.
Так продолжалось 3 года, пока папа сидел под следствием. В карцер его сажали, избивали. Мама рассказывала, что когда он вернул кожанку, у нее спины не было. Месяц его в одиночке держали, кожанка сопрела и отвалилась…
Суд был на Пушкинской. Мама добилась свидания и пошла с папиной сестрой. Перед свиданием сестра напоила маму коньяком, чтоб не плакала там. Мама стоит с Гусейнчиком на руках, ему было 6 месяцев, слышит: папу ведут. Он первым делом стал просить: «Дайте попрощаться с сыном!» Папа все время маме говорил: «Детей фамилию не меняй!» Тогда многие жены отказались от мужей. Заставили их. Папе дали 6 лет. Из них 3 года он уже отсидел, оставалось еще 3. Его отправили в Сибирь и взялись за нас.
Оказывается, у нас дома собственных вещей не было, стула не было без бирки. Всё казенное. Единственное, что было нашим – пианино «Ленинград». Но и его бы забрали. Только ночью пришел один русский (мама потом говорила, что это тот, кого поставили на папино место) и предупредил. Он был один, кто нам помог, все боялись. Пианино той же ночью вынесли папины братья. И сундук еще вынесли, мама, что могла, туда сложила, книги тоже. А утром пришли. Целую грузовую машину папиных книг увезли. Прямо через окно кипами передавали книги-книги-книги… Нас и близко не пустили, заперли в комнате. Что было ценное, всё забрали. Тот русский дал маме 2 машины. Мы погрузили на одну постель, одежду, на другую сами сели и уехали в Шовкра.
Думали, там будет легче, а попали в ужасную нищету. Маму не принимали в колхоз. Нас – в школу. Октябрину посадили, когда ей было всего пятнадцать. Сказали, что она штыком проколола дырки в портрете Сталина. Суд был в Кумухе. Наши же шовкринцы давали показания, говорили, что она враг народа. Октябрина потом рассказывала, что на суде одна женщина держала тетрадь, и было слышно, как на страницы капают слезы. Она сказала: «Несовершеннолетняя. Я не соглашаюсь на расстрел». Дали сестре 15 лет. Отсидела 7.
А я вышла замуж в Азербайджан, в селение. Выбора не было. Тут все знали, что я дочь врага народа, никто не взял бы замуж.
Я вернулась в Махачкалу только в 1963-м, у меня уже было 4 детей. Дом наш бывший сначала обходила стороной. Тянуло туда, но как вспоминала открытые окна и папины книги из них летящие… А когда на этом доме устанавливали мемориальную доску с папиным именем, я не могла смотреть. Не могла открыть глаза. Только плакала.
Светлана Анохина
DAPTAR 