Что обязательно должна уметь дагестанская женщина? Готовить национальные блюда! Не умеет? Обсмеют и даже замуж не возьмут, будь ты хоть доктор наук, уверена колумнист «Даптара».
Если глаза как минимум двоих мужчин смотрят на тебя с теплотой и нежностью, то совсем необязательно, что ты в это момент делаешь что-то из ряда вон выходящее. В моем случае это означает только одно: я катаю чуду. Или курзе. Или хинкал. Растрепанная. Распаренная. И злая, как черт. Я обрушиваю на ни в чем не повинные куски теста деревянную каталку, защипываю края и швыряю это на раскаленную сковородку.
Я ненавижу эту работу. Это самое глупое занятие в мире. Почему вообще такая интеллектуальная особа как я должна этим заниматься? В двух шагах от меня призывно светится экран ноутбука – там новости, там музыка, недочитанный роман Мюриэл Спарк, свежий опус Льва Рубинштейна на http://www.grani.ru, недописанная статья, там…
Ведь можно сварить куриные грудки, нарубить латука с помидорами и луком, засыпать в кипящую воду спагетти и прекрасно накормить семью. Вместо этого я обжигаю руки, вымазываюсь в муке и чертыхаюсь, как леди не делают – во имя чего? Чтобы все это было сметено за 5 минут?
Но, видите ли – мои домашние мужчины считают, что это занятие для меня — самое подходящее. Они не желают есть гречку и суп, полагая, что род masculinum дарует им право на гастрономические капризы. Домашний стол видится им, избалованным общественными представлениями о социальной роли женщины, некоей таинственной скатертью- самобранкой, на которой продукты сами собой превращаются в еду, во всякий прием пищи – новую.
Но единственная самобранка здесь – я. Да и на кого еще мне браниться? Как писал Григорий Остер, «родился девочкой – терпи!» И я терплю, хотя когда в компании слышу от какой-нибудь дамы кокетливое: «О, я совсем не умею готовить!», смотрю на нее с этнографическим интересом — не умеет готовить! И как это у нее получилось остаться кулинарно — девственной и сохранить реноме? «Но у меня нет склонности к приготовлению пищи, понимаете?» — да чего тут непонятного, сама не донна Флор и не тетушка Хлоя, при виде которой всякая индейка на птичьем дворе впадала в тоску и готовилась к скорой гибели. Но мне не разрешили «не уметь».
«Карина умеет жарить курицу!» — мамин укоризненный голос долетает до меня из кухни. Ага. Ленка вяжет свитер. Лера вчера по телефону хвасталась, что сама засолила капусту, а Гюли так вообще с пятого класса сама лепит хинкал!!!
В замечательном фильме «Зигзаг удачи» – в том самом, где Евгений Леонов играет фотографа, покупающего лотерейный билет на деньги кассы взаимопомощи, мой любимый персонаж – престарелый директор автобазы Евгений Евстигнеев, который приходит свататься к засидевшейся в девицах Але – Валентине Талызиной. Провожающая жениха Аля говорит потенциальному мужу: «Вам же домработница нужна». На что изумленный жених совершенно искренне отвечает: «Так на другое ж ты не годисся!»
От книжки оторвать, к кастрюле-венику-половой тряпке приставить!
Всякий раз, когда я смотрю это кино, я понимаю, что это кино про Дагестан. Ибо нигде в мире так искренне не считают, что предназначение всякой женщины состоит в замесе и последующем вылепливании, опять замес – вылепливание. Далее всегда.
«Ну, неужели тебе трудно приготовить хинкал!» — следует подробная инструкция по приготовлению хинкала. Непременно лакского. Но можно и кумыкского. «Если тебе совсем лень, можешь нарубить шашкой аварский!».
Мне «трудно» и мне «совсем лень». Раньше я пыталась объяснять своей семейке, что конгломерат, состоящий из вареных теста и мяса, а также чеснока и томата есть еда примитивная и нездоровая, вкушать которую в восемь часов вечера – преступление против природы. Боже, кричала я совсем как глупый француз из одноименного рассказа Чехова, боже! Какой варварский способ самоубийства – съесть пять кусков теста!
Теперь просто напоминаю, что от подобных занятий мои энергетические чакры закрываются надолго. И в один прекрасный день могут захлопнуться навечно!!!
Они не внимают и не пугаются. Мои собственные дети на вопрос: «Ну почему вы так любите этот хинкал?!» — кричат, что он вкусный и бегут чистить чеснок.
Но даже если из меня вытягивают клещами эти самые курзе, хинкалы и чуду (нечестная игра с использованием маленьких предательниц весьма распространена), то никогда ни один человек не был доволен тем, как они у меня получаются.
Не идеальные, видишь ли.
Съедают, предварительно обсмеяв и пригрозив выставить в музее. Я начинаю оправдываться: так дети, прекрасно понимая, что выслушаны не будут, все же вопят, да еще в бессильном отчаянии топают ножкой. Я! Могу! Написать! Статью! А катать ваши дурацкие чуду умеют все!!!
Не все, отвечают они невозмутимо. Ты – не умеешь. И начинают спорить у кого «кутри» – ушки для крапивных вареников – получались изящнее. С большим перевесом соревнования выигрывает покойная бабушка – не удивительно ли?
И разве не бабушка, понаблюдав внучку на кухне, заключила: «Твои руки только на пианино хорошо смотрятся!» Вынесенный вердикт стал приговором на долгие годы: от книжки оторвать, к кастрюле-венику – половой тряпке приставить!
Гонять нещадно – авось чего исправим к 18 годам и выйдет из несовершенного гендерного материала пригодный к совместному проживанию с мужчиной экземпляр. И порицать, если на лице не будет наблюдаться удовольствия от работы, в кавказской девице должного и уместного.
Моя близкая родственница, будучи этой самой девицею, не умела делать «елочки» на пельменях. Да вы подумайте только — без пяти минут доктор – и не умеет делать «елочки»! Ее заставляли лепить эти проклятые пельмени каждый день – и научили – таки: без этого необходимого знания «замуж» старшему поколению не представлялся возможным. «Что скажет твоя свекровь, когда узнает, что ты не умеешь делать елочки!!!»
«Елочки» я делать умею – только в состоянии близком к кататоническому. Но если кто-нибудь со снисходительной улыбкой указывает мне на «грубый шов» и «неплотное прилегание», огрызаюсь. Точь — в точь, как раньше при попытке быть извлеченной из книжки на самом интересном месте!
Детство мое было забито бытовой скульптурой под завязку. Не имевшая художественного таланта и вкуса к еженедельной лепке из теста, я боролась за свое свободное время как могла. Обложившись учебниками, изображала страшную занятость: толстенный учебник по геометрии замечательно скрывал «Красное и Черное» Стендаля, но очень часто и это не срабатывало. Сколько прошло лет, и мамы уже нет, а я все помню, с какой интонацией она произносила: «Твоя учеба – это только твое дело!»
Треклятые четверговые чуду, от которых расползаешься по всем фронтам, очевидно, причислены были к лику дел общественных.
«Я, — сказала мне одна из тетушек, глядя, как я с отвращением на лице занимаюсь гончарным делом («кутри» придумали, наверное, древние греки!), – наверное, буду избегать встреч с твоей свекровью». Не могу сказать, что меня, двенадцатилетнюю, это сильно волновало — я нахально советовала тетушке переходить при виде моей свекрови на другую сторону улицы. Все же лучше, чем выслушивать упреки в неумении племянницы налепить курзе достойной ВДНХ формы.
Я говорила, что готовлю себя к богатой жизни – с кухаркой как главным элементом этой самой жизни.
Я уверяла их в том, что в конце 20 века в женщине важнее другие навыки – вождение автомобиля, к примеру.
Я поднаторела в демагогических спорах с родными на тему: «Противоестественное воспитание кавказской девушки: растить собственное чадо так, чтобы оно потом всю жизнь пахало на незнакомого мужика и его тухум».
Ничего не помогало. Четверг – все на лепку!
…Когда сегодня мне робко намекают на «четверг», на хинкал и прочие курзе, я мгновенно превращаюсь в Нагайну из книжки. И шиплю: «скажитеспасибочтовообщечто-тоделаю!»
Заира Магомедова
